Парвус централизовал деятельность всех антироссийских сил: большевиков, части меньшевиков, националистов, сепаратистов. Для координации их акций возник штаб в Копенгагене, налаживались каналы финансирования. Однако и эти меры поначалу приносили скромные результаты. Потому что подавляющее большинство населения России было настроено патриотически. Антивоенная пропаганда успеха не имела, и тем же большевикам если и удавалось возбуждать массы, то только под патриотическими лозунгами – мол, царь и правительство «продались немцам».

Впрочем, и методы, которые использовались в войне Центральными державами, пропаганде интернационализма никак не способствовали. Османская империя учинила чудовищный геноцид христиан, вырезав 2 миллиона армян, айсоров, сирийцев. Австрийцы, вернувшие Галицию после отступления царской армии, зверствовали над местными жителями, хорошо встретившими русских. Для расстрела и виселицы было достаточно одного доноса. Истреблялось православное духовенство. А всю галицийскую интеллигенцию за исключением националистов-«мазепинцев» объявили «русофильской» и ссылали в страшный концлагерь Телергоф. Газовых камер там еще не было, но были голод, побои, болезни, изнурительный труд. Были поверки с многочасовым стоянием на «аппельплаце» под зноем, дождем, на холоде. Был быстрый суд, выносивший смертные приговоры за любую мелочь. Были карцеры с кандалами, порками, подвешиванием за руки и ноги в горизонтальном положении, бастонадой по пяткам. Были садисты-надзиратели, забивавшие людей насмерть. Словом, только техника пока «отставала», но из Телергофа мало кто возвращался.

В оккупированной Сербии австрийцы учинили массовый террор. Военно-полевые суды казнили людей сотнями, считая это местью за Франца-Фердинанда. Объявлялось, что каждый серб – бандит или родственник бандита. Когда американский корреспондент Шепперт, ставший свидетелем этих зверств, обратился к офицерам штаба генерала Потиорека с вопросом, зачем же казнят мирных женщин, ему, не особо подумавши, ляпнули: дескать, ничего подобного, из мирного населения уничтожают только мужчин. И скабрезно шутили, что женщинам можно найти другое применение. В российском Луцке австрийцы тоже первым делом возвели в городском саду шеренгу виселиц – они в армии строились профессионально, саперами. И не пустовали никогда. Были дни, когда вешали по 40 человек.

Безобразия творились и в германских зонах оккупации. По-прежнему казнили заложников, грабили. Даже Людендорф признавал, что «у населения отбирали лошадей, скот, продовольствие, брали все что придется». Германские соединения, отводимые в тыл для отдыха, оттягивались так круто, что превращали любой город в большой бордель. Солдатня безобразничала, била стекла и витрины, а всех французских или польских женщин считала бесплатным «персоналом заведения», предоставленным в их полное распоряжение. Хватали первых попавшихся дам и девушек на улицах, врывались в дома. Начальник французской разведки Нюдан, демонстрируя генералу Игнатьеву донесения агентуры об этих оргиях, отмечал: «Без пьянства и разврата немцы не могут воевать». Российское правительство образовало чрезвычайную следственную комиссию по расследованию зверств оккупантов, и в 1916 г. она выпустила обзор собранных материалов, где приводились многочисленные факты убийств и истязаний гражданских лиц и пленных, использования мирных жителей в качестве «живого щита».

А германские политики и военные уже начинали «делить пирог». Министр иностранных дел фон Ягов, представил кайзеру меморандум, где писалось: «До сих пор гигантская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ресурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар. Несмотря на влияние западной цивилизации, открытое для нее Петром Великим и германской династией, которая последовала за ним, ее фундаментальная византийско-восточная культура отделяет ее от латинской культуры Запада. Русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной германо-латинским народам Запада…» Как видим, терминология уже очень смахивала на грядущие труды доктора Геббельса.

Рекомендовалось отделить от России национальные окраины и создать из них марионеточные государства, управляемые Германией «на римский манер». А Литву, Курляндию, часть Польши сделать объектами прямой «германизации». Тайный советник МИД М. Серинг в своем докладе отмечал, что в Курляндии это будет легко, 10 % немецкого населения, уже имевшихся там, «будет достаточно для германизации крестьян, рабочих и интеллигенции. Экономические меры и германские средние школы сделают свое дело». А из Литвы предполагалось депортировать поляков, сделать «немцами» «наиболее производительных крестьян».

