«МАМА, Я ЖИТЬ ХОЧУ…»

Вадим Рикун, зам. командира взвода, контрактник:

– По дороге на Ведено вообще творилось черт знает что. Старый комбат сменился. Мы его проводили, как полагается. Попрощались, а он нам и говорит: «Пацаны, новый комбат никакой. Сами решайте, как быть и что делать. Вы уже опыта набрались немного».

Вот и попали мы с новым комбатом… То у нас карта кончилась и никто не знает куда идти, а рации не берут в горах. То в засаду попадем… Как-то попали на дороге. Мы как раз с задания возвращались. Встретили батальон на дороге. Дело к вечеру. Нашли поле. Решили заночевать на нем. Нам говорят: «Идите, проверьте ближайшую высоту». Нашими непосредственными начальниками был замкомбата, по-моему, Саша Лягушкин и ЗНШ Юрка. Вот Юрка и говорит: «Не пойдем никуда. Мы только с гор спустились. Двое суток там ползали». Его послушали. Из-за чего нам повезло. Причем очень сильно. Если бы мы пошли туда, это был бы наш последний выход.

Отправили человек пять или десять с какого-то взвода. Ребята только начали подниматься на гору, а там «духи». Они открыли по ним огонь. Те назад, к нашим. А наши смотрят, кто-то стреляет и с гор бежит и – кто из чего – тоже по ним. Положили всех. Короче, кто успел, свалили с дороги. Кто нет – сожгли. Уничтожили машины командного состава, половину минометной роты, ПХД. Танки ушли вглубь поля с остальными машинами. Мы танкистам говорим: «Помогите огнем!». – «Иди нахрен! Нам еще на Ведено идти, ты заряжать снаряды будешь?»

Уже темнело. «Духи», как всегда, воспользовались своей тактикой. Сначала отвлекающий маневр, а потом с другой стороны во всю силу. Началась паника. Мне Юрка говорит: «Бери еще одного и ползи к дороге». Комбата нет на связи, его «бэха» горит. В батальоне неразбериха. Мы с Владом поползли к дороге. Влад был старше меня, прошел Афган, сам из Брянска. Вот и ползем. Ищем его. Подползаем к дороге. А наши танкисты, не разбираясь, кто там, начали из пулемета по нам. «Духи» увидели, куда они бьют, и со своей стороны тоже начали стараться. Спасла глубокая обочина. Там же нашли и начальника связи. Он нам и поведал, что комбат свалил с поля боя и сейчас уже, наверное, в полку.

Мы вернулись, доложили. Во время боя по рации на нас выходила дружественная нам Украина. Передавали нам «привет». Я чуть трубку от рации не сожрал от злости.

Кто куда стрелял – не поймешь. Мы с Владом залезли под БМП, сидим. Смотрим – паренек по полю боя идет, весь обгоревший. Из одежды – одни лохмотья. Мы к нему. А снайпера, суки, не подпускают. И в него не стреляют. Закидали его дымовухами, тогда только удалось подойти к нему. А у него болевой шок, бормочет: «Мама, я жить хочу…». Пока оттаскивали одного из наших, в ногу ранило. Но удачно, навылет. По темноте собрали раненых, уложили, на броню, и в полк. Мы в сопровождении. Ехали без света. Не доезжая метров сто до лесополосы, попали в ров, БМП чуть не перевернулась. Сняли раненых. Я и еще несколько ребят остались охранять раненых и БМП, а замкомбата пошел с остальными в полк за подмогой.

«ПАНИКА НАЧИНАЕТ РАЗРАСТАТЬСЯ…»

– Тогда на поле я первый раз почувствовал на себе, что такое паника. Пока ждали на поле, кто-то что-то услышал. Начал всматриваться в темноту. Мне говорят: «Там «духи» на нас наступают. Я смотрю – никого нет, но паника начинает разрастаться. Я то ли слепой, то ли тупой. – «Ладно, – говорю, – Давай двое к лесу. Посмотрите, нет ли кого». Никто не пошел. Я разозлился: «Сидите, я сам пойду», так все сразу ломанулись за мной, побросав раненых. У тех истерика. Пришлось идти в зеленку всем вместе. Хорошо, там никого не было. Мои мозги понимали, что «духи» тоже люди и просто так они бегать за нами не будут. Но когда паника взяла верх, то я тоже стал видеть то, что мне и говорили. Только воспринимал это как галлюцинацию.

