Глава II

Грохот стоял такой, что объясняться можно было только жестами. Вертолёт трясло словно в ознобе от студёного стокового ветра. Игорь сидел прямо на полу, подложив под себя захваченные с корабля очень тёплые на оленьем меху альпаки. Вообще-то в вертолёте было всё на случай вынужденной посадки: палатка, спальные мешки, надувная лодка ЛАС-5, месячный запас продуктов на пять человек, спирт, ракеты, дымовые шашки и ещё, и ещё, и ещё…

Обутыми в унты ногами Анисимов упирался в непонятный для него блок приборов, правой рукой придерживая носилки с больным полярником, а левой, хватаясь за скобу, и время от времени приподнимался, чтобы посмотреть на стрелку радиокомпаса. Стрелка по-прежнему бесновато дёргалась то вправо, то влево, и с каждой минутой полёта уходила надежда на то, что она, наконец, зацепится за отметку, на которой работал радиопривод «Адмирала Макарова». Судя по времени полёта горючего оставалось не больше чем на десять-пятнадцать минут. А вокруг надёжного «Камова» – непрекращающийся снежный заряд. Сплошная снежная пелена. Ни горизонта, ни поверхности океана с его возможно спасительными большими льдинами – ничего не видно.

…Не просто было решиться на этот полёт командиру Ка-25 майору Лебедю. Пробившись через ледовую перемычку, «Адмирал Макаров» не долго шёл по чистой воде. Вскоре путь ему преградил тянущийся до самого берега мощный припайный лёд. Ширина припая равнялась предельному радиусу полёта корабельного «Камова». По всем расчётам выходило, что вертолётчики будут иметь в запасе не более десяти-пятнадцати минут. Если собьются с курса на пути к полярной станции или обратно и проблуждают эти минуты, вынужденной посадки не миновать. Просто закончится горючее. Кто же тогда будет спасать их? Выходило, что некому.

Американский военный ледокол, откликнувшийся на SOS с советской антарктической станции «Ленинградская», вышел из «Мак-Мердо» – крупнейшей базы США в Антарктиде – и вошёл в море Сомова раньше «Адмирала Владимирского». Но в полынью входить не стал, поднял для ледовой разведки вертолёт. Спустя несколько часов сообщил «ленинградцам», что своим вертолётом он дотянуться до них не может, а подойти близко к припаю категорически невозможно. Ибо в любой момент при следующем урагане неширокая горловина, сквозь которую надо пройти в полынью, может захлопнуться крупным плавником и смёрзнуться так, что назад им не выйти.

С этим «приветом» американцы повернули к своей базе «Мак-Мердо». Нашим полярникам уже ничего не оставалось, как в подробностях рассказать о завершившейся американской «спасательной операции» капитану 1 ранга Асташову. На что тот отреагировал своеобразно:

– Ну и хорошо. Мешать не будут…

Командир корабля понимающе улыбнулся в свои колкие усы и как бы между прочим доложил:

– Идём полным ходом!

– Давай, Виталий Евгеньевич, жми на всю катушку. И перед проходом перемычки в полынью не сбавляй ход. Упреждающую ледовую разведку вертолётом проведём ещё на подходе. Если сразу перемычку проскочим, то без задержек – к самому припаю! И вызови на мостик майора Лебедя…

Именно в этот момент на мостик поднялся командир электромеханической судовой части капитан 2 ранга Михаил Николаевич Головченко.

– Командир, надо останавливать левый двигатель на ремонт.

– Да ты что, Миша? Ни за что!

– Виталий Евгеньевич, регламентное время планово-предупредительного ремонта давно прошло, а мы всё оттягивали, потому что ходили во льдах. А выработавшие свой срок кольца газовыхлопного коллектора не выдержали – в машинное отделение начали поступать выхлопные газы, вахту нести невозможно…

Зазвонил командирский телефон. Романов сорвал трубку, намереваясь сразу послать звонившего, но, услышав голос начальника метеорологической группы капитан-лейтенанта Шахрая, почти выкрикнул:

– Давай погоду!