Предусматривалось и переселение в «германизируемые» области колонистов из Германии и «фольксдойче» из внутренней России.

Практическая реализация данных планов была временно возложена на командование Обер-Ост во главе с Гинденбургом и Людендорфом. И Людендорф писал: «Я был полон решимости восстановить на оккупированной территории цивилизаторскую работу, которой немцы занимались здесь многие столетия. Население, представляющее собой такую смесь рас, не может создать собственную культуру, оно подвергнется польскому доминированию». По воспоминаниям современников, Людендорф в своем штабе «изучал демографическую статистику, как боевые сводки». А началась «цивилизаторская работа» с назначения генерал-интенданта оккупированных земель Эрнста фон Айзенхарта-Роте, повсеместного внедрения военно-полевых судов и… разрушения системы образования. Согласно приказам германского командования, отныне учителями могли быть только немцы, а преподавание разрешалось только на немецком языке. Все прочие учебные заведения закрывались – русские, польские, литовские, латышские. В том числе и польский университет в Вильно, учрежденный Александром I. Немецкий язык был объявлен и единственным официальным языком в оккупированных областях – на нем должны были писать все вывески, говорить в местных административных и хозяйственных учреждениях. Соответственно, и руководящие посты могли занимать только немцы или лица, свободно владеющие этим языком.

Но пока берлинские политики, возбужденные успехами, перекраивали границы Европы, а генералы слали победные реляции о захваченных огромных территориях, внутреннее положение Германии ухудшалось. На затяжную войну не рассчитывало ни одно государство, и в первую очередь это коснулось Германии и Австро-Венгрии, очутившихся в условиях, близких к блокаде. В 1915 г. стратегические запасы продовольствия и сырья, заготовленные на время конфликта, стали иссякать. В связи с призывами в армию и огромными потерями ощущался острый дефицит рабочих рук, особенно в сельском хозяйстве. Нехватку трудовых ресурсов пытались восполнить угонами людей с оккупированных территорий. Гинденбург и Людендорф в приказах войскам особо требовали: «Берите пленных». Специально для использования на полях и на заводах. Почтальонами, кондукторами, железнодорожными служащими, делопроизводителями, курьерами стали работать женщины (что прежде было немыслимо).

Германия первой из воюющих держав, уже в феврале 1915 г., ввела хлебные карточки. По ним полагалось 225 г муки в день на взрослого человека, а детям старше года – 100 г. Хлеб начали выпекать суррогатный, смешивая с картофелем. Яйца стали предметом роскоши. А газеты по правительственным подсказкам писали о вреде сливок и расхваливали «тощий сыр» из снятого молока. Людей призывали к экономии. Пресса рекомендовала не чистить картошку, поскольку при этом теряется 15 % веса. Граждан уговаривали не крахмалить воротнички и манжеты, отложить до победы переклеивание обоев – на клейстер расходовался питательный крахмал. Советовали не стирать часто белье – на изготовление мыла нужны жиры. А лаборатория профессора Эльцбахера публиковала результаты своих исследований, что резервы еще можно изыскать, поскольку каждый немец ежедневно выбрасывает в отходы до 20 г жиров при мойке посуды. И чем дальше, тем труднее становилось германскому обывателю.

А Россия очень быстро оправилась от ударов. Преодолела кризис с вооружением и боеприпасами. В 1915–1916 гг. она совершила гигантский промышленный рывок, по масштабам своего времени сопоставимый с рывком 1941–1943 гг. По подсчетам академика Струмилина, производственный потенциал России в период Первой мировой вырос на 40 %. Производство машинного оборудования всех типов возросло более чем втрое, а химической промышленности – вдвое. По выпуску артиллерии Россия обогнала и Англию, и Францию, производство орудий увеличилось в 10 раз, снарядов в 20 раз, винтовок в 11 раз. Возникло 3 тыс. новых заводов и фабрик, проложено более 5 тыс. км железнодорожных магистралей, был построен новый незамерзающий порт Мурманск. Летом 1916 г. генерал Брусилов нанес сокрушительное поражение врагу на Юго-Западном фронте. Юденич наголову разгромил турок, заняв территории, превышающие все российское Закавказье. А на западе немцы ввязались в такие кровопролитные многомесячные «мясорубки», как сражения у Вердена и на Сомме…

