– Ты все равно от них никуда не денешься. Они у тебя в голове. Они часть твоей психики, несмотря на то, что они повсюду.

Я шел по когда-то родному городу в состоянии шока. Меня окружали ходячие трупы. Ходячие куклы, зомби. У каждого в глазах была смерть. Каждый выполнял заложенную в него программу, и если эти программы вступали в противоречия…

– Война, начиная бытовой дракой, заканчивая межгалактической войной – это что-то вроде системного доктора. Программа дает сбой, создается внутренний конфликт… – вертелись у меня в голове заблудившиеся там чьи-то слова.

К остановке подъехал автобус. Внутри было свободно. Я сел у окна. Обычно я садился возле прохода.

Буквально через две остановки в автобус вошли двое. Черная униформа. Лица спрятаны за большими очками с зеркальными стеклами. На рукавах эмблема: Христос, сошедший с креста. Для всех остальных они были невидимыми!

– Газета, – сказал один из них, поравнявшись со мной.

У меня в руках появился листок бумаги с изображенным на нем сложным лабиринтом из разноцветных линий. Мозг пронзила острая боль…

– В наши дни только слепец или сумасшедший может себе позволить не сходить с ума! – вспомнил я слова Ты.

– Труднее всего понять, что боль – это всего лишь информация, – услышал я голос Фнорда. Я был одновременно в автобусе и на берегу реки возле костра. Там нас было пятеро. Лица остальных для меня были сокрыты Тайной.

– Труднее всего понять, что боль – это всего лишь информация, – говоря это, он достал рукой из костра внушительных размеров уголь. Запахло горелым мясом.

– Затем, – продолжил он, – необходимо понять, что все остальное тоже информация, – он вымыл руки. Вода вместе с сажей смыла любой намек на ожог. Обожженная рука вновь была совершенно здоровой.

– После этого ты очень скоро понимаешь, что контригра – это балансирование на грани между волшебством, – пламя превратилось в голову дракона, – и иллюзией, – огонь вновь был огнем, – причем нет никакой между ними грани.

– В конце концов, ты понимаешь, что контригра – это тоже игра.

– Ты уже слышал о Евгении Банько? – спросил меня Ты по телефону.

– Не знаю, – честно ответил я. Моя память могла устроить все, что угодно, и я уже не был уверен ни в чем. Точно также я бы ответил на вопрос: знаком ли я с собой. Не в философском смысле.

– Я скинул тебе на ящик небольшой текст. Прочти.

«Биография Евгения несколько туманна и запутана. Говорят, что его духовное детство прошло в открытом космосе. Он был воплощен в теле метеорита, который миллионы лет мотался в космическом пространстве, пока не встретил одну из комет. Увидев в ней учителя, Евгений решил дальше следовать за ней, и через несколько миллионов лет благополучно сгорел в атмосфере Земли. Так он прибыл на нашу планету, где как раз начинала зарождаться жизнь.

Путешествуя от тела к телу, он постигал навыки охоты на Будду.

Так, благодаря тому, что в одном из своих воплощений Евгений был индейским яком, а индейские яки, как известно, все обладают врожденной склонностью к магии и учительству, он смог наиболее полно передать нам свой духовный опыт. В другом из своих воплощений он был стоматологической бормашиной, ужасной и бескомпромиссной в руках вечно пьяного сельского зубосадиста. Именно тогда в нем созрел тот социальный бунт, та тяга к индивидуальному пути, которые отличают охотника на Будду от серого обывателя.

Вот, что говорит о себе Евгений:

– Не знаю, кто как, а я очень плохо помню свои воплощения. Об астероидном детстве у меня вообще нет желания распространяться. Детство – это всегда дерьмово, как бы ни сюсюкали на эту тему взрослые. Поэтому, наверно, дети так сильно хотят повзрослеть.

Будучи индейским яком, я заболел тем отвратительным типом учительства, которым «белые братья» наделяют чуть ли не всех индейцев, когда-либо в жизни пробовавших пейот или что-нибудь типа того. Поэтому всю свою недолгую следующую жизнь я провел в теле стоматологической бормашины в зачуханном сельском стоматологическом кабинете. День за днем я вгрызался в сознание граждан через оголенные корни зубов, создавая (как я тогда думал) все условия для их скорейшего просветления, пока старого зубосадиста не сменил новый, принесший с собой веяния анестезии и новое оборудование. Это был лайт вариант дзен с гарантированным сатори за двести долларов в неделю. Меня же сдали на металлолом.

После этого я возродился в теле отвратительного двуногого существа, классифицированного как Евгений Банько. Родители меня обожали и, надо отдать им должное, практически избавили от воспитания.

