Важный разговор

Скревен и Гилилов расположились в удобных креслах в кабинете последнего. Чтобы начать каким-то образом непринужденный разговор, Гилилов осведомился у дворецкого об удобной и красивой мебели в замке, а теперь и в его кабинете и вообще о необыкновенной изысканности и даже величии в оформлении комнат и всех виденных им помещений; как он знает, замки в данную эпоху не были столь блистательно оборудованы и оформлены. Дворецкий задумчиво, как бы погружаясь в прошлое, рассказал гостю, что его хозяин, большой эстет, путешествовал по разным странам и многое оттуда перенял, а до этого его предками замок расширялся, перестраивался и украшался; немало сил и средств было отдано устройству в нём уже более совершенных инженерных систем.

Однако подлинный ренессанс замок пережил после возвращения его светлости с континента. Оттуда были привезены мастера, необходимые товары, инструменты. Люди, живущие и работающие в замке, а также в прилегающей к нему деревне, многому научились у итальянских и французских мастеров. Живопись в основном пришла из Италии и Голландии, есть и свои очень талантливые художники, их работы, как сказал Скревен, Гилилов ещё увидит. «Возможности графа, – добавил Скревен, – на эти цели были, и он их в своё время использовал. Мебель в замке – одна из лучших в стране, даже лучше, чем в королевских резиденциях; об этом говорят знающие люди». «Однако, что такое мебель? – спросил как бы самого себя дворецкий. – Безусловно, при её изготовлении требуются хорошие материалы и мастерство, но если вы, дорогой Илья Михайлович, увидите солонку короля Франциска I, выполненную Бенвенуто Челлини, и её копию, сделанную нашими мастерами, этот экземпляр находится здесь, в замке, вы их не отличите. И это мастерство наших людей; так что и нам есть чем гордиться. В замке много вещей и объектов, вызывающих удивление и восхищение у многих, – продолжал Скревен, – позже я их всем покажу. Особая гордость хозяина – это его библиотека; вы её тоже увидите; здесь чудный парк, цветники, сады; всё это – любимые детища нашего лорда. Как только его с вашей помощью, а я верю в это, отпустит недуг, он познакомит вас с прекрасными женщинами, которые живут здесь, но сейчас в основном бывают наездами, с друзьями, их много, но болезнь моего хозяина как-то сократила их общение. До болезни графа в этих местах много охотились в великолепных лесах: ведь мой хозяин – их королевский смотритель. В замке ставили спектакли, на которых бывал и король, а пьесы для них писал сам… О, простите меня, господин Гилилов. Я немного увлекся, – проговорил он затем как бы укоряя себя в чем-то и продолжил, – теперь в замке всё это почти замерло».

Слушая рассказ дворецкого о людях и жизни в замке, Гилилов автоматически отмечал в своей памяти, что всё это он знает из документов и других свидетельств эпохи. Об этом он писал в своих книгах, статьях, а основанием служили всё те же источники, которые подтверждает в своем рассказе очевидец событий. Значит, можно восстановить историю, значит, можно установить истину, чего так упорно добивается и страстно желает каждый исследователь.

Подобные и другие мысли непрерывно возникали у Гилилова; он связывал их со своей научной работой и книгой, которую, как и несколько других, взял с собою в экспедицию. Из небольшой беседы со Скревеном он уже узнал многое, а ведь она была не последней, чего будут стоять предстоящие встречи и возможные беседы с графом? О встрече он не забывал ни на минуту и осведомился у дворецкого, каким образом пребывание экспедиции в замке останется секретным мероприятием, что особо подчеркивалось в пропуске через Границу Миров. Ведь устройство и работа – всё происходит на глазах десятков людей, живущих здесь; об этом может узнать король или преемники сэра Томаса Уилсингэма (1561–1630) со своей полицией. В ответ на этот вопрос Скревен улыбнулся и сказал, что беспокойства по этому поводу не должно быть, так как обо всём позаботились Великие Владетели, а самое важное сейчас состоит в спасении его светлости.

Гилилов, пройдясь по кабинету, остановился против сидящего Скревена и спокойным, уверенным тоном сказал, что лечение графа начнется уже сегодня после его пробуждения; в этом процессе будут определенные тонкости и особенности, которые, как всегда в медицине, связаны с анализами, осмотром больного. «Необходима будет ваша помощь, дорогой Томас, – обратился он к Скревену, – именно сегодня и, возможно, в ближайшие минуты предстоит взять на анализы, ещё до завтрака, биологические материалы; их исследование в лаборатории, которую вы, Томас, видели, покажет, чем болен граф и как его лечить; ряд анализов нужно провести непосредственно в самой лаборатории, так как перемещать оборудование в апартаменты графа нельзя, оно закреплено на стационаре и подключено к электростанции, двигать которую после увеличения нагрузки также не рекомендуется». Сказав это, Гилилов объяснил Скревену, какие материалы для анализов нужно взять у графа.

