Все права защищены.

Никакая часть этой публикации не может быть воспроизведена, распространена или передана в любой форме и любыми средствами, включая фотокопирование, запись или другие электронные, или механические методы, без предварительного письменного разрешения издателя.

История, имена, персонажи и происшествия, изображенные в этой постановке, вымышлены. Никакая идентификация с реальными людьми, живыми или умершими, местами, зданиями и продуктами не предполагается и не должна подразумеваться.

Глава 1

Злата

305 г. до н. э.

Девушка, лежащая в моей постели, скоро умрёт. Эта мысль пронзает меня насквозь, словно раскалённый клинок.

Она на последней стадии чумы – стадии, от которой не выздоравливают. Её лихорадит, веки распухли несколько часов назад, а в уголках глаз, где раньше были ресницы, засохла корка гноя. Её волосы выпали, даже брови исчезли.

Мне повезло. Когда я заболела чумой, мои волосы не выпали – они стали серебристо-белыми. Некоторые жертвы чумы выживают. Как я.

Почему я выжила, а многие – нет?

Почему я, а не она?

Эта девушка, такая драгоценная, такая родная.

Она хихикала со мной в тени деревьев, когда нам с Даной было по четырнадцать, и мы сбегали с уроков, чтобы жевать хлеб с солёной рыбой в дворцовых садах. Два года назад она танцевала со мной на праздновании моего двадцать первого дня рождения.

Теперь я смотрю на неё. Её кожа бледная, хрупкая, натянутая над нарывами, покрытая тошнотворно-белыми пятнами.

– Лана, – мой голос дрожит, словно натянутые струны, истончённый болью и страхом. – Лана, милая, я здесь.

Это всё, что я могу сказать. Всё, что я могу сделать.

Быть здесь, рядом с ней.

Оба дворцовых лекаря умерли в начале эпидемии, полгода назад. Они так старались спасти наш народ, но энергия, необходимая для исцеления хотя бы одного человека от этой болезни, была слишком велика. Почти жизнь за жизнь. Они ушли, оставаясь прекрасными, щедрыми, сострадательными, истощив себя ради моего отца, затем матери, затем старшего брата…

Я не могу сосчитать, сколько близких душ потеряла за это время. Друзья, семья, слуги, стража – и многие за воротами дворца. Перечислить их всех невыносимо.

Всего три недели назад, на следующий день после смерти Дамира, меня короновали на мрачной церемонии. Дамир, мой храбрый старший брат, взвалил на себя бремя борьбы с чумой, чтобы спасти наш народ. Так я стала царицей Ильменского царства – или того, что от него осталось.

Он умер в муках, сломленный тем, что считал своей неудачей.

Когда это закончится?

Это ведь должно когда-нибудь закончиться?

– Злата! – резкий голос у двери спальни заставляет меня обернуться.

Всё внутри меня холодеет.

– Дана?

Она стоит в дверном проёме – стройная, худощавая девушка моего возраста. Её выразительные зелёные глаза, бледная кожа и серебристо-белые локоны выдают в ней выжившую.

Её тон, её лицо – острые, как лезвия, отточенные надеждой. Но надежды уже нет, правда? Все новости в последнее время – о смерти. Смерть за смертью. Голод, потому что никто не может работать. Чума распространилась не только по городам, но и по деревням нашего некогда процветающего царства.

– Злата, я нашла её. – Дана протягивает мне книгу, которая едва ли заслуживает этого названия: пожелтевшие страницы, сшитые грубой нитью, в потрёпанном кожаном переплёте. – Это обряд, который тебе нужен. Тот, что вызывает повелителя мёртвых.

Чернобог.

Я нежно сжимаю пальцы Ланы и кладу её руку на кровать. Встаю, едва не теряя равновесие.

С тех пор как я переселила Лану в свою комнату, я часами сидела у её постели, отмахиваясь от слуг, предлагавших еду. Я всё ещё выступала с речами перед народом, согласовывала поставки продовольствия, подписывала указы в этой чрезвычайной ситуации. Даже в своём горе я оставалась царицей, и у меня были обязанности.

Наверное, мне стоит поесть.

Но, кажется, меня вырвет, если я попробую.

– Обряд, – мой голос царапает горло. Пожалуй, мне нужна и вода. – Дана, это была глупая идея – предлагать такой обряд. Это нелепо.

Но мы обе знаем, что это не так.

Я имела в виду каждое слово, сказанное вчера, когда металась по комнате, кричала в потолок, угрожала богам, клялась уничтожить их, если они не остановят этот поток смертей. Я поклялась вытащить самого Чернобога, бога смерти, из его ямы и потребовать милосердия.

