Из записок Аделины Отшельницы

«Помню, очнулась я посреди Серебряного ручья от пронзительного холода и боли в голове. Спотыкаясь на влажных валунах, выбралась на берег. После еще долго не могла понять, привиделась та девочка и ее жуткий отец-рыбак или и взаправду все случилось. И как ни напрягала память, слова песни-молитвы так и остались на илистом дне незнакомой реки.

Лишь спустя годы довелось мне осознать: то был знак, из самых что ни на есть дурных, и повстречала наивная дурочка не кого-нибудь, а самого Черного Рыбака – ловца душ. Вот тогда открылась я Предвечному Свету и выучила ту молитву наизусть.

В юности многие опрометчиво мечтают заглянуть в будущее хоть одним глазком, но Всеблагая Дева-Мать в мудрости своей прячет его от нас под туманными покровами, дабы до времени не лишать сил и не вселять в слабые души отчаяние».

Глава II
Плач Банши

Когда Астейн шел пятнадцатый год, в усадьбе появился очередной миссионер из срединных земель – Балдред Гундарский, сухой седобородый старец с живыми ярко-голубыми глазами. Ингвальд Большая Нога все дивился, откуда в этом немощном теле столько сил, чтобы добраться в земли северных нордеров. Много позже Астейн поняла – то была сила духа и сила веры, гнавшая Балдреда все дальше на север, дабы нести искру Предвечного Света, не взирая на холод, болезни и опасности. Он привел за собой еще шесть монахов разного происхождения.

Испросив разрешения у Ингвальда, они отстроили небольшую общину у самого берега реки. Ингвальд Большая Нога им в помощь даже работников выделил, демонстрируя всяческое благорасположение и щедрость. Балдред без устали благодарил гостеприимного хозяина за доброту и участие. Бедный старик не догадывался, что в разрешении не нуждается – приречная земля Ингвальду-купцу не принадлежала.

Хозяин Медвежьей Пади старательно изображал благодетеля, принимая монахов в усадьбе. Поил, кормил, делал вид, будто внимательно слушает проповеди. Балдред Гундарский был счастлив найти столь открытых Золотым Речениям последователей-нордеров, что обратятся к истинной вере со дня на день.

Сердце девочки сжималось от жалости к наивному и доброму старику, не скупившемуся на истории, не менее волшебные, чем у бабушки Хервёр. Стыдясь предательских слез, она все чаще убегала к Серебряному ручью.

Астейн и Хельми нередко навещали ту общину, дивясь жизни суровых молчаливых мужчин в коричневых балахонах, чей день делился между молитвой и работой. Они никому не мешали, более того – от них даже польза была, ибо, несмотря на бесчисленные дела, находили время рассказывать детям «диких северян» о том, другом мире, чужом и непонятном. Среди прочего, поведали они о великом короле и воине Анлауде II, о его красавице-жене, эльфийке Форгейн и о мудром маге Овейне, их советнике.

В одну ветреную ненастную ночь усадьба оказалась разбужена криком работника. Смысл того, что он кричал, не сразу дошел до полусонных людей, но всполохи пламени за рощей у реки рассказали все лучше всяких слов: горела обитель.

Удушливая волна страха на краткий миг парализовала девочку. Уже через мгновение ноги пришли в движение, выбросив потное тело в холодную ночную темень.

Все кто был в усадьбе, за исключением немощных старух и малых детей, побежали к реке. Астейн и Хельми мчались в первых рядах.

Увы, спасать было нечего и некого. Яростно воющее пламя не давало даже подойти к постройкам. Сквозь гул огня девочка совершенно отчетливо слышала крики монахов, что горели заживо без малейшей надежды на спасение. Хуторяне бестолково метались от топкого речного берега к языкам пламени, пытаясь тушить огонь. Они подчинялись скорее инстинкту, чем разуму. То, что это не случайный пожар, сомнений не вызывало: кто-то завалил двери тяжелыми бревнами.

Астейн мутило: по поляне растекалась вонь горелого мяса, заполняя нутро и сводя горло судорогой.

Глумливо ухмыляясь, Смерть смотрела в глаза, костяными пальцами сжимая девочке сердце. Никогда ранее не оказывались они столь близко, никогда не доводилось дочери Ингвальда полной грудью вдыхать ее запах. Ужас пополам с омерзением ледяным копьем пронзил ее от макушки до пяток. В глазах потемнело. Кровь отлила от лица, рот наполнился сладковатой слюной. Едва переставляя непослушные ноги, Астейн отошла в лес, где исторгла вечернюю трапезу на широкие листья лопуха.

