Глава 2

Много коротких безумств – это называется у вас любовью. И ваш брак, как одна длинная глупость, кладет конец многим коротким безумствам.

Так говорил Заратустра

Женщина в жизни должна быть одна, но прийти к ней можно только через многих.

Так думал Забодалов

Психиатр Людмила Георгиевна Богданова не была создана для психиатрии и для медицины вообще. Тот, кто впервые видел ее без белого докторского халата, мог предположить, что она либо преподает аэробику, либо ходит в цирке по канату, и это соответствовало ее облику, хоть и было далеко от действительности. Когда-то балетная школа и художественная гимнастика создали гармонию линий и пропорций, которую, независимо от вкусов и пристрастий воспевали в своих твореньях величайшие художники во все времена. Ее грация производила впечатление не только на ценителей классической женской красоты, но даже на самых буйных обитателей больницы действовала гипнотически. В присутствии доктора Богдановой больные на голову граждане замолкали и беспрекословно делали все, что от них требовалось. Но в ранней юности будущая доктор Богданова никогда не собиралась связывать свою судьбу с балетом или со спортом и тем более с медициной. Все думали, что она пойдет по чисто гуманитарной дорожке и займется историей, филологией или, скорее всего, юриспруденцией. А судьба обошлась с ней довольно странно, послав сразу после окончания школы молодого интересного студента медика, собирающегося стать вторым Фрейдом или Юнгом. Этот юноша и предопределил судьбу несостоявшегося адвоката Богдановой, уговорив ее заняться медициной и став на ближайшие десять лет ее мужем. Но, как это часто бывает, юношеские амбиции разбились о нерешенные бытовые проблемы, до Фрейда с Юнгом дотянуться не удалось, как не удалось пролепетать в науке хоть что-то внятное и разумное, и несмотря на то, что кандидатская и была защищена, она представляла собой абсолютно безжизненную гипотезу, тонущую в океане пустой терминологической трескотни. Неоправданные ожидания плохо сказались на характере, появился комплекс непризнанного гения, он разругался со всеми старыми друзьями, завел новых, которые были поглупее и могли еще слушать его псевдонаучную болтовню, основанную на интересных догадках студенческой поры. Она достойно несла свой крест, не жалуясь и не стремясь изменить что-то в своей жизни, пытаясь всячески поддержать человека, с которым когда-то решила связать свою судьбу, и стараясь не задумываться над возможной ошибочностью сделанного выбора. Даже написала за него две статьи, которые имели большой успех, что полностью вывело его из себя. Он нашел молодую глупую медсестру, сначала пропадал с ней целыми днями, а потом и совсем ушел из дома. Детей у них не было, и развод не создал больших трудностей. На следующий после развода день они поняли, что, в действительности, все это время были совершенно чужими людьми, а через пару лет уже даже не вспоминали о прожитых вместе годах, а воспринимали их как время, проведенное с кем-то в одной квартире.