Порою мне кажется, что воспитание подобно высеканию чего-то из глыбы. Мы появляемся на свет в виде огромного нетесаного (не путать с неотесанным) монолита, в котором есть все: искусство, наука, интуитивная нравственность, душевные богатство и бедность… Затем семья и школа вооружаются большими зубилами и молотками и принимаются крошить бедных детенышей, стараясь удалить все, что, по их мнению, является лишним и ненужным. В результате вместо того, чтобы быть как минимум богами, мы вырастаем в жалких инвалидов: в людей социальных – самое отвратительное порождение этой планеты.

Доказательство? Посмотрите, как убого выглядят животные в зоопарках и отличники-краснодипломники.

Я никогда не был борцом с воспитанием или образованием. Это, своего рода, механизмы отбора. Сильных это только закаливает, обучает жить в социальном кошмаре, лгать, притворяться, понимая, что это не более чем игра. Слабые становятся обывателями, примыкают к социуму, делают карьеру, заводят жен детей, «Мерседесы»…

Все-таки с родителями мне повезло. Несмотря на хорошие результаты (почти отличник), я никогда толком не учился и не работал. Политикой не интересуюсь. На выборы не хожу. Любое правительство – это правительство. Хорошее улучшает пищеварение, плохое развивает инстинкт.

К женитьбе я отношусь как к синхрофазотрону: вещь нужная, полезная, дорогая, серьезная и совершенно лишняя в моей жизни. Тем более что жена хоть и не роскошь, но и не средство передвижения».

Далее статья рекламировала новую книгу Евгения: «От Бога до Наполеона. Незабываемые интервью». Евгений умудрился объездить добрую половину психиатрических лечебниц, где смог-таки взять интервью у мнящих себя великими мира сего психов.

«Наполеон, проживающий в психиатрической больнице города Новочеркасска, имеет намного больше общих черт с тем историческим Наполеоном, которого позже низвели до торта и коньяка, – писал Евгений, – чем различий. И тот и другой ассоциируют себя с практически ставшей архетипической личностью Императора-Завоевателя. Только одному из них судьба позволила родиться в нужное время в нужном месте, тогда как другому суждено провести всю свою жизнь за стенами психиатрической лечебницы».

Ты должен с ним встретиться, – сообщил в электронном письме Ты, имея в виду Евгения.

В тот же день мы отправились к Банько в гости.

Жил он в большом новом кирпичном доме на улице Луначарского. Рядом с домом стоял достаточно новенький «Мерседес», глядя на который становилось понятно, что в жизни Евгения наступило то самое светлое будущее, о котором говорили не без иронии большевики. Суть иронии заключалась в том, что именно большевики и были главным препятствием на пути к такому будущему.

Евгения мы нашли в огороде. Он сажал грядку гвоздей.

– Зачем я сажаю гвозди? – спросил он себя от нашего имени, и тут же принялся отвечать на свой собственный вопрос. – Причин может быть сколько угодно:

1. Я – псих.

2. Это прикольно.

3. Это контролируемое дзен-террористическое сумасшествие.

4. Это метафора. Масса людей сажает гвозди, даже не понимая этого.

5. Я спасаю Землю. Не думаю, что действия типа посадки гвоздей вписываются в концепцию нормального человеческого поведения. И если мои действия способны вызвать у них интерес, возможно, мои действия смогут отсрочить исполнение приговора.

6. Я возвращаюсь к антинормальности.

7. Неучтенный вариант.

Любая из этих причин в какой-то степени верна, в какой-то неверна, и так далее.

– Ты знаком с правилами игры? – спросил он, пристально глядя мне в глаза.

– Он в курсе, – ответил за меня Ты.

Евгений закончил заниматься гвоздями, вымыл руки.

– Составите мне компанию? – спросил он, отправляясь на кухню варить кофе.

С видом алхимика, готовящего как минимум эликсир жизни, он смолол кофе, засыпал его вместе с сахаром и солью в турку, добавил воды из глиняного кувшина.

– Я знаю подходящий родник, – сказал он.

Он поставил кофе на огонь и, словно читая в турке текст, начал рассказывать:

– В начале было Слово, и Слово было у бога, и Слово было бог. Все верно. Наш «мир» состоит из слов. Нервная система, предположительно, получает от раздражителей сигналы, которые затем, после обработки и отсева подавляющего большинства этих сигналов создает картину мира или «карту», которую большинство из нас принимают за реальность или действительность как таковую. Эта карта состоит из слов или символов опознавания. Наш мир создают слова, которыми мы его описываем. В принципе, для тех, кто прочитал чуть больше одной книги по психологии (я не имею в ввиду популярную психологию для мнящих себя умными обывателей), это давно уже не секрет. Но знать – это одно, а осознавать – совершенно другое.