В лесу у одного из солдат началась истерика. Ему показалось, что где-то рядом наши. Он встал и начал орать: «Товарищ замкомбата, мы здесь!». Пришлось применять силу, чтобы успокоить его. Когда дождались подмоги, нужно было идти к «бэхе» встречать наших: они к ней поедут. А вдруг там и правда «духи». Попадут пацаны из-за нас в засаду. Говорю: «Пошли все, кроме раненых». Никто даже не шелохнулся. Пришлось бежать наобум. Подбежал к БМП – наши уже близко. Смотрю, у машины кто-то и вправду есть. Думал всё, хана. Достал гранату и вперед. А это оказались коровы. Подъехали наши. Я их встретил. Но от пережитого страха и напряжения не было сил залезть на броню. Отвезли раненых, вернулись обратно. Уже все стихло.

Утром пришли вертушки и обстреляли высоту. Наверное, там уже никого не было. Рано утром по туману остатки батальона пошли дальше. Впереди была какая-то речушка. Не знаю, кто послал машину ГАЗ-66 первой через мост. Но пацаны родились в рубашке. На мосту успели выпрыгнуть из машины. За мостом была засада. «Духи» охренели: кабина 66-го – в решето. В прямом смысле этого слова. «Духи» бросили все и свалили. А ребятам за их дерзость достался горячий чай и лепешки. Вот так и воевали…

«НАШИ ЖЕ БАЛБЕСЫ…»

Александр Лягушкин, зам. командира 1-го мотострелкового батальона, капитан:

– Потом пошли на Ведено, ни разу не соприкоснувшись с противником. Ведено взяли под контроль без единого выстрела. Когда забирались на высоты у Ведено, одна машина минометчиков слетела в пропасть и старший офицер батареи ногу сломал. У всех нас тогда было такое напряжение, что многие ему позавидовали, что он, пусть и со сломанной ногой, но отвоевался. Потом узнали, что завидовать ему не стоило: долго ему ногу лечили, никак правильно не срасталась.

Комбат решил, что нужно съездить в Ведено, посмотреть там, что и как. Поехали по горной дороге, предупредили свои посты, что едем, и все равно наши же балбесы с одного блокпоста открыли по нам огонь из БМП. Говорят, что и боевики в этот момент по нам в деревне стреляли. У нас один солдат был тяжело ранен, загружаем его в десантное отделение БМП, я сам сел за штурвал, съезжаем в овраг, впереди ручеек, предполагаю, что мост не выдержит. Дал команду разведчикам с машины спрыгнуть. Так и есть: мост правой стороной сломался под тяжестью брони, и машина перевернулась на башню. Раненый в десантном отсеке стонет, промедол ему вкололи, чтоб до врачей дотянуть, а тут еще и машина перевернулась… Раненого вытащили, на плащ-палатке донесли до другой машины, помчались к вертолету. Жив ли он, я не знаю, но парень прекрасный был, скромный, добросовестный. Машину вытащили через день-два, перевернули на гусеницы, сама завелась.

«ЕСТЬ АНГЕЛ ХРАНИТЕЛЬ…»

Иван Н., «Гранит-44», механик-водитель:

– Взяв под контроль село Макхеты, через день пошли дальше. У нас был командир машины – контрактник, мужик в годах, с бородой. Не помню, как его зовут, но я его невзлюбил: любил он показать, что умеет все лучше всех.