– Давление быстро падает, ожидается усиление ветра до 25 метров в секунду. Через несколько часов нас накроет крыло циклона, эпицентр которого пройдёт северо-восточнее.

– Сговорились вы, что ли? – командир с досадой посмотрел на стармеха, которому возразить он уже не мог. – Сейчас бы придавить на всю железку…

– Люди прекрасно понимают сложившуюся обстановку, – спокойно продолжал Михаил Николаевич. – Мы с парторгом уже говорили с коллективом. Коммунисты решили из машины не выходить, пока не заменят кольца. Их поддержали и все остальные. К тому же штормовать придётся всё равно на одном двигателе.

– Миша, что ты меня уговариваешь как жеманную девку. Знаю, что этот ремонт отменить невозможно. Лучше скажи, какая помощь нужна?

– Чтобы камбуз работал круглосуточно…

После этих слов стармех круто повернулся и буквально соскользнул по крутому трапу вниз, в своё машинное отделение. А там уже вовсю кипела работа.

Игорю Анисимову не раз доводилось бывать в машинном отделении, и он хорошо себе представлял, какой ожидается работа. Тем более при сильной качке. Тем более, если ты видишь, как судовой двигатель по своим размерам отличается, к примеру, от автомобильного – как слон от зайца.

К концу первых суток ремонта Головченко, оставив своих «маслопупов», как в шутку на судне называли всех механиков, за работой у двигателя, поднялся в центральный командный пост машинного отделения, чтобы позвонить в метеорологическую лаборатория Шахраю:

– Саша, сколько ещё штормовать будем?

Шахрай ответил уверенно:

– Давление начинает расти. Скорость циклона 30 узлов. Он нас обгоняет. Часа через четыре начнём выходить из штормовой зоны.

– Через четыре, говоришь? Значит, успеем…

– Что успеем-то? – не понял Шахрай.

– Закончить ремонт двигателя.

В машине люди моря не видят. И лишь потому, с какой силой их отбрасывает от механизмов, как из-под ног улетают ключи, они могли предполагать, что за бортом бушует примерно шести-семибалльный шторм. Но ошибались. В это время вахтенный метеоролог записывал результаты очередных измерений: ветер – 22 метра в секунду, море – 8 баллов.

…Когда шторм стал стихать, запустили левый двигатель. «Адмирал Макаров» вновь обрёл возможность развивать полный ход.

* * *

Вопрос «лететь или не лететь» перед майором Лебедем не стоял – если радиуса хватает, пусть даже впритык, значит он полетит. Его беспокоило другое. Погода. Разогнавшийся над ледовым куполом Антарктиды до двадцати, двадцати пяти метров в секунду стоковый ветер не ослабевал. А взлетать с корабельной палубы Ка-25 уже при пятнадцати метрах не может. Снежные заряды, в которых тонул не только горизонт, но даже верхняя палуба, набрасывались на корабль один за другим. «Адмирал Макаров» уже третьи сутки ходил галсами у кромки припая.

Наконец, начались, как их называют метеорологи, проблески: ветер неожиданно стихал, снег прекращался и на горизонте неоновой нитью вспыхивала кромка припая. Всё, можно лететь? Но затишье длилось недолго, буквально двадцать-тридцать минут. Ураган снова накрывал корабль. Потом продолжительность проблесков стала увеличиваться.

На корабле волнение нарастало. Люди – и члены экипажа, и участники экспедиции – начинали высказывать своё недовольство. Почему Лебедь не летит?!

А командир авиаотряда словно тигр в клетке метался по ходовому мостику, куда его вызвал для принятия решения начальник экспедиции. Запаса горючего на десять минут – это слишком мало, чтобы в короткий проблеск погоды уводить вертолёт за многие десятки километров от корабля. Рисковать Лебедь готов. Двенадцать лет службы в палубной авиации что-то да значат. Но риск не может быть самоцелью. Ведь ты рискуешь не только своей жизнью, но и жизнью экипажа, а на обратном пути – жизнью спасаемого полярника. К тому же как командир, как офицер Лебедь понимал, что самопожертвование бессмысленно, если ты не можешь выполнить поставленную задачу.

