Чернобог
Царица плавает лицом вниз в мраморной ванне, её фарфоровое тело обрамлено глянцевым камнем. Она слишком худая, почти истощена, позвоночник выступает цепочкой, заканчиваясь между изгибами её гладких бёдер. Снежные волосы расплываются вокруг, переплетаясь с вытянутыми руками.
Её крик рябит воду.
Она всплывает, вытирает лицо, втягивает воздух и снова ныряет, чтобы кричать.
Я стою неподвижно, пойманный силой её эмоций, незнакомых мне.
В её горе – мощь, в ярости – блеск. Если бы она владела магией, она могла бы сравнять города силой своего бурного сердца. Эта царица проникла в царство мёртвых, схватила бога за горло, вытащила и заковала в цепи – и всё не ради себя, а ради народа.
Медленный холодок пробегает по телу, когда она снова ныряет и кричит под водой.
Я не понимаю смятения чувств внутри меня.
Царица всплывает, её глаза сверкают льдом, полные груди, блестящие от воды, вздымаются, длинные волосы – как бледный водопад. Вода обхватывает её бёдра, дрожащая линия проходит по низу живота. Она бросает на меня властный, испепеляющий взгляд.
Ещё один холодок по моей коже.
Мне хочется встать перед ней на колени…
Звёзды небесные. Я никогда не желал преклоняться перед кем-либо.
– Дай мне мыло, – говорит она.
Я протягиваю кусок, но отдёргиваю руку.
– Не этот.
Пробую ещё два, бросаю ей один.
Она ловит его и нюхает.
– Сирень и мята. Хороший выбор. Будешь смотреть, как я купаюсь, или уйдёшь?
С надменной усмешкой я выхожу и сажусь на диван в гостиной. Ритуальная книга лежит рядом, я кладу её на колени и осторожно листаю. Том древний, вот-вот развалится.
Я мог бы сжечь его сейчас. Тогда никто не использует его, чтобы снова меня призвать.
Появляется царица, завёрнутая в мягкую белую мантию, словно в облако. Мокрые волосы лежат атласными лентами на плечах. Сквозь вырез видна ложбинка её груди.
Её лицо чистое, розовое от горячей воды.
– Что ты делаешь с книгой? – Её глаза сужаются.
– Читаю, – я бросаю уничтожающий взгляд. – В ней мой обряд призыва. У меня есть право.
Она подходит, придерживая мантию.
– Её нашла моя подруга. Отдай.
Стиснув зубы, я передаю книгу. Корешок сломан, страницы начинают выпадать. Она отпускает мантию, чтобы их поймать, и та распахивается. Аромат сирени от её кожи и вид её полных, округлых грудей атакуют мои чувства. Звёзды небесные.
Царица хватает книгу обеими руками и отступает, наклонив голову.
– С тобой всё в порядке?
– Да, – хрипло отвечаю я.
– Попрошу принести еды. Её мало, царство голодает, но это лучше, чем ничего.
Она подходит к стене, открывает шкаф, достаёт конусообразное устройство, соединённое с трубкой в стене. Звонит в колокольчик и говорит со слугой.
Закончив, я спрашиваю:
– У тебя есть одежда для меня?
– Разве ты не можешь менять одежду, как форму? – парирует она.
– Мог. Пока ты меня не связала. Теперь я могу только это… – Я встаю, принимая форму с чёрной кожей, рогами и синими глазами. – Но не могу сменить одежду или форму дальше.
Её глаза слегка расширяются.
– Хорошо, – решительно говорит она. – Проверь гардеробную отца. Не трогай вещи брата в передней части шкафа, но сзади в комоде есть старые вещи отца. Надень их. Они будут коротки в туловище, руках, ногах… Придётся сшить тебе одежду. Ты очень высокий.
– Да, я высокий.
Я подхожу ближе, возвышаясь над ней, скользя взглядом по её телу. Она прижимает книгу к груди.
– Мне нужно сменить простыни, – задыхаясь, говорит она и почти убегает.
Морщась, я поправляю штаны и иду к гардеробной её отца.
Злата
Есть лишь один вид горя, приемлемый среди людей: блестящие от слёз глаза, медленный поток слёз, тихие рыдания. Но полностью рухнуть? Кричать, реветь, стонать от агонии сердца на глазах у других?
Нет, это недопустимо. Такое горе заставляет окружающих чувствовать себя неловко в их меньшей скорби, в их беспомощности. Им кажется, что ты нарушаешь правила, расстраивая всех.
Именно такое горе я показала Чернобогу. Несмотря на попытки держать себя в руках, он видел, как я треснула, истекала слезами, стал свидетелем взрыва моей души.
Я ненавижу его за это.
В спальне я обнаруживаю, что кровать требует не просто смены простыней, а полной уборки. Это проблема: где мне спать?
Слуги, не больные чумой, либо ухаживают за другими, либо отдыхают. Я не могу беспокоить их, прося вычистить бельё и матрас. И не хочу просить готовить другую комнату.