Последний обещал, что с этим не будет никаких проблем, но, поскольку граф ходит плохо, а иногда и вообще не может двигаться, придётся слугам приносить его в лабораторные помещения. Гилилов пояснил, что в этом не будет нужды, так как экспедицией предусмотрена для этих целей очень удобная коляска, её уже смонтировали и она стоит у инженеров. «Неужели вы и об этом подумали?» – спросил изумленный дворецкий и добавил, что от апартаментов графа сюда, именно в эту часть замка, ведёт прямой длинный коридор. Сейчас он не используется. Сразу же дверь туда была открыта, и коридор был осмотрен. Оба остались довольны, а Илья Михайлович попросил инженеров немедленно провести в него электричество, Скревен отдал распоряжение своим людям вымыть всю мраморную облицовку и проветрить помещение.

Кажется, наиболее важные организационные вопросы были выяснены и отчасти решены, но Гилилова мучил вопрос, как его представят графу. Скревен успокоил его. Понимая, что граф истощен болезнью, Гилилов спросил о его питании. Ответ был один: отсутствие аппетита; еда – по крошкам, питье – по глотку. По совету Ильи Михайловича повар уже варил на кухне четыре крутых куриных яйца, овсяную кашу на молоке и сливочном масле, готовил белое мясо, нарезал хлеб небольшими тонкими кусками. Всё это готовилось на завтрак его светлости, так как он должен был скоро проснуться, что и произошло; дворецкий был вызван к нему на доклад, обещая Гилилову скоро вернуться с нужными результатами. Оставшись один, Гилилов вызвал в кабинет врачей и медсестёр, последних в экспедиции было три. Посоветовавшись, пришли к выводу, что анализ крови возьмут в апартаментах графа, потом он должен хорошо позавтракать, и если не будет возражений, привезти его на осмотр в процедурную и начать лечение. Во всё время бесед Нортон что-то записывал в свой блокнот и на магнитофон, снимал на видеокамеру. Делал он всё аккуратно, быстро и как-то почти незаметно. Никто на него не обращал внимания. Присутствующие готовились к встрече с его светлостью.

Встреча

Прошло более получаса, как ушёл Скревен. В кабинете Гилилова все были готовы к встрече с хозяином замка. Медицинский персонал был в белых халатах, имел при себе необходимые инструменты и врачебные средства, помещенные в особые контейнеры. Люди пили горячий кофе и негромко обсуждали свои дела. Все считали, что визит должен начаться со встречи Гилилова с графом, затем последнему будут представлены медики. Всё так и произошло, но вначале явился дворецкий с выполненной задачей относительно анализов. Материалы для них он передал в лабораторию, сообщив при этом, что подробно доложил его светлости обо всех событиях и делах в замке, связанных с прибытием экспедиции; доклад был принят очень положительно, и граф ждет их с нетерпением.

Задержка Скревена была связана с туалетом хозяина. Один из врачей спросил, в чём он состоял. Оказывается, каждый день, как всегда утром, граф принимал ванну, затем его одевали или помогали одеться, приводили в порядок волосы, бороду, накладывали на раны на ноге бальзам, который ему подарил сам король, после ногу бинтовали мягкой тканью. Дворецкого спросили носит ли граф парик? Ответ был отрицательный, но у него сильно поредели волосы, видимо, как предположил последний, от резких и продолжительных болей в голове. Спрашивающий врач, как будто соглашаясь с ответами, кивал головой. Время приближалось к визиту. Все встали и, растянувшись цепочкой, пошли по коридору к покоям его светлости; впереди не спеша шли Скревен и Гилилов. Илья Михайлович очень волновался. Насколько он стремился к этой встрече, настолько и боялся её. Он боялся разочарования, которое могло наступить от всего: взгляда, жеста, не так сказанного графом слова, интонации, даже тембра голоса, буквально от всего, включая и возможный высокомерный вид, а то и пустой взгляд. Уже сложившийся образ не допускал этого. Господи! Ну как было не трепетать сердцу Гилилова, если он почти всю жизнь отдал изучению этого человека и его творчества.