– Виктор Иванович, положение начальника экспедиции обязывает меня принимать решения и отдавать приказы. Но я жду вашего решения, – всё-таки не выдержал и самый выдержанный на корабле человек.

Майор Лебедь резко остановился, опёрся обеими руками о тубус выносного индикатора радиолокационной станции. На его скуластом лице заходили желваки. Медленно, с расстановками он проговорил:

– Я увижу, когда можно лететь…

И тут же поправился:

– Когда я должен лететь.

Прибывший на мостик по вызову старший лейтенант Анисимов, чтобы не оставаться невольным свидетелем неприятного инцидента, юркнул было в штурманскую. Но Асташов громко окликнул:

– Начальник гидрографической группы! Вы полетите с майором Лебедем как второй штурман вертолёта. Быстро к четвёртому помощнику – экипироваться. Взять с собой навигационные приборы. Изучить маршрутную карту. О готовности доложить.

За двойным стеклом прямоугольных иллюминаторов снова загудел снежный заряд. Послышался свист тугого напора ветра в корабельных антеннах. На мостике температура не опускалась ниже 18⁰С, но Игорь передёрнул вдруг озябшими плечами. В голове молниеносно пронеслось: если вначале экипироваться, а только потом изучать карту, значит решение послать вместе с экипажем вертолёта именно его, старшего лейтенанта Анисимова, начальник экспедиции принял только что.

Объяснялось оно просто. Над землёй вертолётчики летают в основном по ориентирам, над морем – тоже по видимым ориентирам: свой корабль, какой-то ещё пароход, который засекли при взлёте, может быть, есть остров или клочок берега, в общем, всё, за что может зацепиться глаз. И только тогда, когда ничего этого нет, – по радиокомпасу. Но «Адмирал Макаров» сейчас находился в непосредственной близости от Южного магнитного полюса и поэтому надежды на радиокомпас мало – ошибки в показаниях могли быть роковыми. А какие ориентиры над ледовой пустыней?.. Значит, штурману вертолёта нужна надёжная помощь более подготовленного корабельного штурмана.

Но почему именно он, старший лейтенант Анисимов? Ведь лучшим штурманом на «Адмирале Макарове» ещё в начале похода признан командир лоцийно-навигационной группы капитан-лейтенант Ганин…

Поспешно натянув на себя меховые штаны, альпак, унты, Игорь направился из находившейся в преисподней корабля вещевой баталерки не в штурманскую рубку за секстаном и другими приборами, а к себе в каюту. Сразу растолстевший и неуклюжий, он почувствовал себя в привычной обстановке небольшой каюты как слон в посудной лавке.

С трудом втиснулся в кресло и неловко задел молнией рукава край выглядывавшей из-под настольного плексигласа фотографии. Только сейчас он понял, что его привело в свою каюту. Из-под мутноватого плекса на него смотрели два родных лица. Двухлетняя Наташка обеими ручонками ухватилась за локоть матери, словно бы искала у неё защиты от фотографа. На её лице застыло недоумение. У Марины взгляд был какой-то отчуждённый, холодный. Наверное, потому, что в этот момент смотрела она не на Игоря, а в мёртвый объектив фотоаппарата.

Эх, увидеть бы их глаза в глаза. Хоть на секунду. Хотя бы на экране дисплея, как видят свои семьи космонавты.

«Что это я?.. Никак прощаться пришёл?». Игорь устыдился своих собственных мыслей. Но в нём будто что-то надломилось. И он дал волю чувствам. «Если сам Лебедь не решается лететь, значит немного шансов, что мы вернёмся. Родные мои, никто больше в жизни не будет вас любить так, как любил я… Как люблю я…».

В корабельном коридоре послышались шаги. Игорь вскочил и зачем-то накрыл фотографию под плексом лежавшей рядом лоцией. Поспешно вышел и дверь закрыл на ключ, чего раньше никогда не делал. Поднимаясь по крутому трапу на ходовой мостик, он на секунду остановился, чтобы унялась стучащая в висках головная боль. Сейчас Анисимов умом был совестливее, чем сердцем, потому снова одёрнул себя: «Ещё не взлетели, а я уже раскис. Неужели это и есть трусость?!».