Сразу после развода вокруг Богдановой появилось несколько шмелевидных кавалеров, деловито жужжащих, подергивающих толстыми пузиками и наперебой рассказывающих о своем все улучшающемся материальном положении, здоровье, лучезарных перспективах и так далее. Ей они говорили, что ценят ее за ум и обаяние, и что быть рядом с такой женщиной для них большое счастье. По поводу обаяния все было понятно, а вот что касается ума… Сначала Богданова никак не могла понять, что они имеют в виду. Но потом она провела ряд незаметных экспериментов над своими воздыхателями и поняла, что ее ум для них заключается в том, что она сразу и безошибочно определяет то, что они хотят от нее услышать. Это даже превратилось в маленькую игру по дрессировке самодовольных зверьков при помощи ключевых слов и жестов. Все, начиная с доминантного самца в стае бабуинов и кончая любителем садово-огородной тематики, охотно демонстрировали выработанные опытной рукой профессионала рефлексы и при этом были безмерно счастливы. Но даже несмотря на то, что трое из них были не женаты, двое уже подали на развод, а остальные собирались разводиться, она отказала всем, повергнув в шок своих подруг и еще больше убедившись в своей правоте после прослушивания их чистосердечных наставлений по поводу различных способов достижения женского счастья. Полный перечень всего, для чего может понадобиться мужчина, начиная с создания уютного гнездышка со звонкоголосыми птенчиками до использования в качестве вибратора, не требующего замены батареек, сердобольные подруги пытались привести в качестве аргумента для выбора одного, пусть не идеального, но и далеко не самого плохого спутника жизни. В итоге, чтобы не заразиться среднестатистической глупостью, с большинством подруг пришлось расстаться. Она хотела общаться только с теми, кому было совершенно все равно, как и с кем она живет, и вообще хотелось оставить все разговоры на тему отношений с мужчинами. Но таких равнодушных среди ее подруг не оказалось, и она осталась наедине с работой и музыкой, которая заполняла все ее оставшееся пространство и время. От миллионов других одиноких женщин ее отличало только то, что она никак не пыталась устроить свою повседневность, потому что знала наверняка, что скоро произойдет главное событие ее жизни, и что именно тогда ей придется определить свою судьбу. И это ей сообщила собака. Да, самая нелепая дворняга, которую только можно представить, подошла к психиатру Богдановой, когда она возвращалась после развода домой, и тихо, но очень уверенно сказала:

– Если хочешь знать, что будет дальше, купи мне триста грамм «Докторской» колбасы. И еще большой пакет еды для немолодых собак с разными полезными добавками. И еще хорошо бы переночевать в тепле, а то ночи уже холодные.

Будучи хорошим специалистом в своей области, доктор Богданова списала все на стрессовое состояние и усталость после развода, но пожалела этого Квазимоду животного мира и взяла его к себе, купив еще мягкую подстилку для спанья, способную сделать счастливой любую, даже самую привередливую собачку королевских кровей. Зайдя домой и по-хозяйски осмотревшись в квартире, пока еще безымянный пес, громко чавкая, слопал триста грамм «Докторской», затем деловито обнюхал положенную в прихожей импортную подстилку, саркастически хмыкнул, сказал «спокойной ночи» и пошел в спальню, где, улегшись поудобней на подушках, стал заниматься традиционным собачьим чесанием, лизанием и отловом, по всей видимости, многочисленных блох. Услышав вежливое «спокойной ночи» и увидев, что ее кровать уже занята, Богданова налила себе вина и села на диван, пытаясь мобилизовать все свои знания для рационального объяснения происходящего.

– Кстати, во дворе меня прозвали Дарвин, – донеслось из спальни.

– А меня зовут Людмила, – вежливо ответила она и, глубоко вздохнув, добавила: – И почему это со мной произошло?

– Потом узнаешь, – опять донеслось из спальни.

Она залпом выпила бокал вина и налила еще.

Утром доктор Богданова проснулась, сидя на диване с пустой бутылкой в одной и бокалом в другой руке. Новый жилец сидел перед ней и внимательно рассматривал этикетку на бутылке, которую она держала.

– Доброе утро, господин Дарвин, – на всякий случай сказала Богданова, надеясь, что вчерашнее происшествие – это только слуховая галлюцинация.

Дарвин встал и дружелюбно завилял хвостом. Потом они позавтракали в абсолютной тишине после чего он подошел к двери и на чистом собачьем языке сказал:

– Гав.

– Простите, что вы сказали? – еще не веря своему счастью, пролепетала Богданова.

– Гав, – повторил Дарвин и царапнул лапой по двери.

– Вы, наверно, на улицу, хотите погулять, так сказать пройтись… – понимающим тоном сказала Людмила, опасаясь услышать в ответ. – Ну это и ежу понятно, куда и зачем мне надо.

Но Дарвин промолчал, только внимательно посмотрел на нее, и в его глазах она прочитала все то, о чем только что подумала.