После, пытаясь прийти в чувства, присела на мшистый валун. Что произошло дальше, она и сама не поняла. Внезапно ночной лес за спиной взорвался резким визгливым смехом. Внутренности вновь скрутила болезненная судорога. Тело в миг покрылось холодным потом и скатилось с валуна. Астейн вжалась в мокрую от росы траву, замерла, скованная липким ужасом, обратилась в слух. Истеричные переливы визгливого хохота заполнили напоенную ароматами прелых листьев и грибов чащобу. Собрав волю в кулак, девочка выглянула из-за камня. Из паутины черных ветвей прямо на нее взирали мутные водянистые глаза – два мертвых озера на зеленовато-бледном, искореженном безумием женском лице. Алые губы незнакомки дрожали и кривились в бессмысленной улыбке. Облаченная в полупрозрачное серебристо-серое рваное платье, она раскачивала головой и то и дело отбрасывала змеящиеся спутанные рыжие волосы. Тощие ноги, оплетенные бугристыми темно-лиловыми венами, пьяно отплясывали на одном месте дикий танец.

– Девочка, девочка, – на распев, надтреснутым хрипловатым голосом пропела-проговорила странная незнакомка, – купеческая дочка, найду тебя по запаху, крепко возьму за руку, отведу в богатый дом, будешь счастлива ты в нем…

Крик застрял в сведенном горле. Уже в следующий миг женщину словно что-то испугало. Она обернулась, подняв вихрь опавших лестьев, и растворилась во влажном мраке чащи. Лишь хохот тоскливым эхом еще долго стелился по примятой траве. Астейн неслышной тенью выскользнула из леса и смешалась с хуторянами.

Черное ночное небо прорезала белая молния, хлынул холодный дождь. Кто-то сказал, что Великий Воин, сын Хозяйки Леса, гневается, а кто-то шептал – радуется. Вода затушила пламя, но в сыром воздухе тошнотворный запах горелой плоти чувствовался сильнее.

О встрече в лесу Астейн никому и не сказала – не смогла. Слова не сплетались в связную речь, будто кто наложил заклятие молчания.

В ту ночь сон так и не пришел. Безумный хохот продолжал звучать в голове, а зловоние пожарища пропитало все – волосы, ткань, кожу. Едва забрезжил рассвет, она выскочила из усадьбы и отправилась к своему любимому ручью. На берегу сбросила рубаху и вошла в воду.

Вода должна быть ледяной – она это знала, но не ощущала холода. Чувства умерли – все пожрала огненная смерть. Руки лихорадочно омывали тело, ногтями соскабливая ее зловоние, раздирая кожу до крови, вырывая волосы. А в голове тупой болью пульсировал вопрос: кто была та безумная женщина?

Священный ручей возвращал жизнь, а вместе с ней пришли жжение ссадин и царапин, ледяной холод воды. Спиной ощутив чей-то взгляд, Астейн в испуге оглянулась: Гуда Прекрасноволосая сидела на сером валуне и внимательно смотрела на дочь.

– Выходи, – коротко бросила она, – ты окоченеешь.

Озябшая девочка молча вышла на берег, потянулась за порванной рубахой, но Гуда сунула ей сухую и чистую.

– Дух смерти не в волосах или одежде, – проговорила мать, – он въелся в твою душу и память, и нет такой силы, что могла бы вытравить его оттуда. Ты должна научиться с ним жить.

Направляясь в усадьбу, они не проронили более ни слова, но никогда, – ни до этого, ни после, – не случалось между ними такой близости, как в те мгновения прозрачного и тихого раннего утра.

Несчастных монахов Астейн много раз вспоминала с благодарностью за скромные знания, что успела получить: они весьма пригодились, когда за спиной захлопнулись двери родительской усадьбы.

* * *

Спустя год Ингвальд стал брать дочь в непродолжительные поездки, справедливо полагая, что женщина должна разбираться в торговле и быть мужчине во всем помощницей – так уж было заведено у северных нордеров. Тогда Астейн увидела Норхейм и удивительные острова Седого моря, что рождены из слез Хозяйки Леса, побывала в шумном Хонгарде, узнала родственников из Благословенного королевства, свела крепкую дружбу с златовласой зеленоглазкой – веселой хохотушкой кузиной Урсулой, что была на два года младше. Разных людей она тогда повидала, со многими чудными нравами познакомилась.