Мой дедушка клялся, что однажды видел бога – высокого мужчину с неестественно длинными конечностями и чёрной кожей, горящей живым пламенем. Но это было в Болгарском царстве, далеко отсюда. В нашем Ильменском царстве, на севере, богов нет.

Если только…

Я знаю одно место. Мой дедушка водил меня туда, когда мне было двенадцать. Широкая яма в земле, окружённая чёрными извивающимися лозами. Бездна, уходящая в центр мира.

– Один из входов в загробное царство Навь, – говорил дедушка.

Мир мёртвых, где обитает Чернобог.

Я ощутила это тогда – холодное, сырое дыхание ужасной магии, пустоту, жаждущую моей крови и души.

– Ты знаешь, где вход в его царство, – говорит Дана, протягивая мне книгу. Её глаза умоляют взять её.

– Мы не можем спасти Лану, Злата. Но, возможно, спасём других. Я помогу тебе.

– Это безумие, – шепчу я.

– Твои родители и брат перепробовали всё. Пора для безумия.

Я смотрю на опухшее, покрытое пятнами лицо Ланы, некогда такое красивое, и беру книгу из рук Даны.

Открываю страницу, отмеченную чёрной лентой.

– Ты читала обряд? Что он требует? – Я смотрю на Дану, сердце колотится от нарастающего страха.

– Я читала. – Она отводит взгляд.

– Три жизни, Дана. Три души. Придётся принести в жертву людей, чтобы вызвать его.

– Не совсем так… – Она подходит ближе, морщась, и указывает на нацарапанные буквы и символы. – Три жизни – для власти, удачи и защиты. Чтобы призвать и связать его, нужно втрое больше.

– Девять душ, – хрипло говорю я. – Дана, я не могу…

– Мы должны попробовать. – Её глаза наполняются слезами. – Мои младшие сёстры заболели сегодня, Злата. Мама ухаживает за ними, она будет следующей. Пожалуйста.

– О боги… – Я отхожу от Даны, потому что, если обниму её сейчас, не смогу быть сильной – ни для неё, ни для Ланы, ни для народа.

Я сломаюсь.

А я не могу сломаться. Если я сломаюсь, некому будет держать это царство.

Тяжёлый шёлк моего чёрного платья шуршит по ковру. Чёрт бы побрал это платье. Я бы не надела его, но через час – встреча с Советом, и они ждут от царицы подобающей формальности.

Я сильно прикусываю щёку изнутри – в последнее время я часто так делаю. Сжимаю челюсть до боли, впиваюсь ногтями в ладони до крови. Любая боль, чтобы сосредоточиться, заземлиться, сохранить внешнее спокойствие.

– Может, где-то остался лекарь, – отчаянно говорю я. – Я могла бы найти того, кто вылечит твоих сестёр…

– Ты знаешь, что лекарей больше нет. Никого, кто владел бы магией. Исцеление от чумы – почти смертный приговор для всех, кроме самых сильных лекарей.

Я хожу по комнате, прижимая к себе книгу. У арочного окна, покрытого льдом, я понимаю, как сильно мне не хватает отца и брата – тех, кто мог бы снять с меня бремя решений.

Время морозов. Худшее время для чумы. Солнечный свет не исцелит, но и не повредит.

– Мы могли бы… использовать людей на последней стадии чумы, – хрипло говорю я.

– Кровь должна быть пролита у ямы Чернобога, – отвечает Дана. – Ты рассказывала, как дедушка показывал тебе одну из них.

– Да, я знаю, где она. Это недалеко. – Я сглатываю, чувствуя сухость в горле. – Скоро встреча с Советом. После неё соберём всё для обряда. Мы отправимся к яме, как только будем готовы. Чем дольше ждём, тем больше людей погибнет.

Если я призову Чернобога и подчиню его хотя бы на миг, я смогу приказать ему остановить это. Он – бог смерти. Он может остановить поток душ в своё царство, верно?

– Я очень на это надеюсь, – говорит Дана. – Я начну собирать принадлежности для обряда, пока ты на Совете.

– Спасибо. После Совета я поговорю с неизлечимо больными во дворце. Может, найду тех, кто готов… – Я замолкаю. – О боги…

Может, найду тех, кто готов умереть. Пожертвовать собой ради других.

Когда ты на последней стадии чумы, шансов нет, но просить об этом…

«Вы всё равно умрёте, так могу ли я перерезать вам горло у ямы Чернобога?»