Большинство комнат в крыле закрыты, бельё отдано больным. Чума порождает горы грязного белья.
Чернобог должен быть рядом, чтобы я могла за ним присматривать. Единственное решение – отдать ему спальню отца, которую недолго занимал мой брат, а самой лечь на диване. Чернобог слишком высок для дивана.
Спрятав книгу обрядов в комод, я иду в гардеробную и надеваю длинную ночную сорочку – мягкую, розовую, с белой вышивкой у выреза. Кружевные рукава струятся от плеч, расширяясь к локтям, почти касаясь пола, – образец тонкой работы.
В зеркале я вижу себя: бледную как смерть, с остекленевшими голубыми глазами. Румянец от купальни исчез, оставив меня тенью той принцессы, которой я была.
Испуганный писк из гостиной заставляет меня поспешить туда. Чернобог спасает поднос с едой из дрожащих рук служанки Купавы. На нём другие штаны, но он всё ещё без рубашки, в рогатой божественной форме с чёрной кожей и синими глазами.
– Чёрт, – выдыхаю я. – Купава, ты никому не расскажешь о нём, поняла? Ни слова.
– Это… это… – она указывает дрожащим пальцем. – Бог смерти!
– Да, тише! Он здесь, чтобы помочь, но никто не должен знать, что он во дворце.
Ужас сжимает сердце: эта трепетная служанка вряд ли умеет хранить секреты.
– Убить её? – предлагает Чернобог.
– Боги, нет!
Он пожимает плечами.
– Ты хочешь сохранить мою личность в тайне. А эта, похоже, не сильна в самообладании.
– Я… я умею хранить секреты, – задыхается Купава. – Правда, Ваше Величество!
– Всё в порядке, – успокаиваю я. – Не возвращайся на кухню в таком виде. Иди в свои покои и поспи.
Чернобог вопросительно смотрит, но молчит.
– Спасибо, Ваше Величество, – говорит Купава. – Ночной повар просил передать, что еда не слишком вкусная. Он сварил суп для больных и тех, кто за ними ухаживает. Тут две миски супа, хлеб и варенье. Варенье заканчивается. И мука. Бульон разбавили водой, но…
– Пахнет вкусно.
Аромат супа вызывает спазм в пустом желудке.
– Беги. И ничего не говори о том, что видела.
Купава выбегает, но останавливается в дверях.
– Ваше Благородие, – шепчет она Чернобогу, кланяясь.
Он ставит поднос на столик и с любопытством разглядывает еду.
– Я думала, ты убиваешь только тех, кто заслуживает смерти, – сердито говорю я.
– Все люди заслуживают смерти и спешат к ней. Некоторые – больше других. Иногда смерть – лучший способ достичь цели или заслужить уважение. Моя роль – не справедливость в этом мире, а в Нави.
– Странные правила. Похоже на оправдания, чтобы делать что угодно. Как типично для бога – использовать власть эгоистично и импульсивно.
– Осторожнее, маленькая царица, – его голос становится угрожающим. – Я связан твоими целями, но могу сделать твою жизнь несчастной, если ты будешь неуважительна. И мучительной – за гранью могилы.
– Ты уже это говорил, – сухо отвечаю я.
Он пробует ложку бульона.
– Вкусно, – удивлённо говорит он.
– Наши повара – лучшие в Ильменском царстве. Даже с малыми запасами они творят чудеса.
Мои конечности слабеют от голода. Я падаю на ковёр у стола и ем, не утруждаясь держать миску, просто черпая суп шатающейся ложкой. Чернобог наблюдает.
– Следуй собственному совету, – говорит он. – Ты всех отправляешь спать, но тебе отдых нужен больше.
Сначала кажется, что он заботится, но он добавляет, скривив губы:
– Люди – такие хрупкие, зависимые от своих тел и низменных желаний.
Он откусывает хлеб с малиновым вареньем и напевает от восторга, не сдерживая звук.
Мне хочется смеяться, но импульс тонет в новой волне боли. Я вспоминаю, как Дана заставила меня улыбнуться.
Я смирилась с потерей Ланы. Не думала, что потеряю и Дану.
Боль многолика. Иногда она красная, как рана. Иногда жёлтая, желчная, бурлит в желудке. Иногда зелёная, ядовитая. Иногда белая, твёрдая, как кость. Чаще – чёрная тина, поглощающая меня.
Теперь это ил, густой, маслянистый, засасывающий в забытье.
– Что это? – Чернобог берёт что-то с подноса.
Я выхватываю предмет.
– Записка от управляющего. Должно быть, он прислал её с едой.
Отложив ложку, я читаю.
– Плохие новости? – спрашивает Чернобог.
– Сегодня я встречалась с Советом по продовольственному кризису, – бормочу я. – Они хотят новой встречи завтра утром. По срочному вопросу. Что не может подождать до плановой сессии через два дня?
Записка огорчает. В ней есть обвинительный тон – или мне кажется? На сегодняшнем заседании я почувствовала враждебность. Меня засыпали вопросами, на которые у меня не было ответов.
