В поле зрения Рэтленд

Они замедлили шаг и остановились. Набежали облака. Подул довольно прохладный ветерок, но собеседники словно не заметили перемен в природе. Стоя друг против друга, безмерно взволнованные, они как будто ожидали чего-то особенного от тех слов и признаний, которые должны уже в ближайшие минуты произнести. Нортон пояснил графу, что он попал в поле зрения шекспироведов ещё в ХIХ веке. «И произошло это, во-первых, потому, что по сумме своих знаний вы, пройдя, кроме домашнего, ещё несколько университетов, могли обладать тем феноменальным лексиконом, который особо отмечен в произведениях Шекспира: общий насчитывает до 30 тысяч, а активный – 22 тысячи слов; повторю: этим мог обладать гений и человек необыкновенного ума, начитанности и учености со знаниями нескольких иностранных языков. Это утверждают учёные нашей эпохи. Таким требованиям более всего из претендентов соответствуете вы, Роджер.

Второе фундаментальное основание считать вас подлинным Шекспиром, – продолжил Нортон, – вытекает из вашего путешествия по континенту в 1595–1597 гг. Всё, что вышло из-под пера Шекспира в ранние годы и позже, связано с этим путешествием. Совпадения потрясающие – не только общие, но и в деталях. И они обнаружены исследователями. Почти каждое место пребывания лорда Рэтленда в Италии, во Франции отмечено пьесами Шекспира. Поговорим об этом подробнее. Прибыв в Италию через Бреннерский перевал, вы оказались в Вероне, затем – в Мантуе. Почти как истовый учёный сразу стали изучать историю этих городов, архитектуру, жизнь людей, литературные предания. В результате мир знакомится с такими произведениями Шекспира, как „Ромео и Джульетта“, „Два веронца“, оба связаны именно с этими городами, с их особенностями, что нашло отражение в пьесах. И Гилилов это показал и доказал. Вас влечёт Венеция, где вы утонули в многоязычности и в многоликости людских толп, в безумной их красочности, в легендах этого города. Вы изучаете её историю, посещаете ярмарки, театры, карнавалы. И вот из-под пера Шекспира выходят „Венецианский купец“, „Отелло“.

Но ещё больше вас влечёт Падуя, где ваш прекрасный портрет был написан французским художником Исааком Оливером. Здесь создаётся одна из лучших комедий Шекспира – „Укрощение строптивой“. Всё действие происходит в Падуе, а один из главных героев, Люченцио, сюда, в „наук питомник“, прибывает из Венеции. Он прибывает учиться, как и вы. Ибо ваша, Роджер, страсть к знаниям, учёбе резко выделяется на фоне ваших же современников. Об Уильяме Шакспере, который в это время прибивается к каким-то актёрам в Лондоне в качестве Джона-фактотума, то есть умельца и дельца, мы просто молчим. Здесь даже нет поползновений к учёбе, к знаниям, здесь только требуется выжить около кого-то или чего-то, что естественно для этого человека в его жизненной ситуации.

Возникают ещё восхитительные комедии Шекспира: „Двенадцатая ночь“, „Много шума из ничего“, которые прямо связаны с любимой Рэтлендом Италией. А вот и „Буря“! Просперо – Миланский герцог, в образе которого Шекспир предстаёт перед зрителем в эпилоге своей творческой деятельности. Все эти пьесы связаны с вами, с вашим путешествием по северной Италии! Не так ли? Нужно полагать, что Шакспер из Стратфорда-на-Эйвоне об этих городах, их истории, культуре ничего не слышал. Вряд ли он знал, что на белом свете есть Италия и где она находится. Вот главное основание, в результате которого вы попадаете в поле зрения учёных, литераторов, ищущих подлинного отца брошенных детей-пьес. Но у Гилилова, – продолжил Нортон, – есть и другие прочные основания, теоретически и эмпирически подтверждающие рэтлендианскую теорию в шекспировском вопросе. Об одной обмолвлюсь: он, единственный в мире, раскрыл тайну поэтического сборника „Жертва любви“, ведущую исследователей к хозяину замка Бельвуар как к подлинному Шекспиру, то есть ведущую к вам».