Когда Скревен ввел Гилилова в кабинет графа, то в глаза гостю бросилась странная конфигурация помещения: оно состояло из двух прямоугольных комнат, соединяющихся углом. Пока графа в первой комнате не было, Гилилов успел рассмотреть большой письменный стол со стопками книг, лежащую на нем бумагу, массу перьев, которыми писали в то время. На столе стояло несколько широких закрытых флаконов, видимо, в них были чернила. У торца стола, как и непосредственно за ним, находились кресла, их было несколько и в других частях комнаты. Свет падал из окон, размещенных каким-то особым образом, но одно хорошо освещало стол. Стены кабинета были обиты муаровым плотным шелком и увешаны портретами мужчин и женщин, молодых и старых; в одном из простенков висел большой портрет короля Якова, перед ним стоял овальный столик с лежащими на нем двумя массивными книгами с золотыми обрезами.

Осмотр помещения Гилиловым длился одну-полторы минуты, как вдруг раздались неторопливые шаги и послышались голоса. Один из них давал какие-то указания, потом голоса стихли и из-за поворота комнаты вышел молодой человек примерно тридцати четырех лет. Стараясь сдерживать хромоту, он приближался к ожидавшим его людям. Сознание Гилилова чуть не помутилось, он с силой взял себя в руки и прямо посмотрел на идущего. Последний был несколько выше среднего роста, худой, одетый по моде того времени, но бросались в глаза белая рубашка с итальянским воротничком, чёрный (без рукав) камзол, удлиненные штаны (типа бермуд) такого же цвета, черные чулки и туфли с большими серебряными пряжками; верхняя тёмная часть костюма была обшита мелкими бриллиантами. Всё это видел Гилилов. Наконец он смог, преодолев своё волнение, увидеть и лицо идущего. Оно было красивым, но бледным, со следами скрытого физического страдания. Бледность подчеркивала и тёмная небольшая бородка клином, аккуратные не обременяющие лицо усы; темно-каштановые слегка вьющиеся волосы ниспадали на плечи. Гилилов отметил также прямой, без горбинки нос; уставшие щёки и лоб – нет, не высокий и выпуклый, уходящий лысиной к макушке головы, а средней высоты, красивый гладкий лоб, на который кольцами ниспадали волосы. Оставались глаза.

Когда человек остановился в полутора метрах от Гилилова, он заглянул ему в глаза. В них стояли Века! Возможно, пристальный взгляд Ильи Михайловича, необычность его одежды заставили графа их прикрыть, и мягкая полуулыбка тронула прячущиеся под усами губы. Потом он внимательно посмотрел в лицо гостя, и тот увидел не только Века, но и блеск самих глаз, как бы льющийся из них свет. Только одна мысль молнией сверкнула в мозгу Гилилова: это сияние и вековое «звучание» в глазах подошедшего человека исходили от гениальности его личности, ума и от великой, невиданной его учености и знаний. Перед Гилиловым стоял Шекспир!

Начало

Пережить такое волнительное начало знакомства для Гилилова значило остаться живым. И этому помогли раздавшийся рядом голос и прикосновение к нему чьей-то руки. И голос, и рука принадлежали Роджеру Мэннерсу – графу Рэтленду, который с улыбкой на устах стоял против Ильи Михайловича, пожимая ему руку и внимательно его рассматривая. Скревен помог знакомству в официальной манере, принятой у дипломатов. Потом граф без всяких церемоний, будто они были давно знакомы, взял под руку Гилилова и, пройдя с ним несколько метров, предложил кресло. Пока сам граф Рэтленд, преодолевая боль в ногах, усаживался с помощью Скревена, Гилилов мысленно отмечал, что совпало всё: внешность, голос, манеры (мэннерс); всё-всё совпало с тем, что он знал и каким представлял себе этого человека. Более того, он понял, что почти непереводимое изящное выражение «sweet self» в сонетах Шекспира и в «Жертве любви» могло относиться только к таким глазам, как у Рэтленда. Они сидели друг против друга, и граф мелодичным, насыщенным бархатными обертонами голосом благодарил Гилилова и всех прибывших за доставленную ему честь их принимать. В свою очередь Илья Михайлович поблагодарил графа за гостеприимство и внимание. Для Ильи Михайловича голос означал многое, очень многое. И вот здесь, за Границей Миров, при свете неяркого осеннего дня он наслаждался его красотой и выразительностью из уст графа Рэтленда, наслаждался не только голосом, но и языком, которым писал сам Шекспир.