Перед тем, как идти дальше, нас стали собирать в колонну. Мы стояли в таком месте, что если смотреть вдоль направления, куда мы должны были идти, то справа – гора, прямо – река. Дорога, чтобы выехать с площадки, одна, и мне нужно было повернуть налево для съезда. Когда нужно было повернуть, то машина отказалась это сделать, и шла только прямо и налево. Я сделал круг, этот «дед» давай на меня орать, что я во всем виноват, хотя перед этим машина крутилась, как надо. Я поднял ребристый лист моторного отсека, все проверил, все тяги работали, как положено. Поехал на второй круг, а все стоят, ждут, и опять то же самое. Когда доложили об этом ротному, то они ушли без нас, сказали, чтоб догоняли вторым эшелоном. Минут через пять послышались выстрелы. Нам сообщили, что колонна попала под обстрел. Стали срочно собирать подмогу, и тут у меня всё заработало. Когда мы подъехали на помощь, то уже всё закончилось. Были слышны только одиночные выстрелы. На дороге стояла сгоревшие БМП и ГАЗ-66 минометчиков. После этого я стал верить что, у меня есть ангел хранитель, который потом спасал меня не раз.

После обстрела один из минометчиков перед сном достал спальник, и когда его тряхнул, то там перекатывались пули. Весь тент ГАЗ-66 го был пробит пулями.

«НО СКОСИЛА МЕНЯ В ГРУДЬ АВТОМАТА ОЧЕРЕДЬ…»

Вадим Рикун, зам. командира взвода, контрактник:

– Как-то так получилось, что мы очень сдружились вчетвером. Влад, Серега из Брянска, Андрюха и я. Серега постоянно напевал свою любимую песню Петлюры: «Вот пройду я долгий путь, мне друзья пророчили, но скосила меня в грудь, автомата очередь».

Серегу потеряли при зачистке какой-то деревни. Проверяли все. Подвалы, дома. В одном из подвалов Серега с Андрюхой напоролись на «духов». Андрюха выскочил, а Серега не успел. Мы собрались, начали вести переговоры с ними. Мол, дадим уйти взамен на Серегу. А комбат этот новый послал бойцов к нам, те встали напротив нас, но с другой стороны дома. Мы этих вызываем на переговоры: «Выходите, не бойтесь!». Те только выходить, а наши спасители открывают по ним огонь. И так несколько раз. «Духи понимают», что им не выйти, решают бежать. Один выскочил, и в дом, а другой в лес. Его сразу застрелили. Этот в доме спрятался.

Когда Серегу вытащили, он был еще теплый. Весь в крови. Ноги были перебиты в коленях и развернуты пятками вверх. На животе и шее были сквозные отверстия от автоматного шомпола. Так как мы ходили в повязках на голове, ей его и задушили. Помню, кто-то залез в «бэху». Развернул башню и сровнял дом с землей, где прятался этот урод.

У меня была истерика. Я просто отошел подальше и орал во все горло. Во мне что-то сломалось…

Стали беспредельничать. Заниматься мародеркой. На войне все проходят через это. Только ломает каждого по-своему. К крови и трупам начали привыкать…

«РОДИНА ОТБЛАГОДАРИЛА…»

Александр Коннов, заместитель командира полка, подполковник:

– В конце мая меня заменили. В Москву прилетели самолетом, со мной было пять-шесть офицеров. На билеты от Москвы до Воронежа для всех не хватает денег. Собрали тушёнку, что брали с собой, пошел к начальнику смены кассиров на вокзале. Рассказал ситуацию, положил на стол тушёнку, деньги, что были. Женщина долго смотрела на меня, потом говорит: «Иди к кассе…»

Приехал в Воронеж на старое место службы, а должность мою сократили. Командующий 20-й армией генерал-лейтенант Чужиков говорит мне: «Плохо ты воевал, грубил. Увольняйся!». Отправил в СКВО своего зама по воспитательной работе полковника Пакина узнать, как я воевал. Генерал Трошев, когда узнал об этом, сказал им: «Вы сошли с ума! Отдайте его мне!»