Совет знал, что я не готова. Они знают, что я полагаюсь на их советы. Но сегодня они сплотились для атаки, против которой я была бессильна. Если бы я не была занята мыслями об обряде, их нападки ранили бы сильнее.
Я плохо подготовленный монарх для этого кризиса. У меня нет опыта, только поспешные исследования и здравый смысл. Но никакая подготовка не спасла бы даже отца от этой чумы. Она распространяется, как пожар в сухой сезон. Мы можем лишь ждать, пока она пройдёт.
Теперь, с Чернобогом, всё изменится. Но я не могу представить его Совету как доказательство компетентности. Слишком много вопросов, слишком много желающих использовать его.
Я не могу назвать его богом смерти. Может, использовать историю о лекаре? Но Совет будет допытываться: как он прибыл, где его корабль, фамилия, город в Парфии?
Лучше отложить представление, пока не узнаю, чего они хотят. Возможно, это мелочь.
Но сердце подсказывает: это нечто большее.
Если бы Дана была здесь… Она всегда давала лучшие советы.
Лана же предлагала бить всех от моего имени.
Я с трудом встаю, шатаясь, падаю на диван. Голова кружится, веки тяжёлые.
– Ложись спать, глупая царица, – говорит Чернобог.
– Я буду спать здесь, – бормочу я, подкладывая подушку. – Ты займёшь кровать отца. Там.
Я киваю в сторону спальни, закрывая глаза.
– Ты же собиралась готовить свою кровать, – недовольно говорит он.
– Она слишком грязная. Нужна уборка, – шепчу я. – Иди спать.
Шаги Чернобога удаляются, но вскоре возвращаются. Его руки подхватывают меня.
Я распахиваю глаза.
– Убери руки, или позову стражу!
– В той кровати хватит места для двоих. Ты можешь спать с одной стороны, я – с другой. Царицы не спят на диванах.
– Во время кризиса – спят.
Моя щека касается горячей кожи его груди. Он в человеческой форме – без рогов и синих глаз, кожа загорелая. На нём чёрные шёлковые штаны, свободные, для отдыха. Не помню, чтобы отец их носил. Может, подарок.
Бог смерти несёт меня в тёмную спальню, оставив двери открытыми для света от камина. Он сбрасывает меня на покрывало.
Я пытаюсь встать, но он настигает меня, прижимая к кровати. Его тело твёрдое, непреклонное.
– Успокойся, – шипит он. – И отдохни, маленькая царица.
Моё тело инстинктивно реагирует на его вес. Мне нужна эта тяжесть, давление мышц, костей, кожи. Хочу, чтобы он раздавил меня, удержал от утопления в чёрной тине боли. Он мог бы успокоить тревогу в моей душе.
Я замираю.
Он тоже неподвижен, плечи напряжены. В темноте едва видны его черты, но глаза слабо светятся синим.
Его мышцы дёргаются, будто он хочет отстраниться.
Я обхватываю его талию, удерживая.
Не знаю, почему. Он – смерть, божественная магия. Я чувствую его потустороннюю сущность.
Держи меня. Успокой, спаси.
Мой разум несёт чушь.
– Не пойму, хочешь ли ты сражаться, маленькая царица, – шепчет он, – или чего-то другого.
Мои руки соскальзывают с его талии.
– Спи там, – сухо говорю я, указывая на другую сторону кровати.
– Как великодушно.
Он отстраняется, обходя кровать.
– Люди спят под одеялом, а не поверх. Ты ведь знаешь?
– Я знаю многое, но не испытывал. Боги отдыхают, иногда веками, но не спят, как люди. Хотя сейчас я чувствую тяжесть в голове, будто волочусь. Лечь было бы приятно.
– Ты устал.
Я забираюсь под одеяла. Их меняли после смерти Дамира, и с тех пор к ним не прикасались. Они пахнут затхлостью, но чистые. Я бы спала и на полу.
Спать в этой кровати больно, но я едва чувствую. Ещё одно ведро в море агонии.
Тишина, гнетущая, как смерть, опускается на комнату. Я не хочу засыпать рядом с богом смерти, но тело не даёт выбора.
– Не трогай меня, – бормочу я, уплывая.
– Не бойся. Но не дай мне проснуться от твоих извивающихся конечностей. Моя красота неотразима, но ты должна сдерживаться.
– Боги, заткнись, – стону я, поворачиваясь спиной.
А затем я скатываюсь по чёрному склону, крутой скале, не в силах остановить падение. Меня швыряет во тьму, где выпученные больные глаза подмигивают, потрескавшиеся губы изрыгают ползучих тварей. Я кричу, размахивая руками.
Мои пальцы касаются твёрдой плоти. Чья-то рука сжимает мои запястья.
– Тише. Это кошмар, ты спишь, – говорит тихий голос.
Но я не знаю его. Я слепа, потеряна во тьме, чешуйчатые твари ползут по телу. Я кричу, и когда рука закрывает мой рот, я кусаю. Сильно.
О проекте
О подписке