Росли потери. Кстати, данные о потерях русской армии в литературе часто приводятся неточные, основанные на слухах и германской пропаганде. В действительности же на февраль 1917 г. Россия потеряла на всех фронтах убитыми и умершими от ран около 600 тысяч солдат и офицеров (ЦГВИА СССР, ф. 2003, оп. 1, д. 186, л. 98). Во Франции на тот же период погибло 850 тысяч, в Германии – 1 миллион 50 тысяч, по Австро-Венгрии и Турции точные данные отсутствуют, но и у них повыбило немало. В связи с катастрофической ситуацией кайзер осенью 1916 г. снял начальника генштаба Фалькенгайна, назначив на его место популярного Гинденбурга. Впрочем, сам Гинденбург мало занимался делами, он был, скорее, лишь авторитетной «вывеской». Реально же при нем в полной мере распоряжался энергичный и талантливый Людендорф. Оба они поставили условие своего назначения – диктатура. И Вильгельм II фактически отошел от дел. В руках Гинденбурга и Людендорфа сконцентрировалось руководство как фронтом, так и тылом.

Был выдвинут лозунг «durchalten» – продержаться. Держаться и выиграть время в надежде, что какие-нибудь перемены откроют для Германии благоприятный выход из катастрофической ситуации. Была принята «программа Гинденбурга» – «Закон о конфискациях и реквизициях в военное время», практически перечеркивавший право собственности, «Закон об отечественной вспомогательной службе» – все мужчины, не призванные в армию, от 16 до 60 лет, считались мобилизованными, их разрешалось без ограничений привлекать на любые работы, и никаких протестов и забастовок не допускалось. Теперь каждый немец был обязан жить и умирать «только на службе отечеству». В армию призывали уже лиц от 17 до 45 лет, а на производстве их заменяли рабами с оккупированных территорий, из одной лишь Бельгии пригнали 700 тысяч рабочих.

Но ресурсы Германии были исчерпаны. Для производства снарядов и патронов не хватало меди – германские женщины по призывам правительства сдавали даже медную посуду. Упала добыча угля – его некому стало добывать. Все, что удавалось выжать из шахт, шло на военные заводы, жилые дома не отапливались. Из-за нехватки рабочих рук, тягловой силы, удобрений, урожайность снизилась до 60–40 % довоенной. И при этом урожай еще и не могли собрать. В 1916 г. в дополнение к хлебным карточкам появились карточки на масло, жиры, картофель, мясо, одежду. Для крестьян, фермеров, помещиков была введена полная сдача сельхозпродуктов государству.

Как писали современники, «к концу 1916 г. жизнь для большинства граждан стала временем, когда прием пищи уже не насыщал, жизнь протекала в нетопленных жилищах, одежду было трудно найти, а ботинки текли. День начинался и кончался эрзацем». Зимой 1916–1917 гг. в Германии не стало даже картофеля. Его заменяли брюквой, и эту зиму прозвали «брюквенной». А к весне было произведено очередное урезание карточек, по ним теперь полагалось 179 г муки в день или 1,6 кг суррогатного хлеба на неделю. Недоедание вызывало падение производительности труда. Ослабленные люди болели, подскочила смертность. И становилось ясно, что если даже выдержит фронт, то следующую военную зиму Германия вряд ли вытянет. Людендорф писал: «Виды на будущее были чрезвычайно серьезны», а «наше положение – чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным».

Нарастали усталость и общее уныние. В победу больше не верили. Возникали и внутренние трения. Так, Бавария и другие южные земли возмущались, что много продовольствия вывозится на север страны. В баварских деревнях с населением 300–400 человек насчитывалось по 20–30 погибших на фронте.