В конечном итоге девять месяцев числился командиром танкового взвода. Надо было как-то жить – продавал машины, таксовал. Раз пять ездил в Москву на беседу в отдел кадров – «Нет для тебя ничего, все вакансии заняты!» Наконец, в марте 1996-го был назначен командиром танкового полка в Дзержинске. Пять лет командовал полком, четыре года – дивизией. В академию Генерального штаба не пустили – лишний!

Федор Сергеев, правовед полка, капитан:

– Вася Домнич, солдат-срочник, высокий такой, родом с Сахалина. Уезжал он по ранению. Солдатам-срочникам билет на самолет был не положен, а на поезде он на остров никак не попадет. – «Ничего не знаю, – сказали ему в финчасти, – Вот тебе проездные…» Тот стоит и плачет, бедолага. Выдали ему деньги за восемь месяцев службы в Чечне, но их не хватило даже на билет на самолет. Купил он билет только до Москвы… Вот как Родина его отблагодарила… Он еще ко мне домой заезжал за деньгами. На Сахалине как раз было землетрясение, ему так хотелось попасть скорей домой…

«РВАНЫЕ САПОГИ, И НИ РУБЛЯ В КАРМАНЕ…»

Александр Корнаков, контрактник, рядовой:

– Увольняли нас неохотно: все увольнения связаны с доукомплектованием личным составом и понижением репутации командования. Все контрактники увольнялись за несоблюдение условий контракта. Хотя само командование, в первую очередь, эти условия не выполняло. Когда начались ельцинские моратории, это всех достало. Федеральные войска разбили крупные группы боевиков и прижали их к горам, но кто-то решил дать им время отдохнуть, собраться и вооружиться. Пока продолжались моратории, они оборудовали укрепления, готовились к горной войне. Если бы в Москве захотели, эта война могла бы закончиться раньше полным разгромом боевиков. Все это недовольство политикой власти постепенно накапливалось, и я решил уехать.

Со мной уволился контрактник из Твери, и мы с ним из окопов в замызганной хэбэшке поехали домой. Требования на поезд нам выдали от Москвы до Новосмолино. Когда мы прибыли на попутном чеченском автобусе в Грозный, то увидели контраст между ментами, летевшими домой, и нами. У ментов все обмундирование было новенькое, а у нас – зашитая и изношенная хэбэшка, стоптанные и рваные сапоги, и ни рубля в кармане. Мне было унизительно и стыдно, что армия не может обеспечить своих солдат и офицеров новой формой, чтобы они ехали домой как военнослужащие Российской армии, а не как бомжи. Ведь мы лицо армии! Взводный перед отъездом домой выменял у чеченцев новый камуфляж за две канистры бензина, а нам менять было нечего.

11 июня, по прилету в Моздок, мы узнали, что борта на Москву не будет, нет горючего, а завтра праздник. До Краснодара нас взяли на вертолет МЧС, а там начались «хождения по мукам». Комендант аэропорта послал нас на военный аэродром. Сказал, что оттуда летит самолет на Москву, и нас возьмут. Приехали на рейсовом автобусе туда, но там про нас ничего не знают, и никакого самолета на Москву нет. Приехали на вокзал. Пришли к коменданту и попросили исправить требование, чтобы взять билет, но комендант, лейтенант, сказал, что он нас на войну не посылал, и кто послал, тот пусть и исправляет. От него мы поехали к военному коменданту Краснодарского гарнизона. Но и там нам никто не помог. Только накормили на гарнизонной гауптвахте, и отправили на вокзал. Мы переночевали на автовокзале, где нас накормили простые люди, а напёрсточник купил бутылку водки.

Утром нас взял на автобус до Ростова водитель. Люди, которые ехали в автобусе угощали нас фруктами. В Ростове еще ощущается близость войны, и люди к солдатам относятся с сочувствием. Комендант вокзала выслушал нас, сразу выписал нам билеты, дал немного денег и посадил на поезд до Новосмолино.