Я не могу! Кто согласится на такое?

Хриплый стон с кровати отвлекает меня от Даны. Рука Ланы дергается, её палец пытается согнуться, маня меня ближе. Я подбегаю, шурша платьем.

Она хватает меня за запястье – спазматическая хватка, должно быть, мучительная для её кожи.

Её потрескавшиеся губы едва шевелятся, слова еле слышны из опухшего горла.

– Используй меня, Злата, – хрипит она.

Она всё слышала. Я думала, она почти без сознания, но она в большем сознании, чем я предполагала. Осознание её страданий, запертых в измученном теле, делает всё ещё хуже.

– Я не могу, Лана, – задыхаюсь я. – Не могу так с тобой поступить.

– Сделай это, – настаивает она. – Я готова. Сделай.

Я поворачиваюсь к Дане.

Год назад мы были воплощением юности – тёмные волосы, гладкая кожа, яркие глаза, светлое будущее. А теперь наша подруга просит принести её в жертву ради других.

Внутри меня зарождается маниакальный смех, но он срывается с губ тяжёлым рыданием.

– Лана, милая, мы не знаем, сработает ли это.

Грудь Ланы вздымается, она набирает воздух для одного слова:

– Попробуй.

***

Яма Чернобога

Яма, показанная дедушкой, в нескольких часах езды на карете. Я беру с собой Дану, двух стражников, переживших чуму, и двух слуг, тоже выживших, чтобы помочь с телами больных.

Мы – мрачная процессия: мой экипаж и две занавешенные кареты, в каждой – по четыре-пять жертв чумы на последней стадии, точке невозврата.

Каждому объяснили, что мы делаем и почему. Каждый согласился с готовностью, разбивающей мне сердце. Их согласие – доказательство их мучений.

Я оставляю занавески кареты открытыми, глядя на чёрные деревья за окном. В столице Ильменского царства лежит снег, и здесь он усыпает ветви и покрывает дорогу коркой. Лес вокруг – паутина чёрного и белого.

Этот вид мог бы угнетать сильнее, если бы я уже не чувствовала себя в ловушке.

Дана сидит напротив, держа книгу, завёрнутую в ткань. Между нашими коленями – сумка с чёрными свечами и благовониями для поклонения Чернобогу. Она забрала их из святилища в городе, пока я была на Совете.

Я не рассказала Совету о плане. Это было бы неразумно.

Что бы я сказала?

«Уважаемые советники, я решила сжечь свечи у ямы и перерезать горло девяти подданным, чтобы призвать древнего бога, который, возможно, остановит чуму, а может, и нет»?

Это был бы повод для боярина Синеуса и его союзников объявить меня безумной и свергнуть.

Нет, лучше держать это в тайне. К концу дня только я, Дана, два стражника и два слуги будут знать о моём плане – сработает он или нет.

И на моих руках будет кровь девяти подданных.

– Злата, – Дана кладёт руку мне на колено.

Я отворачиваюсь от окна. Холодный дневной свет мерцает на её бледной коже. Где-то над серыми облаками скоро сядет солнце, огненное и оранжевое.

Я знаю, как выглядит закат, но не видела его недели. Мое сердце помнит лишь гнойные язвы, мучительный кашель и смрад смерти.

– Ты так хорошо справляешься, Злата, – голос Даны тёплый, нежный.

Слёзы наворачиваются на глаза.

– Нет, Дана, я не справляюсь.

– Справляешься. Ты сделала всё, что могла, в этих ужасных обстоятельствах. Честно, я не знала, что в тебе столько силы. Ты всегда любила избегать сложного – уроки фехтования, чаепития с родителями, танцы с Софронием, сыном боярина Синеуса.

Уголок моего рта дёргается в улыбке. Она сказала это нарочно, чтобы меня подбодрить.

– Мой большой палец левой ноги до сих пор болит, когда идёт дождь, с тех пор как он наступил на него на танцах.

Дана фыркает.

– Я всё ещё думаю, что он сделал это нарочно.

– Я знаю одно: он точно нарочно схватил меня за задницу.

– Какой подлец! – Она качает головой. – И всё же он жив. Говорят, он даже не заболел. Сидит в изолированных покоях в особняке отца, с кучей предосторожностей.

– Не у всех есть такая роскошь. – Я провожу рукой по своим бледным косам. – Но я не виню его за то, что он не хочет заболеть. Это была худшая неделя в моей жизни.

– Мое сердце до сих пор колотится, когда я поднимаюсь по лестнице, и одышка, – признаётся Дана. – Силы уже не те.