– Как! Неужели тайна «Жертвы любви» раскрыта и раскрыта им?! – почти вскричал граф. – Но в Феникс мы вложили много ума. Этого быть не может!

Слова Нортона просто потрясли графа. Александр Генрихович пожалел, что сказал об этом, поэтому постарался увести разговор в несколько иную плоскость:

– Роджер, то, что я вам скажу, крайне интересно и важно. Вы только послушайте и вдумайтесь. Рэтлендианскую теорию масштабно начали разрабатывать немецкие и голландские учёные в начале ХХ века. В этом они добились больших успехов. Позже к ним присоединились и русские. Англо-саксонский шекспировский «истеблишмент» всё это напрочь игнорирует: они даже не переводят работы этих учёных на английский язык, называя их ересью. У американцев, вы их не знаете, сложилась мощная школа по бэконианской теории, остальное они просто не слушают и не читают. Такие умные! В самой Англии, на вашей родине, Роджер, в качестве подлинного Шекспира признают графа Оксфорда (1550–1604). Конечно, был, остаётся и процветает традиционный Шакспер из Стратфорда-на-Эйвоне. Он тоже главный в учебниках, энциклопедиях и в Московии. Вот, в общих чертах, такая ситуация пребывает в решении шекспировского вопроса в мире литературы в моём времени, – этими словами Нортон заключил свой рассказ.

Граф был ошеломлён всем услышанным. И хотя информации было много, он быстро отреагировал на Оксфорда:

– Этот человек, который, как и другие, писал пьесы, стихи, но под своим именем, умер в 1604 году. Как же его могут считать подлинным Шекспиром?

Нортон засмеялся:

– С ним поступили, как и с Марло. Последнего после смерти воскресили в качестве Шекспира, а Оксфорд якобы до 1604 года, то есть до своей смерти, написал шекспировские произведения, которые после кончины графа выпускались его агентами и родственниками под именем Великого Барда, то есть Шекспира (Shake-Speare).

– Но сколько нелепостей во всём этом, – печально сказал граф, – сколько надуманного!

– Нелепостей предостаточно, – продолжил Нортон. – Взять хотя бы прямую и косвенные связи в творчестве Шекспира с графами Эссексом, Саутгемптоном и, конечно, с королевским двором. Как их объяснить? Откуда они? Начинают придумывать всяческие небылицы о великой дружбе то ли актёра, то ли драматурга Шакспера с всесильной титулованной знатью английского двора, с самой королевой, а потом и с королём, где и с кем якобы этот человек прошёл университеты и даже приобрёл феноменальный лексикон. Однако всё становится простым и естественным, а главное, правдивым и ясным, когда в Шекспире мы видим графа Рэтленда – друга, родственника названных лордов и человека английского королевского двора, человека великого образования и эрудиции, к тому же гения от природы.

Граф слушал всё это, поражённый в самое сердце. Он был настолько потрясён рассказом Нортона, что даже не знал, что ему говорить, что спрашивать, как возражать на услышанное. Да и стоило ли возражать? В раздумье, и отчасти в смятении, его светлость сказал:

– Я, конечно, всего этого не мог знать, предвидеть, хотя предполагать шекспировские игры в будущем можно было, но именно такие – нет. Теперь я многое понял и многое знаю. Но имеет ли Гилилов по этому вопросу свои книги, статьи?

– Да, имеет, – ответил его собеседник.

– О! Александр! Я должен немедленно, даже сию же минуту, видеть и говорить с Ильей Михайловичем! – горячо, с трепетной интонацией воскликнул Рэтленд.

