Молчаливое знакомство

Вскоре они остались одни. Каждый думал свою думу, многое ещё нужно было сказать и спросить друг у друга. Илья Михайлович встрепенулся и, глядя в понимающие глаза дворецкого, сказал, как бы извиняясь, что время позднее, что всё необходимое они будут решать совместно в дальнейшем, но только один вопрос особенно, постоянно и очень остро волнует его, и наступило время спросить о его светлости. Скревен сел в кресло времен Елизаветы I, сосредоточив взгляд на висящем вблизи окна портрете молодого человека, изображенного искусной рукой художника на фоне пылающих языков пламени, задумчиво и тихо сказал, что его светлость ещё жив, но, видимо, ему остаются не годы, а месяцы, возможно, даже недели, что физические страдания этого человека не поддаются описанию. Узнав о прибытии экспедиции, а ждал он её с необычным волнением и нетерпением, его светлость неожиданно уснул. «Видимо, сказалось нервное перенапряжение», – подумал Гилилов. Дворецкий пояснил, что боли у хозяина постоянные, но в отдельные ночные часы почти невозможные, выдержать которые ни одно сердце и человеческий разум не в силах. Вот почему близкие и родственники его светлости, используя всё свое могущество, его тайную славу и тоже немалые возможности трансцендентальных воображения и силы, обратились к Великим Владетелям Границы Миров с просьбой о помощи.

Гилилов слушал управляющего с бьющимся сердцем, а потом мягкими шагами приблизился к портрету молодого человека и долго всматривался в красивое лицо со следами скрытого страдания; белая, распахнутая на груди рубашка, особо выделяющийся на ней крест как бы подчеркивали вместе с языками пламени трагическую судьбу этого человека. Подошедший Скревен на вопрошающий взгляд Гилилова утвердительно кивнул головой.

Последний попросил увидеть помещения его светлости и сейчас, хотя бы одним взглядом, оценить обстановку. Ответ был положительный. С бронзовыми канделябрами, в которых горели очень толстые свечи, они прошли весь коридор с комнатами, где уже завтра должна закипеть работа экспедиции, затем повернули направо и шли довольно долго. Во всяком случае, так показалось гостю.

Гилилов заметил, что везде в коридорах стены были не только тщательно отштукатурены, но и выкрашены в приятные светлые тона; их украшали орнаментная лепка, великолепные фрески и разнообразные картины. Это была искусная живопись, помещенная в дубовые с позолотой рамы, она требовала особого внимания, но времени на это не было, так как с трудом приходилось поспевать за быстрым шагом дворецкого. Продвигаясь таким образом, они подошли к огромному холлу эллипсоидной формы и как будто выпиравшему из стены замка наружу. Всё в нем поразило Гилилова: высота помещения, окна, убранство, очень хорошее освещение, предупредительность слуг, которые сразу откуда-то появились. Скревен дал Гилилову несколько минут хотя бы для беглого осмотра этого удивительного помещения. Шаги здесь заглушали пышные ковры гиркальских, как потом выяснилось, мастеров. Особо поражали окна с переплетениями; их было несколько высотой от потолка до пола, что напоминало гостиные залы в замке Рамбуйе времен Людовика XIV. Одно из них переходило в застекленную и в настоящее время приоткрытую дверь, за которой шумели еще не опавшей листвой отдельные могучие деревья. В некоторых простенках между окнами висели столь яркие гобелены, что огромность этого помещения казалась заполненной людьми, как бы сошедшими с них. Эффект присутствия людей усиливали картины, развешанные по одной или по две, а то и по три на свободных местах стен. Впечатляли флорентийская мозаика и позолоченная кружевная лепка на стенах. Плафон украшала роспись с растительным орнаментом. Золото рам блестело в свете нескольких люстр, довольно хорошо освещавших холл. Свежий ветерок, вкрадывающийся снаружи в приоткрытую дверь, не гасил и даже не колебал их пламени, так как они имели особое устройство.

Поражали живые растения, по-особому размещенные в холле и украшавшие его не менее, чем всё остальное. Мебели было немного, и она была расставлена ближе к центрам помещения с учетом его формы, но отдельные массивные шкафы черного и красного дерева с вырезанными на них в большом множестве фигурками людей, зверей, батальными и бытовыми сценами были поставлены в ниши стен и чем-то напоминали покои испанских королей во дворце Эскуриала. Особую красоту и нарядность помещению придавали огромные фарфоровые вазы, стоящие у окон. Здесь не было книг; взгляд мог поймать два клавесина в противоположных концах холла; в одном из застекленных шкафов стояла виола да гамба (прообраз виолончели). От Скревена не ускользнуло внимание Гилилова, увидевшего всё это, и он пообещал экскурсию по замку для всех приехавших.

