Глава 1

Деревня Коломяги похожа только размерами на маленький немецкий поселок, затерянный где-то между Восточным Берлином и Дрезденом. Похожа только размерами. Больше на маленький немецкий поселок деревня Коломяги ничем не похожа. Корсаку довелось увидеть и то и другое, и всякий раз, когда он видел непроходимую грязь российских деревенских улиц, он спрашивал, почему страна, победившая этот неприятный немецкий аккуратизм, не в силах выбраться из родимой слякоти и зажить человеческой жизнью.

Впрочем, в глубинке мало кто разделял подобное мнение. Большая часть тех, кто шел в середине сороковых по Европе, домой не вернулись, те же, кто вернулся, не всегда видели саму войну. Их составы были разбомблены косяками «Юнкерсов», и они, едва призванные, возвращались обратно калеками, чтобы в тылу помогать тем, кто воевал. Остальным же сравнивать свое житье-бытье было не с чем, и единственное, что они уясняли из висящих на столбах у сельсоветов громкоговорителей, – это мысль о непобедимости Красной Армии и бесспорный постулат о главенствующей роли в борьбе за великую победу Иосифа Виссарионовича.

Выбравшись из машины, Слава исподлобья осмотрелся. Они находились где-то на северной окраине деревушки, где и дорога была получше, и дома посолиднее на вид. В какой именно его поведут, он не сомневался – конечно, в этот, с флигельком, выглядывающий из-за высокого, в полтора человеческих роста, забора.

Двое, старшой и Самосад, продолжающий глухо стонать и держаться за криво надорванный рот, ни слова не говоря, направились к обитой листами железа калитке. Видимо, они уже чувствовали задачу выполненной и бегства Корсака, как и последующей вслед за этим расплаты, не страшились. А напрасно. Хотя Слава и не держал в мыслях намерения сбежать, сделать это он мог без труда. Чего стоит выбросить из-за руля водителя, вскочить в кабину и дать деру? – пустяк, десяток секунд активной работы.

Но здесь, стоя в грязи ленинградской окраины, Корсак понимал, что его взяли грамотно. Куда ты побежишь, Корсак, если в руках этих людей находятся твоя жена и сын?

Осмотревшись, теперь уже не таясь, что кто-то обратит внимание на это, разведчик направился к калитке.

Странное дело увидеть после войны, спустя год, мужика в телогрейке, держащего на ремне «ППС», а на поясе сумку с запасными магазинами. Такое впечатление, что война прошлась по этой территории, а когда возвращалась обратно, район этот обогнула и сообщить о том, что ее, войны-то, уже нет, не успела.

Избушка в два этажа, в которой не стыдно было бы поселиться купцу любой гильдии, хотя бы даже и первой, напоминала что-то среднее между штабом партизанского отряда и запасником Эрмитажа. От обилия вооруженных людей, двигающихся во всех направлениях и не обращающих никакого внимания на Корсака, и множества раритетных изделий – от полотен на стенах до резных стульев в комнатах – рябило в глазах. Ничего более несовместимого в своей жизни Славе видеть не приходилось. Разве что когда он, будучи старшим группы, вычислял и брал мародеров, пытавшихся разграбить музей в Дрездене. Точно такое же оружие, точно такие же предметы старины…

В 45-м он получил задание от Шелестова под видом и с документами историков из Москвы прибыть в Дрезден со своей группой и выяснить имя человека, по чьему указанию вывозятся из национального музея исторические ценности. Восемь человек под его руководством должны были являть собой носителей культурного наследия, еще шесть человек, из его же группы, с документами военнослужащих, откомандированных для выполнения государственной задачи, должны были историков охранять. Схему предложил сам Корсак, и она была одобрена. Куда уж лучше – четырнадцать профессиональных диверсантов с четко расписанными ролями – это вполне нормальный коллектив для выполнения боевой задачи. Музей после взятия города охранялся личным приказом Жукова, готовилась перепись и вывоз раритетов в Москву. Трофеи из захваченных Гитлером стран, помимо частных коллекций, оказывались в музеях нацистской Германии, и теперь, после капитуляции, группам историков и искусствоведов предстояло выяснить принадлежность художественных ценностей для возврата в музеи Варшавы, Праги и советских городов.

