— Слушание по делу Валерия Шарапова объявляю открытым! Прокурор Оболенский, зачитайте объявление.
— Писатель Валерий Шарапов обвиняется в гнусной пропаганде фашизма, сексизме и дурном вкусе. В качестве потерпевшей стороны выступают многочисленные герои романа «Табор смерти», а так же я, ваша честь, читатель. Мы же все фигурируем свидетелями по данному делу. Разрешите начать допрос свидетелей.
— Разрешаю.
— В качестве первых свидетелей приглашаются цыгане.
Дверь в зал суда распахивается и входят цыгане — смуглые мужчины и женщины в ворохах юбок, да десяток неумытой ребятни.
— Представьтесь, цыгане!
— Мы — цыгане.
— Знакомы ли вы с писателем Валерием Шараповым?
— Как нам его не знать, всю жизнь нам испоганил окаянный. Сотворил из нас иродов каких-то, адское отродье, жестокое, беспринципное и алчное. Мы народ тихий, вольный, в чужие дела не лезем, а этот (десяток пальцев указывает на Шарапова) — все на нас повесил, поднял все стереотипы и предрассудки, в кадке размешал и вместе с помоями на нас вылил. Послушать его — так мы пещерные люди какие-то, главные враги честного советского человека.
— Ну что, Шарапов, было такое?
— Было.
— Что скажешь в свое оправдание?
Молчит.
— Ну что же, следующий свидетель — Йосик Заславский, дантист.
В зал сходит ухоженный молодой человек и садится на скамью для свидетелей.
— Я, Иосиф Заславский, честный еврей, пытавшийся как-то выжить в тяжелое послевоенное советское время. Этот тип, в лучших традициях фашистской пропаганды, сначала выставил меня пособником дьявола, алчным зажравшимся жидом, а потом убил без сожалений. Для него главные советские враги — евреи, да цыгане, а русский человек — этакий герой, сражается на благо общества, в то время, как мы, индивидуалисты, думаем только о себе. Тоже мне, нашел врагов.
— Шарапов, чем евреи не угодили?
Молчит.
— Ну что же, следующие — женские образы в романе «Табор смерти».
В зал входит огромная безликая масса.
— Мы — женщины, девочки и старухи, описанные Шараповым.
— На вас же лица нет!
— Автор не удосужился нас прописать.
— Что вы делаете в романе?
— Кричим. Сплетничаем. Едим конфеты. Воспитываем детей. Не спорим. Царапаемся. Ждем мужика из тюрьмы. Жалуемся. Мы просто женская массовка, не способная на серьезные поступки. Нас пытают и из-за нас дерутся. Но «баба знает свое место» и не высовывается.
— Мне очень жаль, что вам пришлось это все пережить. Я даже не буду спрашивать у автора оправдания, акт преступления на лицо. Девушки, можете пройти на свое место, а я вызываю последних свидетелей, Ломова и Васина.
В зал входят двое высоких, сильных мужчин. Они держатся важно и уверенно.
— Для начала хочу задать несколько вопросов Ломову. Подскажите, вы бог?
— В бога не верю!
— Возможно, вы судья? Иначе, по какому такому вы праву решили самолично казнить Копача, когда был он у вас в руках?
— У нас своя война, юнкер. Жестокая. Где кровь за кровь. Иначе порядка не будет.
— А разве вы не представитель порядка? Или вы придерживаетесь мнения, что имеете право казнить всех, кто вам не угодил? Вы решаете, кто прав, кто виноват и какое преступление заслуживает смерти? Скажите, для вас человеческая жизнь хоть что-нибудь стоит?
— Что ты меня спрашиваешь, его спроси (кивает в сторону Шарапова). Я и сам не рад, что он меня таким написал. Тошно и от этой показной бравады и от этого поклонения Сталину. Верно ты в начале сказал, фашисты и есть, и жизнь этого человеческого мусора ни во что не ставим. Вот такой вот он — правильный русский мужик.
— Спасибо за прямоту. А вы, Васин, что скажете, как вы относитесь к тому, что ваш коллега самолично расправился с преступником?
— А у меня нет личного мнения. Мне все личное противопоказано. Только коллективное. Я же советский человек, я тружусь на благо страны, на благо общества. Нас ждет светлое коммунистическое будущее, в котором никто не будет убивать и воровать, но только для этого надо сначала общество это очистить от криминального элемента, чем я и занимаюсь.
— Скажите, а как обстоят ваши отношения с семьей, у вас же есть семья?
— На первом, втором и третьем месте у меня работа. Жену я люблю, но почти не вижусь с ней, не говорю. Дочку свою не знаю, но если ей принести конфеты, то она радуется. Денег получаю мало, но так НАДО, понимаете. Это мой ДОЛГ.
В зале кого-то стошнило. Честно говоря, мне самому стало тошно. И было тошно на протяжении чтения всего этого романа. Вы знаете, я часто, когда читаю книги, стараюсь понять, для кого они писались. Потому что если мне удается понять, я пытаюсь поместить себя на место этого целевого читателя и оценить с его точки зрения книгу — что они мне принесла, какие чувства вызвала. Мне хотелось сделать поправку на время написания, в советское время выходило много мусора и пропаганды, смелое, честное и доброе было не в ходу. Но книга вышла 2 года назад и, на мой взгляд, она способна принести только вред. Потому что она несет только ненависть, узость и дешевые идеалы. Написана плохо, сюжет предсказуем. Судья, вы готовы огласить приговор?
— К сожалению, это лишь вымышленный суд в вашей голове, Оболенский. Не в наших силах повлиять на физический мир и сжечь весь тираж этой книги. Но мы можем кое-что для вас сделать. Мы сотрем этот роман из вашей память!
— Ох, это совсем не сложно будет сделать, я практически его забыл, благодарю!