«Блудный отец должен вернуться к своим детям-пьесам и поэзии, как вернулся Шакспер к своей семье в городке Стартфорд-на-Эйвоне», – подумал Нортон, но вслух не стал говорить этих слов графу, понимая, что творится в его сердце и в голове. С этими мыслями они незаметно подошли к исходной позиции, каждый ещё переживал сказанное и услышанное, думая, что должно произойти за случившимся объяснением. А произошло маленькое и милое, хорошее событие, которое разрядило напряженную обстановку в беседе двух мужчин. Просто за кустами послышались голоса, щебечущие на незнакомом для графа языке, а потом раздался такой прелестный девичий смех, что стал для возбужденных сердец собеседников своего рода успокоительной и музыкой, и микстурой.

Они быстро подошли к форзиции и увидели склонившиеся над букетом оставленных нарциссов головки трёх медицинских сестёр, которые так старательно выполняли свои обязанности в группе Гилилова. Не видя подошедших, девушки распределяли найденные цветы, а потом, заливаясь колокольчиками смеха, гадали на лепестках. Рэтленд стоял завороженный. Он забыл, что котируется у Гилилова в качестве Шекспира, это, конечно же, соответствовало действительности, но требовало объяснений с самим учёным-литератором. Нортон улыбался, так как среди девушек была его любимая племянница. Глядя на это чудо жизни, сердце Рэтленда билось, как у Ромео на свидании с Джульеттой в саду. Он был молод, красив, светился добротой и любовью к людям, был уже здоров. И он был гений! Гений слова! Такие люди не могут творить и жить в пустоте, им неотвратимо требуются источники эмоций, по существу, источники счастья! Нечто подобное у скамейки на цветочной поляне он и увидел.

Девушки подняли головки, засмущались и подошли к мужчинам. Граф их обнял, прижал к себе и каждую поцеловал в щёчку. Нортон не смог сдержать своего мягкого смеха: нет! Граф неисправим! Хорошо, что в замке нет его жены. Но всё это было невинно, мило, и больное сердце Рэтленда оттаивало, он отвлекался от прошлого: как Фауст видит прекрасную юность и сам хочет таким быть и жить в ней. Казалось, что этот чудный миг может ещё и ещё продлиться, что ничто группу улыбающихся и смущенных лиц не потревожит. Но нет! Послышались торопливые шаги и, обернувшись, все увидели почти бегущего человека. Вскоре он был перед ними. Нортон напомнил графу, что молодой человек – Дмитрий Евгеньевич, специалист по информационным системам и философ, поклонник Шекспира и Гилилова, а в группе девушек стоит его прелестная голубоглазая дочь Дарина. Она стояла с веточкой незабудки, держа ее у своего лица, словно воплощая «Весну» Боттичелли. Мужчины не сводили глаз с этого образа. Но суровая реальность взяла верх.

Дмитрий Евгеньевич передал графу письма, скрепленные печатями, и пояснил, что эту миссию ему поручил мистер Скревен, спешащий в парк и нечаянно подвернувший ногу; сейчас над ним трудятся врачи. Граф озабоченно вскинул брови, помрачнел, посмотрел на пакеты, и лицо его стало чрезвычайно озабоченным, губы сжались. Извинившись перед друзьями и сев на скамейку, он вскрыл и прочёл письма. Некоторое время сидел молча, затем, пройдя к отошедшей в сторону группе ждущих его людей, сказал, что получил важные новости: в конце февраля в Бельвуар приезжает король с наследным принцем, а через десять дней – родственники графа. «Есть о чём побеспокоиться, – сказал он, – да ещё Скревен незаменимый Скревен, сломал ногу». Тут раздался колокол, предварительно напоминающий об обеде, и все потянулись к замку. Нортон, как истинно русская душа, чувствовал, что везде и всегда заботы, неурядицы приходят одновременно. Стайка девушек, оторвавшись от мужчин, неслась к замку, наполняя теперь уже фаустовское сердце Рэтленда теплом и счастьем.