Генрих Мюллер все эти тяготы не только видел, но и испытал на себе. Правда, баварские крестьяне все же не голодали – несмотря на принудительную сдачу скота и всего урожая, «на земле», при своем хозяйстве можно было подкормиться. Но все равно приходилось затягивать пояса, ужиматься во всем. Тем не менее юный горячий патриотизм Мюллера отнюдь не угас. Может быть, как раз со времен войны он стал презирать интеллигенцию – которая сперва легко загорелась «на подвиг», а потом, обжегшись и разочаровавшись, ударилась в пацифизм и оппозицию властям. С подачи В. Шелленберга и ряда исследователей, например, Ж. Деларю, почему-то принято представлять Мюллера эдаким ограниченным, низменным человеком, чьи помыслы не шли дальше угождения начальству и примитивных житейских благ. Вот уж нет. При изучении его биографии нетрудно увидеть совершенно иное. Оказывается, он умел мечтать. И еще как мечтать!

Точно так же, как во Вторую мировую кумирами публики становились разведчики, в Первую мировую ими были летчики. Военная авиация была совершенно новым видом войск. Ее тактика, искусство ведения боев только-только нарождались, большинство пилотов еще имели о них смутное понятие. Зато те, кто первым освоил это мастерство, почитались настоящими героями. На всю Германию гремели имена братьев Рихтгофен, Фосса и других асов, десятками сбивавших самолеты врага. О них взахлеб писали газеты, их фотографии бережно вырезали и вешали на стены, о них грезила ребятня и вздыхали женщины. О них ходили легенды.

Например, как за голову Рихтгофена-старшего англичане назначили вознаграждение. А он сбросил им письмо – мол, чтобы легче было меня найти, я выкрашу свой аэроплан в красный цвет. Но на следующий день покрасила красной краской самолеты вся его эскадрилья – один за всех и все за одного. Или история, как Рихтгофен сошелся в жестокой схватке с британским асом. В критический момент у одного из них заклинило пулемет (у кого именно, в разной передаче различается), и противник, поняв это, тоже не стал стрелять, помахал рукой и ушел – встретимся в другой раз. Казалось, в лице летчиков возрождается дух древнего рыцарства…

И Мюллер, недоучившийся крестьянский мальчишка, вознамерился тоже стать пилотом! По закону, введенному Гинденбургом и Людендорфом, в армию брали семнадцатилетних, хотя в большинстве их направляли на тыловую и охранную службу. Но Мюллер, едва ему стукнуло семнадцать, подал прошение о зачислении его добровольцем в авиационную группу. Подал и… ему повезло. Причем, может быть, повезло чисто случайно. Потому что фактический диктатор Людендорф, высоко оценивая значение авиации, как раз в это время поставил перед промышленностью задачу повысить выпуск самолетов до 300 в месяц. Но для резкого наращивания авиации требовались не только аэропланы, для них требовались летчики. Подготовку авиационных кадров также было решено значительно расширить, производились дополнительные наборы. И 17 июня 1917 г. Генриха Мюллера приняли в учебный отряд.

Уж конечно же, ему пришлось очень тяжело. Предстояло освоить сложную технику – о которой он прежде не имел ни малейшего представления. Мало того, наверняка должны были наложиться психологические проблемы. Ведь авиация в Германии считалась «аристократическим» видом войск. В нее шли отпрыски родовитых фамилий, «золотая» молодежь. Порой переквалифицировались в летчиков пехотные, кавалерийские офицеры – уже понюхавшие пороху, имеющие награды. В таком обществе зеленый баварский пацан, грубоватый и малокультурный, неизбежно выглядел «белой вороной» – угловатый, с «квадратной» головой, с непропорционально большими натруженными ладонями и толстыми пальцами…

Очевидно, были и насмешки, и унижения, и оскорбления. Но Мюллер выдержал. Преодолевал эти унижения. Точнее – умел таить в себе. Он был человеком злопамятным. Хотя в то время было не до злопамятности. Главное было выучиться. Выйти в небо. А значит – и в «люди». И он старался. Ухаживал за своей учебной машиной так же тщательно, как за лошадью или за свиньями. А его большие руки брали рукоятку управления так же твердо и уверенно, как привычную рукоять лопаты… И Генрих добился своего. Пусть не сразу. Пусть через упорство, через огромный труд. Но труда он не боялся никогда. И добился. Мощный бомбардировщик покорился мальчишке.