Тогда же подарил Ингвальд дочери и острый кинжал с витой костяной ручкой. Купец не наделяся, что Астейн сможет защитить себя, но таков обычай северных нордеров – будущая хозяйка дома должна владеть оружием. Ингвальд показал дочери несколько хитрых приемов. По крайней мере, если уж врага не сразит, то бесчестья избежит.

– Ты не должна бояться ни крови, ни боли, – сказал как-то отец. – Смерть – это всего лишь смерть. Ты должна уметь принять ее. Главное – умри с честью, сжимая меч или кинжал. Такая смерть не позорна. Позорно лишь достаться врагу. Если поняла, что спасенья нет – умри. Этот клинок омыт в семи священных ручьях и заговорен – он поможет совладать со страхом.

Подобрал ей Ингвальд Большая Нога и жениха – крепко сбитого, русоволосого еву, сына еву по прозвищу Южный Ветер, хозяина усадьбы Рысье Логово. Ингвальд и еву были друзьями, и торговые дела тесно связали два семейства. Вот только этого еву Астейн видела всего лишь раз, да еще в раннем детсве. И нашал она его тогда скучным и вялым.

Были в числе новых знакомцев и лесные эльфы, с которыми Ингвальд иногда вел дела, хотя и не любил их. Причина для настороженности имелась – многие лесные эльфы гордо величали себя «свободными», славились непредсказуемостью и не признавали не только людских законов, но даже установлений своих более мирных собратьев. Люди за то прозвали их «дикими». Редко выходили они из непролазных чащоб, наводя ужас на хуторян знанием древних заклятий и смертноносными стрелами. Медноволосые, покрытые татуировками, они почитали себя истинными детьми Хозяйки Леса, а к торговцам относились с немалым презрением.

Из самого сердца леса, из тайных своих королевств привозили они порой вещицы редкой красоты. Сжав зубы, хозяин Медвежьей Пади, который умел считать и видел выгоду не хуже любого цверга, начинал торговаться. Одна радость – торговались эльфы не долго, ибо находили это занятие унизительным.

Вот среди молчаливых статных красавцев на беду заприметила Астейн, вступившая в возраст невесты, одного – Ульвейна Вороново Крыло, причину всех ее бед и душевных страданий. Виновника разбитого сердца и бесприютных скитаний.

Он появился среди прочих своих собратьев в Медвежьей Пади. В тот раз эльфы принесли на продажу оружие – кинжалы тончайшей работы, тонкие лезвия которых переливались всеми цветами радуги, и волшебные стрелы, что по их словам могли пролетать расстояние в два раза большее против стрел обычных.

Астейн не слишком интересовалась оружием, и пока Хельми с отцом препирались с эльфами, пытаясь сбросить цену, разглядывала лесных жителей. Вот так их взгляды и встретились. И что-то томительно заныло в душе, и сердце застучало чуть быстрее. У этого высокого стройного юноши глаза оказались вовсе не цвета пожухлой травы, как у многих его соплеменников, но агатовые, и лучились они ласковым теплом. Никогда ранее не доводилось девушке испытывать того, что испытала она в первую же встречу с Ульвейном Вороново Крыло.

На закате выскользнула Астейн из усадьбы, из-за богатого стола, что повелел накрыть Игнлвальд в честь эльфов. Девушка устремилась к Серебряному ручью – хотела посидеть в одиночестве, унять бешеное сердцебиение и погасить внезапный жар, что огненной лавой растекался в груди. Да только вместо привычного журчания слышала она его бархатный голос и смех, а в искристой воде видела его глаза.

– А я думаю, куда это сбежала наша юная хозяйка, – вдуг раздалось у нее за спиной.

Да, это был он, Ульвейн Вороново Крыло. Стоял и смотрел на нее. Что прочла Астейн в его взгляде? То была удивительная нежность. Еще никто так не смотрел на нее.

– Зачем ты здесь? – спросила она, преодолев внезапную дурноту и слабость.

– А без тебя там скучно.

– Какое ж от меня веселье? – Девушка едва смогла заставить себя отвести от него взгляд и пожать плечами. – Я ж все больше молчу…

– Так давай вместе помолчим.

И они молчали. И лишь Сербярный ручей да древние сосны видели, как коснулись губы эльфа губ дочери Ингвальда. Для поцелуев слова не нужны.

Потом он приходил снова и снова, уже без всякой торговой надобности. В заранее условленном месте эльф оказывался всегда раньше Астейн, а после исчезал, скрываясь во влажных лесных тенях.