Короче, все, с чем мы имеем дело – это описание, состоящее практически из минимально необходимого числа символов. Графически это можно представить как конечное множество координатных точек, образующих сетку, повторяющую до какой-то степени описываемый объект.

«Познавая», мы заносим в память значения этих координатных точек или набор слов. Затем, сталкиваясь с объектом, мы примеряем на него координатно-текстовый костюм. Так происходит процесс опознания.

Проблема в том, что реальный объект познания находится в постоянном изменении, тогда как созданный нами «костюм» старается оставаться неизменным до последнего.

К чему я это говорю? А к тому, что Цирцея, ты, они, весь мир, который ты знаешь – это костюмы, которые создает неугомонный портной: наша психика. Другими словами, они – это ты.

И это еще не все. Мало того, что бог – это торговец масками, превративший мир в маскарад, слова сами создают маски. Я говорю о понимании или о значении слов.

Я не случайно начал рассуждение словами Евангелия. Короткая фраза, но сколько трактовок! Сколько мудрости в этой книге! Однако если постараться, можно найти практически такую же глубину в любой, даже самой банальной чуши, даже в предвыборной речи кандидата на государственный прост. Все зависит от того, какой ассоциативный процесс включится у тебя в голове. Текст – это пусковой механизм, который включает процесс создания нового текста, текста-значения, и так до бесконечности.

Пытаясь что-либо понять, мы не только не срываем с объекта понимания маску, но наоборот, надеваем поверх нее новую.

Подобная возрастающая неопределенность не может не вызывать шок у подавляющего большинства игроков. Шок запускает антишоковый механизм, довольно-таки подробно описанный мэтрами психиатрии и психологии. В результате мы принимаем маски за реальность, даже рассуждая о том, что это маски. Тем более, рассуждая, что это маски.

Наш враг – это призрак, который полностью контролирует наше сознание, самый страшный, несуществующий враг.

– Входи, – сказал Ты, открывая калитку.

– Надеюсь, это не тест на наличие собаки? – на всякий случай спросил я.

– К нему приходит в гости собака, но она не кусается.

– Женя! – крикнул Ты, когда мы вошли во двор.

– Я здесь, – послышалось из-за дома.

– Постарайся сильно не удивляться. По крайней мере, вслух, – предупредил меня Ты.

– Он о двух головах?

Голова у Евгения была одна. По крайней мере, в большинстве воспоминаний. В описываемом воспоминании он занимался небольшой, метр на метр, грядкой. Разравнивал землю граблями.

– Огородничаешь? – спросил Ты.

– Сажаю гвозди. Уже заканчиваю.

– Думаешь, они взойдут?

– Ты же взрослый мальчик, а порешь такую чушь. Ты когда-нибудь видел, чтобы гвозди всходили на грядках?

– Тогда…

– Практикую дзен-терроризм. Проходите в дом. Я сейчас.

И тут меня озарило: Яркий свет слепит глаза. Я в похожем на стоматологическое кресле. Мое тело надежно зафиксировано. Я боюсь. Надо мной Евгений со шприцом в руке. Без сомнения, он один из них!

– Мы – скитальцы среди миров, – говорит он, делая мне внутривенный укол, – у нас нет ни реальности, ни мира, ни формы. Мы не можем позволить себе застыть, поэтому нам приходится постоянно искать. Поиск ради поиска, поиск без цели, поиск без остановки. У нас нет ни времени, ни пространства, нет ни вчера, ни завтра, ни сейчас.

Изображение распадается на молекулы, и я лечу в никуда сквозь ничто. Мое сознание готово распасться от перегрузки. Меня накрывает волна неконтролируемого ужаса…

Я вдруг понимаю, что это не он, а я один из них, я делаю укол, а он сидит и корчится в кресле от ужаса, как впрочем, и все остальные.

– Парадокс – это единственный способ что-либо об этом сказать, – говорит Пустота голосом Евгения.

Я вновь на берегу реки у костра. Фнорд пускает по кругу поистине дьявольское зелье: настоянную на коньяке анашу.

– Говоришь ли ты правду, даже тогда, когда говоришь правду? – спрашивает он.

– Для них реальность – это в первую очередь карта интересов, – рассказывает Евгений – ты можешь сколько угодно пытаться исчезнуть, спрятаться, скрыться, забраться поглубже в нору, но до тех пор, пока ты можешь быть для них хоть чем-то полезным, тебе не вырваться. Многие мои друзья предпочитают сумасшествие. Как сказал один мой сумасшедший приятель: «Только полный дурак может себе позволить не быть идиотом». Я предпочитаю просто не быть.

Это нельзя воспринимать буквально, хотя иначе это воспринять нельзя.

