Ужин в замке

Нортон и Дмитрий Евгеньевич проводили графа до его покоев, где он их поблагодарил их за прогулку и сказал, что надеется всех увидеть за ужином. Граф теперь вечерами был со всеми. И это были не просто застолья, а почти ежевечерние светские вечера, где слушали музыку, пение, танцевали, вели споры, философские беседы, играли в шахматы. Инженеры Гилилова обеспечивали всех разнообразными аудиозаписями, даже иногда для интереса и тяжёлым роком. В красивом и огромнейшем зале столовой было тепло, уютно; здесь всем хватало мест, кресел, диванов, столиков, кофейных приборов и света. Придуманное инженерами меняющееся освещение с голографическими картинами, которое включали в конце ужина, всех не только восхищало, но и завораживало.

Конечно, к ужину все готовились – мужчины и женщины являлись в вечерних нарядах, принятых в светском обществе. Следует отметить, что в группе Гилилова были профессионалы, которые за всем следили. Граф полюбил эти вечера, он был чувствительной в восприятии действительности натурой, любитель тонкого юмора, желая участвовать в различных розыгрышах. Ведь всегда находятся выдумщики в этом деле. Часто был слышен его смех то в одной, то в другой группе гостей. Недаром все ранние комедии Шекспира блещут весельем, юмором, розыгрышами. Любил он также беседовать и слушать учёных, а ведь экспедицию Гилилова представляли учёные люди: кандидаты, доктора наук, различные лауреаты – люди умнейшие, начитанные, умеющие блестяще говорить и много знающие. Но когда рассказывал Рэтленд, то его слушали, что называется, застывая на месте. Он никогда не говорил о Шекспире, не упоминал его произведений, не цитировал их. Его любимой темой было путешествие на континент, и особенно по северной Италии. Он описывал в своих рассказах Венецию, Большой канал, мост Риалто, гондолы, безмерное разнообразие человеческих лиц, караваны купеческих судов, соборы, скромные базилики, театры, картинные галереи, музыку, зовущую в бездну либо в небо; и описывал он то, что видел в XVI веке!

Такие вечера были восхитительными; они преображали всех и самого хозяина замка. Вот где пригодилась учёба и тренинги по английскому языку! Слушать самого Шекспира! Врачи, лечащие графа, этому только радовались, но чётко всё контролировали: и отдых, включая дневной, питание, прогулки, приём ещё некоторых лекарств, витаминов, иммуноукрепляющих средств; каждую неделю контролировали состояние крови. И хотя он от этого подустал, но подчинялся беспрекословно. Вот и сейчас, говоря об ужине с Дмитрием и Александром, он рассчитывал там, в уютном уголке, поговорить с Ильёй Михайловичем на первых порах пока о книге. Уже открывая к себе дверь, граф попросил Дмитрия Евгеньевича зайти к нему в кабинет в восемь часов, если у того это время будет свободным; в ответ прозвучало безусловное: «Si, natürlich».

Маленький заговор

В то время как мужчины прощались до вечера с графом, Илья Михайлович, что называется, блаженствовал в своем кабинете. Он читал редкую и интереснейшую книгу, которую ему принесли из библиотеки его светлости. До самой библиотеки, о которой ходили легенды, гилиловцы и их руководитель ещё не добрались, хотя она была всего лишь на втором этаже замка. Просто людям было некогда. Одна забота сменялась другой; всё нужно было выполнить в срок. Вот и сейчас Гилилов с нетерпением ждал Нортона, ушедшего на прогулку с графом. В дверь не постучали, её распахнули резко и с шумом. В кабинет быстро и решительно вошёл Нортон, за ним ещё один человек. Гилилов его узнал и почувствовал, что произошло что-то очень важное. И оно действительно произошло. Из точного, последовательного рассказа Александра Генриховича он понял основное: граф признался, что он – отец шекспировских произведений и что за ужином потребует книгу Гилилова о себе.

Ситуация складывалась непредвиденная. Эту книгу, уже переведённую на английский язык, Гилилов взял с собою, а в беседе с графом Нортон, по существу, о ней упомянул. «Отказать я ему не могу, но и дать книгу нельзя, – сказал Илья Михайлович, – он её прочтёт, и это чтение станет для него смертельным. Вот в чём дело. Мы об этом не подумали. А как теперь быть? В ней не только мои доказательства, что он и есть подлинный Шекспир; там же, как вы знаете, подробным образом, в том числе в разных главах, описана его ужасная смерть и почти невероятные похороны; то же самое он прочтёт и о своей жене, да ещё об отрубленной голове Эссекса! Мы поставлены в безвыходное положение по формуле „дать нельзя отказать“, что равносильно „казнить нельзя помиловать“. Что же делать?» Нортон предложил скрыть английский вариант и отдать русский, он у него есть. «Ах! Саша! – воскликнул Илья Михайлович. – Да его Пембруки поднимут все посольства, отправят гонцов куда надо, найдут специалистов и переведут книгу до нашего отъезда! Мы просто вели себя очень и очень неосторожно».

Было видно, что Илье Михайловичу становится плохо. Приглашенный терапевт Ольга Васильевна поставила гипертонический криз, сделала уколы и уложила больного в постель. Илья Михайлович просил друзей остаться в его гостиной хотя бы на час и до обеда найти более или менее подходящее решение так неожиданно возникшего вопроса. Ольга Васильевна вышла, а собравшиеся в спальне трое мужчин заговорщическими голосами постановили: книгу не показывать, не отдавать, объяснив, что русский вариант не сочли нужным брать, а на английский её только стали переводить. Это звучало не совсем убедительно, но всё же хоть какое-то объяснение было найдено.