– Когда это закончится, мы начнём тренироваться, – уверяю я. – Будем восстанавливать силы вместе.

– И танцевать, – мечтательно добавляет она. – С красивыми дворянами и торговцами. Ты найдёшь себе культурного принца, а я – кого-нибудь поинтереснее. Пирата, может, или разбойника.

Я знаю, что она пытается меня подбодрить, отвлечь от того, что мы собираемся сделать, поэтому улыбаюсь. Но улыбка кажется натянутой.

Я забыла, как улыбаться по-настоящему. Но стараюсь – ради Даны, у которой дома две больные сестры, и она всё же находит силы поддерживать меня.

– Мы почти приехали, – говорю я, когда карета начинает трястись. Снаружи слышится пугливое ржание лошадей.

Когда я приезжала сюда с дедушкой, лошади вели себя так же. «Они чуют смерть и магию», – сказал он тогда.

Я открываю дверцу, чтобы говорить с извозчиком.

– Остановись здесь, Тихомир. Мы достаточно близко.

Тёмная магия Чернобога пропитала лес, окрасив деревья в чёрный, темнее природного. Щупальца потусторонней пустоты ползут по стволам и ветвям.

Лозы ведут к яме, сплетаясь в змеиный клубок, сливающийся в центре поляны.

Мы переносим девять человек к яме – я отказываюсь называть их «жертвами» – и укладываем их по кругу, головами к краю, ногами наружу. Они завёрнуты в тёплые одеяла – всё, что я могу сделать для их комфорта в последние минуты.

Дана расставляет между телами высокие свечи на подсвечниках. Для поклонения Чернобогу используется смесь благовоний: опиум, чёрный базилик, сандал, белый шалфей, лаванда, кедровая щепа, смола мирры. Аромат тёмный, пряный, неожиданно приятный. Глубокий вдох дыма подавляет тошноту.

Я взяла любимый кинжал Дамира. В дворце было много ножей, но этот кажется правильным – дань его памяти.

Он был старше, готовился к власти. Наши пути редко пересекались, но в те короткие часы он умел показать свою привязанность. Мы катались на лошадях, плавали в реке, гонялись по саду. Он учил меня играм, фехтованию, политике.

Горе жжет глаза, но я проглатываю воспоминания и смотрю на Дану. Она изучает обряд, проверяя, всё ли мы сделали верно.

– Всё готово, – говорит она, в её глазах – смесь смирения, страха и надежды. – Мы можем начинать.

Я должна начать с убийства. Одной жизни, потом ещё восьми. За это я буду гореть в аду.

Я опускаюсь на колени рядом с Ланой. Здесь нет мягкой земли, только чёрные лозы, впивающиеся в кожу.

Лана едва шевелится под одеялом. Она уже на грани.

– Пожалуйста, – хрипит она. – Прекрати мои муки.

Это милосердие. Единственное исцеление, которое я могу дать подруге детства.

– Я люблю тебя, Лана, – шепчу я.

Дана опускается на колени с другой стороны.

– Мы обе тебя любим, дорогая. Пусть ты найдёшь покой в царстве Чернобога.

Я никогда не убивала. Моя рука дрожит, когда я поднимаю кинжал и приставляю его к горлу Ланы. Я хочу попросить Дану сделать это, но она и так сделала слишком много.

Эту ношу я понесу одна.

– Боги, Злата, сделай это быстро, – голос Даны сдавлен слезами.

Её отчаянный тон подстёгивает меня. Я быстро и уверенно наношу удар по яремной вене. Кровь хлещет из горла Ланы – алая, с болезненно-белыми прожилками.

Я вздыхаю с облегчением: её мучения закончились. Теперь она может отдохнуть, моя милая, прекрасная Лана.

Я наклоняюсь и целую её в лоб. Дана делает то же.

Как произвольна смерть, как несправедлива. Как бесстрастна в своём выборе.

Я иду дальше, перерезая горло за горлом, забирая жизнь за жизнью, в холоде, в ароматном дыму.

Моя рука и кинжал словно отделены от меня. Это мои действия – и всё же не мои.

Стражники и слуги сгрудились на краю поляны, наблюдая за бойней.

Дана следует за мной, подтаскивая тела к яме, чтобы кровь стекала по лозам в её глубины.

Мои пальцы мёрзнут, их пронзает боль. Я забыла перчатки. Даже если бы надела, они всё равно пропитались бы кровью.

Кинжал прорезает гниющую кожу восьмого горла, и я перехожу к девятому.