– Все не так просто, – слышу я голос Фнорда в собственной голове, – это они хотят, чтобы мы так думали. Они повсюду, но их деятельность полностью скрыта от нашего внимания. Мы идентифицируем ее как часть естественных природных явлений. Тогда почему мы то и дело обнаруживаем их следы? Халатность? Сбой? А что если они преднамеренно дают нам понять, что они существуют, направляя, тем самым, наше сознание в нужное русло. Что если я под видом восстания против Цирцеи занимаюсь воплощением их воли? Что если мои озарения не более чем принятые моей нервной системой их сигналы?

– Для них зеркала прозрачны. Не так ли? – внезапно спрашивает Банько.

– Ты увидел Цирцею, поэтому тебе кажется, что ты псих, – говорит Фнорд. – У тебя есть 4 варианта решения: Устроить возвращение блудного сына. Для этого тебе достаточно все забыть и вернуться в игру. Цирцея прощает раскаявшихся грешников. Ты можешь обратиться за помощью к специалистам, благо, их сейчас хоть пруд пруди, на любой вкус: попы, официальные шаманы, психотерапевты, психиатры, эзотерики и просто шарлатаны, все они работают на Цирцею. Третий вариант – антиигра.

– А четвертый? – спрашиваю я.

– Четвертый… Четвертый – это неучтенный вариант. Всегда помни о неучтенном варианте!

– Ищи книгу «То», – говорит Фнорд, когда я окончательно отлетаю от его дьявольской смеси. Любая более или менее хорошая книга похожа на решето. Наиболее грубые фракции или слова остаются на страницах, а нечто более тонкое просачивается между словами. Век за веком. На этой почве и выросла книга «То». Строчка там, слово здесь, она пишется и переписывается с каждым мгновением.

Его слова остаются где-то вдали. Передо мной бескрайняя четырехмерная металлоконструкция. Это Лабиринт или каркас ловушки, в которую поймано наше сознание: Лабиринт. Как и все, я медленно движусь по лабиринту. Но в отличие от них я знаю, что движусь по лабиринту.

Мое знакомство с Евгением Банько проходило под знаком разочарования. Он много и некрасиво ел, много пил, много курил и рассказывал кучу старых похабных анекдотов. В общем, вел себя так, словно пришел пожрать, попить пива и оттянуться. Я ожидал от нашей встречи чего-то большего. Мне нужна была помощь, и, как уверял Ты, в этих вопросах он был человеком №1. Вместо этого он нес какую-то чушь.

В общем, день потрачен впустую, – решил я. Евгений словно бы ждал этого. Он пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

– Жизнь – это странная пьеса в престранном театре. Здесь актеры становятся зрителями, а зрители актерами, здесь зрительный зал становится буфетом, а буфет превращается в сцену, здесь акты маскируются под антракты, и антракт может быть использован как отвлекающий маневр. В конце концов, ты окончательно перестаешь понимать, где ты, и чтобы окончательно не сойти с ума, изо всех сил начинаешь цепляться за самого себя. И главный вопрос, достойный здесь дзен-террориста: кто ты? Кто ты, парень? Что ты об этом знаешь?

В его взгляде «сверкнула молния», и я вспомнил:

Квадратное помещение без окон. Железная дверь. В каждом углу видеокамеры наблюдения. В центре комнаты стоит стол. На столе диктофон. По обе стороны стола стоят стулья. Кресло «хозяина кабинета» – дорогое, кожаное. Для посетителя – обычный деревянный табурет. В кресле сидит человек лет 45. Он в белой рубашке и галстуке. Дорогой пиджак лежит на столе рядом с толстой папкой для бумаг.

Он сует мне несколько листов бумаги, но прежде, чем я успеваю прочесть хоть слово, видение заканчивается.

Мой первый день в ООО «Авсгутк». Я в кабинете Банько.

– Прочти, – говорит он, кладя передо мной лист бумаги

«САНИТАРНОМУ КООРДИНАТОРУ

Докладная записка о необходимости применения санитарных мер.

Уважаемый Санитарный Координатор!

Считаю своим долгом сообщить Вам о крайне опасном в эпидемиологическом отношении положении дел на планете Земля.

Как и предполагалось, несмотря на все принятые меры, техническое развитие одомашненных приматов вплотную приблизилось к тому рубежу, после которого становится возможным быстрое распространение данного биологического вида в космическом пространстве. Одновременно с этим биологическая эволюция и эволюция сознания имеют критически низкий показатель роста. Думаю, не стоит упоминать, что в таком своем состоянии одомашненные приматы являются крайне опасными, так как, лишившись страха погибнуть вместе с материнской планетой, они будут захватывать и уничтожать планету за планетой.

Если не будут приняты меры прямо сейчас, в ближайшем будущем нас ожидает серьезная эпидемия.