– Конечно, – сказал Илья Михайлович, – статьи, которые я напечатал в Америке и в разных журналах на английском языке, я просмотрю и какие-то ему дам, ну этого мало, нужна книга.

– А книгу, поднапрягшись, можно сделать на основе вашей дискуссионной брошюры, – сказал Дмитрий Евгеньевич, – она у меня есть на русском языке, за два дня мы все вместе, организовав несколько групп, например, четыре, сможем её перевести на английский язык, вставив несколько глав из вашей книги, имеющейся в электронном виде и тоже на английском языке. Это вы, Илья Михайлович, решите, какие главы отобрать; обязательно следует в неё включить иллюстрации, а их у нас очень много, да ещё в цветном исполнении. Если всё это сформатировать и сделать хорошее внешнее оформление, то получится замечательная и довольно объемная книга, графу она непременно понравится.

Этот вариант был принят безоговорочно.

– А как технические средства? Позволят это выполнить? – спросил Гилилов.

– Безусловно, – сказал Дмитрий Евгеньевич, – у нас всё есть.

Сразу же приступили к работе, объявив её чрезвычайно секретной; организовали четыре группы по два человека, распределили русский текст и уже хотели расходиться по кабинетам для выполнения задания, но Гилилов сказал: «Всем пообедать, работать до ужина, то есть до десяти часов вечера; за ужином вести себя как обычно, ничего не выдавая поведением; а сам я не знаю, буду ли там? Скорее, нет, так как у меня пятидневный „карантин“, как сказала Ольга Васильевна». Так, в череде событий этого дня в замке Бельвуар составился небольшой заговор против его хозяина.

Заботы и мысли графа

Пока заговорщики принимали окончательное решение о книге, его светлость, отобедав в кабинете (ему так захотелось), отдыхал на роскошном мягком диване. Обдумав всё произошедшее, он решил не спешить, не бросаться в крайности, дождаться следующего дня, выздоровления Скревена, потом обсудить с ним мероприятия, связанные с приездом высоких гостей, а сегодня за ужином попросить книгу у Гилилова. Его светлость справился у секретаря о здоровье управляющего и, спустя час, сел за письменный стол. Его пьеса называлась «Буря». Он задумал её давно; в голове сложился сюжет, действующие лица, отдельные фрагменты, монологи. Тогда он полагал, что она будет прощальной, реквиемной. Тем более, что в тот страшный кризисный для его состояния период уже была создана ещё одна часть подобного, как бы первый вариант «Жертвы любви».

Теперь, когда ситуация в жизни графа в корне изменилась, а Игорь Витальевич давно обещал в конце курса основного лечения ответить ему на самый трепещущий вопрос о возможности иметь детей, Рэтленд решил изменить задуманный вариант «Бури», но оставить пьесу всё-таки как прощальную с литературным творчеством. Пусть знают, что Шекспир прекращает писать и «ломает свой волшебный жезл». «Я не смогу, как и моя жена Лизи, смириться с этим миром зла и боли. Исправлять его мы сможем только тайно, иначе его адские силы проглотят и уничтожат нас физически, как это было с Эссексом, его друзьями. И если через четыреста лет умные люди нашли подлинного Шекспира, то наш якобы уход с жизненной и творческой арены мы упрячем так, что этого не раскроет никто и никогда. Мы не оставим никаких зацепок, ариадновых нитей, ничего, что потревожило бы наш покой даже посмертно».

Эти мысли молнией пронзили сердце Рэтленда. Прошлое хлынуло в него потоком. Он вспомнил, как жаждал покоя: «Перед глазами ночь! Покоя жажду» (Шекспир. «Юлий Цезарь»). «Забыться и уснуть» (Шекспир. «Гамлет»). «О мои любимые герои – Брут, Гамлет! Я вам вверял себя, свои сомнения, метания, невыразимую боль души, предчувствия, страхи, устремления и отчаянную храбрость. Вы, лучшие мои друзья, вы – моя душа и моё тело, живёте во мне и день, и ночь, выражая всё моё существо до последнего атома! Вы жжёте меня своей судьбой, делами, рождаете чудовищные угрызения совести и бессилие. Но теперь „В такую бездну страх я зашвырнул, что не боюсь гадюк, сплетённых вместе“ (Шекспир. Сонет 112). Однако я должен успокаиваться, ведь на мне ответственность за моих сестёр, братьев, за Лизи, верящую в меня душу ангела. Нам уже не нужна игра, мы уйдём от неё, не будем прятаться за масками, станем сами собой. Теперь домом для нас будет тихая, спокойная, не обремененная страстями любовь; любовь в творчестве, в наших детях, если боги их нам даруют. Мы укроемся в своих сонетах и песнях, в них совьём себе гнёзда для наших сердец, а мир будет где-то рядом. Наши имена ни под какими масками больше не появятся. Оставшись без нас, мир будет продолжать запущенную нами игру в Шекспира. Да, да… Он её непременно продолжит. И если Гилилов привезет, минуя вековые границы, все виды отчётов о том, что Рэтленд – это Шекспир, ему, кроме его приверженцев, не поверят, а в лучшем случае будут сомневаться и продолжат „играть“. Даже если я явлюсь в этот „играющий“ мир собственной персоной, покажу свои рукописи и заявлю всем, что перед ними подлинный Шекспир, разве они поверят? Возможно, но немногие, очень немногие. Ведь от Христа только за одну ночь Петр отрекся трижды!