Музей охранялся комендантской ротой, специально откомандированной из Берлина по личному приказу маршала. Из сообщений из Дрездена, которые отправлял командир роты, следовало, что музей охраняется надежно. Вместе с этим советская разведка стала перехватывать сообщения резидентуры иностранных разведок, преимущественно английской МИ-6, что из музея происходит утечка исторических ценностей в миллионы долларов. Обладание такой сокровищницей, как один из крупнейших в Европе музеев – дрезденский Цвингер, равновеликий по своему культурному значению мадридскому Прадо, многого стоило, и, хотя находился он на территории Восточной Германии, любое сообщение в мировой печати о том, что русские грабят музеи и вывозят экспонаты в СССР, могло дорого обойтись советской стороне. Холодная война, по существу, уже началась…

Корсак помнил ту ночь. Группа вошла в музей и «проработала» в нем до позднего вечера. Командир комендантской роты, чей бегающий взгляд сразу не понравился капитану, явно волновался и не оставлял группу ни на минуту. Выяснив, что майор не понимает по-немецки ни слова, Корсак, предъявивший ему документы профессора археологии Макса Эйзеля, ходил с каталогом по музею и, останавливаясь перед картинами, говорил совершенно бессмысленные речи:

– Unser braver Trottel… – переходил к другому и с серьезнейшим видом продолжал: – Zensuriert…^[2]

Следом за Корсаком шел старший лейтенант Авдеенко, в штатском костюме и с пенсне на носу. Кивая – он, как и Корсак, прекрасно знал немецкий, – записывал и переводил для майора, стараясь изо всех сил быть похожим на человека, знающего также и русский:

– Каспадин Эйзель говорить, это очень ценный экспонат. Это, der Teufel soll den Kerl buserieren…^[3] Простите, не знать, как это по-русски, очень редкий вещь…

Майор тоже кивал и беспрестанно поглядывал на часы, словно рисковал опоздать на свидание.

Улучив момент и обнаружив пролом в стене, через который можно было без особого труда оказаться в подвале музея с улицы, Корсак велел половине своих «профессоров» и половине «охраны» выйти через парадное, по пути сообщив командиру роты, что остальные покинут музей через час.

Майор сходил и проверил. Действительно, вторая половина придурков-«историков» бродила по музею и тихо переговаривалась на неизвестном ему языке, наверное, на немецком.

Корсак тем временем обошел музей снаружи и снова вошел в него, а через час вторая половина его группы, как и было обещано майору, покинула музей и демонстративно удалилась в сторону комендатуры, благо последняя находилась неподалеку.

Не минуло и часа, как музей, вход в который был строго воспрещен даже охране, оживился людскими голосами. Слава хорошо слышал, как майор, идущий по восточному крылу, объяснял кому-то, что это, мол, не его вина, это вина проклятых историков, прибывших с заданием из Восточного Берлина…

Те пятеро, что пришли с майором, оказались не робкого десятка и вынули оружие сразу, едва им было предложено не совершать ошибок, могущих стоить им жизни. Перестрелка длилась не более полуминуты, все пятеро были убиты практически мгновенно.

Будете в Дрездене – обязательно загляните в Цвингер. И спросите у экскурсовода, почему складывается такое впечатление, что посреди картины Рубенса «Цирцея и Овидий» есть отверстие. И вам объяснят, что в картине действительно отверстие. Осталось, мол, со времен войны, когда русские самолеты бомбили Дрезден. Не верьте ни единому слову. Дыра в картине – результат попадания пули, выпущенной из «парабеллума» одного из бандитов и едва не разворотившей Корсаку затылок.

Выполнение задачи оказалось под угрозой срыва. Пятеро «гостей» корчились в агонии, и вряд ли кто из них, даже если бы и хотел этого, мог назвать имя того, по чьему указанию разворовывался музей. Охрана, оставшаяся без командира, не услышала ни звука – кто обратит внимание на пистолетную стрельбу, когда вокруг гремит канонада из сотен залпов артиллерийских орудий?

И тогда Корсак подошел к майору…

Времена не меняются. Одна человеческая жизнь ничего не стоит, если речь идет об интересах нации. Майор попался не из хлипких, но из глупых. Зная о своих перспективах после того, как признается, он держался до последнего. И лишь когда на обеих его руках не осталось ни единого пальца, а с лица стала сползать кожа, он рассказал все.

В ту же ночь был арестован и направлен под конвоем в Москву генерал-интендант по фамилии Пускарев, обеспечивающий действия советских войск на Берлинском направлении. Майор, командир комендантской роты, пропал без вести. Впоследствии он был награжден орденом Красной Звезды (посмертно). Самым трудным при выполнении этого задания для группы Корсака было протащить его обмякшее тело сквозь узкий лаз в подвальной стене.

Интендант на последовавших вслед за арестами допросах показал, что ворованные ценности он направлял военному советнику при посольстве СССР в Германии, который, в свою очередь, распоряжался ими дальше. Единственное, что еще знал генерал, – это факт существования в ожившем от долгой блокады Ленинграде человека по фамилии Антонов. Этот Антонов, по сведениям генерала, был культурным человеком, знающим цену художественным ценностям, он-то и обещал всем счастливую жизнь, билеты на побережье Атлантического океана и документы для беспрепятственного выезда. В лицо Антонова генерал Пускарев не видел ни разу.

Группа сотрудников НКВД выехала по указанному адресу в Ленинграде, однако не нашла ни Антонова, ни ценностей, которые генерал успел вывезти из Дрезденской галереи и передать сообщнику. Более эти картины никто не видел. Ни в одной из частных коллекций, как сотрудники НКВД ни старались, их не обнаружили.