Слишком мало боги отвели им времени – как один миг пронеслись дни от праздника Первого Колоска до наступления снежных великанов. Ульвейн уговаривал ее уйти с ним, резонно замечая, что Ингвальд никогда не даст согласия на их брак. Но открытому сердцу девушки в тягость были и тайные встречи, и затянувшийся обман. Она верила в свое право на выбор.

На илистом дне памяти навсегда остались занесенный снегом старый амбар, запах сена, бархатное тепло кожи эльфа и сладкий аромат губ – призрачные следы преступной любви. Многие годы минули, много воды утекло с тех пор, но частенько приходили ночи, когда выносило приливом предательских воспоминаний бледное перекошенное лицо брата и сверкающий меч в руках отца, тогда просыпалась Астейн с криком на устах. Боль с годами не притупилась, и тело сводило потливой судорогой: Ульвейн бежал, а она осталась, хладной скалой приняв удар кипучей волны отцовской ярости.

Гнев отца явился для Астейн полной неожиданностью, как снежный буран в середине лета. Полагая себя свободной, она наивно думала, что может сама выбрать того, кому дарить любовь. Ингвальд считал иначе: привыкнув командовать дружиной, он желал командовать и детьми. А как Ингвальд-купец гордился свободой земляков! С каким презрением отзывался о кланах южных нордеров! «Не родился еще в предгорьях Белого Хребта тот нордер, кто добровольно повесит себе на шею короля! Нет у нас более братьев, ибо не стало у них былой гордости!» – так с горечью отзывался он о тех, кто по ту сторону Седого моря на совете кланов избрал королем Хенделана Лиса. Увы, его представления о свободе не касались семьи.

Какая судьба могла ждать девушку, изгнанную из родного дома? На сей счет можно не обольщаться. Всем было очевидно в те дни – неблагодарная дочь должна покинуть мир одиноких усадеб, троллей и цвергов. Только вот примет ли ее тот, другой мир, из которого приходили суровые миссионеры, где правили короли и бурлили города? Удивительное дело, но даже монахиней в том мире она стать не могла – слишком мало тогда знала о чужой вере.

Заплаканная Гуда Прекрасноволосая, – она стала после того случая с общиной для дочери чем-то вроде подруги, – сама едва умевшая писать, вывела на пару с бабушкой несколько строк настоятельнице женской обители Святой Хранительницы Итенель – ближайшего островка в Седом море, где разгорелась искра Предвечного Света. Они просили приютить Астейн и наставить на путь истинный. Дойдя в письме до слов «путь истинный», женщины глубоко задумались, ибо и сами не очень хорошо представляли, что это может означать. Гневные крики того, кто отказался быть отцом для предательницы-дочери, от которых содрогались стены, быстро вывели их из задумчивости.

– Главное, чтоб с голоду не умерла, – рассудительно сказала бабушка, вручая девушке пергамент. – Это не лучшее место в мире, но ты сама обрекла себя на такую жизнь.

– Есть и положительная сторона, – сквозь слезы попыталась улыбнуться Гуда, – это всего в нескольких днях пути от нас, да и настоятельницу Луту я хорошо помню. Она добрая женщина.

Луту, дочь Гуннстейна, Гуда знала еще с девических времен – хутора их родителей располагались по соседству. Лута рано вышла замуж, но вскоре овдовела. Приняв новую веру в Хонгарде, она отправилась в долгое паломничество, и получила благословение Великого Патриарха, Владыки Тайных Дел, на строительство женской обители на границе двух миров – на Лисьем острове, затерянном в бурном Седом море.

Получив знания, необходимые монашке, Астейн также примет веру Верхних земель и со временем вольется в сестринскую общину. Хотя, оставалась надежда, что отец одумается и простит дочь, не совершившую никакого преступления. Впрочем, тогда никто всерьез не задумывался о столь отдаленном будущем. Главное было добраться до обители.

Хельми сопровождал сестру, ибо путь предстоял хоть и не слишком долгий, но весьма опасный, ведь она не просто покидала отчий дом, а направлялась во владения южных нордеров, в земли короля Хенделана. Хитрый и алчный предводитель южных нордеров считал, – без всяких на то оснований, – острова Седого моря своими.

Когда немые белокудрые волны исполинским шатром смыкались над старым дреком, Астейн молила Волногонителя, сына Хозяйки Леса, поймать утлый челн в свои сети и прекратить ее страдания.