Они подошли к небольшой боковой двери в виде картины, а висевший над ней массивный портрет какого-то знатного лорда усиливал это впечатление. Дверь открылась, и они вошли в гостиную. В руках у каждого оставался канделябр с горящими свечами. Гостиная также представляла собой большую и красиво убранную комнату со множеством кресел, диванов, столиков; на некоторых из них лежали книги; огромный глобус яркими красками континентов, морей, океанов выделялся у приоткрытого окна. Гилилов не рискнул всё рассматривать, но понял, что замок имеет ещё много достопримечательностей и открытия будут впереди.

Слуги, дежурившие в гостиной, тихонько приоткрыли одну из дверей, куда, погасив свечи, вошёл дворецкий, а за ним Гилилов. Это была спальня его светлости. Комната почти круглой формы с огромными, как и в предыдущих помещениях, окнами, закрытыми ниспадающим бархатом штор бордового цвета с разбросанными по ним золотыми и серебряными фигурками львов, тигров, единорогов, невиданной красоты птиц, среди которых выделялась птица Феникс. Спальня повсюду освещалась приглушенным светом. Гилилов почему-то вспомнил, что молодая королева Елизавета I избрала птицу Феникс своим личным символом. Подошедшие слуги сказали, что его светлость спит спокойно и что уснул он давно. Действительно, в глубине комнаты на большой кровати с поднятым пологом лежал человек. Он спал. Глядя туда, Гилилов испытал непонятные чувства. Всё вдруг смешалось в его голове, огнем разлилось по телу, а сердце выдало не менее 120 ударов в минуту. В нескольких метрах от него лежал человек, имя, дела, жизнь которого занимали, мучили, радовали, вдохновляли его столько лет. Дело в том, что спящий человек принадлежал целым эпохам и всему миру. «Господи! Неужели свершилось, и я могу услышать его голос, узнать, подтвердить его устами свои муки, сомнения, бессонные ночи и десятилетние труды в этом деле?» – так думал, держась за сердце, Гилилов, оно просто рвалось у него из груди от нахлынувших чувств. «Всё должно решиться здесь, решиться окончательно и бесповоротно, ибо спящий человек, которому мы обязаны помочь со здоровьем, на понятном английском или другом языке не может не открыть правду нам, ему не нужно будет мучиться самому и мучить весь мир; всё это я ему объясню», – с этими мыслями он взглянул на Скревена, и тот сделал знак, что можно уходить. Возвращаясь, Илья Михайлович сказал дворецкому, что если его светлости ночью станет плохо и начнут мучить боли, то слуги пусть немедленно обратятся к нему, совершенно не боясь разбудить или потревожить. Всё было договорено. И эти, такие далекие, а теперь уже почти близкие друг другу люди, простившись, разошлись по своим комнатам. К удивлению всех и, в первую очередь, самого дворецкого, его светлость за долгое время своего страшного недуга этой ночью не просыпался. Он открыл глаза в девять часов утра и, еще не совершив утреннего туалета, потребовал к себе на доклад главного управляющего замка Бельвуар.

Необходимый параграф

Гилилов проснулся с мыслями о предстоящем дне. За окном едва-едва начинался рассвет – уже виднелась синяя полоска неба. Всё оно было сумрачно. Прошло около десяти часов, как он со своими людьми прибыл в место назначения. И это время в основном было ночным. Сколько же уже сделано? Многое, очень многое, если учесть естественную усталость от дальней дороги, волнение, связанное с приёмом, обустройством, общим знакомством с замком, его людьми, а в предстоящие часы и с наладкой привезенного оборудования, аппаратуры; знакомством, хоть и молчаливым, с тем, к кому они прибыли. Эти мысли вызвали в памяти Ильи Михайловича минувшие и уже ближайшие события. Он поднялся с постели и едва успел надеть утренний костюм, как в дверь постучали. Вошел Александр Нортон, который осуществлял связь между сотрудниками экспедиции и был в отдельные моменты, уже довольно длительно существующего их социума, чем-то вроде психолога, частично идеолога и аналитика; к тому же он считался высококвалифицированным журналистом, фотографом, специалистом и в других областях. Имел и выполнял определенное задание Гилилова. Его сообщение несколько ошеломило Илью Михайловича. Оказывается, люди поднялись очень рано, успели разместить в отведенных помещениях все технические средства, наладить электрическое освещение всех комнат, коридора, холла. Непосредственно для Гилилова, как сообщил Нортон, было отведено три комнаты: гостиная, спальня, кабинет. О такой роскоши последний и не помышлял, но отказываться не стал, понимая, что ещё многое может случиться впереди. Он осведомился о возможностях замка для других важных житейских дел, без которых не может быть жизни как таковой. Нортон засмеялся своим тихим приятным смехом и мягким голосом пояснил, что этот вопрос в замке решен на высочайшем уровне.

Дворецкий уже провел обещанную экскурсию. Он отвел всех гостей в нижнюю часть замка, где их глазам предстала огромная комната под семьдесят квадратных метров с множеством окон, вся выложенная белым мрамором, включая и потолок, и пол. На противоположной окнам стене были аккуратно вделаны водяные краны, они легко открывались и закрывались; за стеной непосредственно на уровне кранов, как пояснил дворецкий, проходит бронзовый жёлоб, по которому непрерывно течёт чистейшая теплая вода из горного озера, расположенного выше замка, с его восточной стороны. Протекая по нему, вода, при открытии кранов, может легко и без проблем использоваться уже здесь – большом мраморном помещении. Сток использованной воды осуществляется также по глубокому бронзовому желобу, вмонтированному под кранами, а общий проходит по закрытым канавам, которые выложены бетонированными плитами; отработанная вода из всей системы замка поступает в дренажную сеть, специально созданную в отдалённом месте. В помещении с кранами стоят мраморные столики; на каждом находится закрытый графин с водой, стеклянная кружка с крышкой, лежит чистейшее льняное полотенце; в простенках между окнами размещены венецианские зеркала; всё сияет чистотой и удивляет порядком.

Рассказывая это изумленному Гилилову, Нортон, смеясь, добавил, что «ноу-хау» продолжилось в соседнем, подобном по размерам и отделке помещении, где стоят отдельные небольшие кабинеты с мраморными сидениями, под которыми постоянно течёт вода. Её не жалели: она даровая, поступает в замок по инженерным системам самотёком, всегда тёплая, так как имеет термальное происхождение. Всё было решено гениально, при этом инженеры прошлого использовали в этом замке, как сказал дворецкий, аналогичные римские проекты, внедренные в стране ещё до времен короля Артура. Действительно, без римлян не обошлось: они были знатоками виадуков, городских водопроводных систем, фонтанов, устройств водяных кранов, бань. Чего только стоят одни термы Каракаллы в Риме! Сейчас там театр; поют великие певцы, и их голоса в нём звучат, как в небесной сфере. Как же там звучал голос Франко Корелли! Он не вмещался под звездным небом этих остовов римского величия и, кажется, даже разрушал его. Мысли у наших путешественников рождались в этом направлении, но нужно было возвращаться к той действительности, в которую они вступили по доброй воле. А она состояла в том, что «народ», как называл Нортон сотрудников экспедиции, то есть своих друзей, использовав все виды замкового «ноу-хау», остался ими чрезвычайно доволен, очень хвалил дворецкого за чистоту и порядок, за это удивительное техническое решение жизненно важной проблемы.

При этом гости подарили ему из своих запасов большой коробок зубной пасты и несколько десятков зубных щеток, объяснив технологию их использования. Дворецкий сказал, что такой подарок он передаст его светлости; Скревена заверили, что графу в этом и другом роде подарки последуют отдельно, что в закрепленных около кранов большой туалетной комнаты бронзовых ладьях жидкость (типа мыла) нужно непременно заменить, и подарили ему дополнительно ящик душистого твердого мыла антисептического свойства. Всё получилось, как сказал Нортон, к месту, ненавязчиво и даже весело. После чего умытые, выбритые, освеженные своими бальзамами все собрались в большой столовой, где кормили овсяной кашей, сочными бифштексами и яичницей; предложили пиво, «народ» заменил этот пресловутый напиток кофе и чаем; благо, что последнее было предусмотрительно и в достаточном количестве привезено с собою. После этого сотрудники занялись своей работой. Дворецкий на практике применил подарки и остался ими очень доволен.