Первые месяцы пребывания Дарвина в квартире прошли совершенно спокойно. Каждое утро Людмила выпускала его во двор, а сама шла на работу, а на обратном пути Дарвин встречал ее у подъезда, и они шли ужинать. За все время, прошедшее со дня их знакомства, он не проронил больше ни слова, и она совсем успокоилась, объяснив себе механизм и причины странных слуховых галлюцинаций. И хотя в доме с появлением собаки прибавилось забот, доктор Богданова была очень рада такому новшеству в своей жизни. Правда, некоторые моменты в поведении Дарвина настораживали ее. Например, он всегда очень внимательно и с явным удовольствием слушал классическую музыку, иногда довольно правдоподобно дирижируя хвостом. Это противоречило всему, что говорили в институте на зоопсихологии, и она даже подумывала о написании статьи о музыкальных способностях Дарвина, но побоялась, что в результате с ним начнут проводить какие-нибудь опыты или вообще заберут у нее во имя науки. Второй особенностью Дарвина было то, что он очень интересовался самой Людмилой. Стоило ей начать переодеваться, он бросал все свои собачьи дела и, выглядывая откуда-нибудь, внимательно ее рассматривал, а когда она шла в ванную, он, как камбала, расплющивался по полу и пытался заглянуть в щель под дверью. Один раз ему даже удалось повернуть зубами круглую дверную ручку, но Людмила уже стояла в халате с намотанным на голову полотенцем. Он досадливо фыркнул и пошел на свою подстилку, что-то бормоча себе под нос. Зная такую особенность поведения Дарвина, Людмила всегда выставляла его из спальни и из ванной, но один раз, когда внезапно зазвонил телефон, она, забыв про назойливого барбоса, прибежала в комнату в одних шлепанцах с полотенцем в руках. Добежав до телефона и схватив трубку, она увидела довольную физиономию Дарвина, который сидел напротив, развалившись в кресле, и улыбался своей собачьей улыбкой. Людмила со злостью бросила телефон, даже не узнав, кто звонил.

– И не стыдно? – задала она риторический вопрос, заворачиваясь в большое махровое полотенце и думая, как бы отомстить добившемуся своего наглому животному.

– Нисколько не стыдно. Даже наоборот, очень рад за тебя, – совершенно конкретно ответило наглое животное, зевнуло, начало чесать задней лапой за ухом и добавило – потому что помывка тела и другие гигиенические процедуры – залог долгой и счастливой жизни.

«Все кончено», – сказала себе Богданова. Речь Дарвина произвела на нее сильное впечатление. Особенно слова «гигиенические процедуры» в устах собаки звучали как приговор к принудительному лечению и запрету далее заниматься психиатрией. Эти слова всегда ассоциировалось у Людмилы со стройным рядом упитанных женщин в зеленых халатах с красным крестом на рукаве и противогазом через плечо, проверяющих чистоту рук у выходивших из общественных туалетов граждан, а когда Дарвин закончил свою речь, все эти плакатные санитарки вдруг окружили ее и стали на перебой требовать справку о психическом здоровье. Все вокруг стало мягким и покачнулось…

Она очнулась от того, что волосы, беспорядочно разбросанные по плечам и груди, щекотали кожу, шевелясь от легкого движения воздуха, создаваемого стоящим перед ней вентилятором.

– Это вы сами его принесли и включили? – спросила она сидящего рядом Дарвина.

– Нет, слесаря вызывал, – ответил пес, явно обрадовавшись тому, что она пришла в себя. – Пожалуйста, не падай больше в обморок, это меня нервирует.

Осмотревшись по сторонам, Людмила поняла, что по-прежнему находится в своей квартире и ничего страшного с ней не произошло, кроме того, что из мира, где все было понятно объяснимо и предсказуемо, она попала в мир говорящих собак, которые обладают определенным чувством юмора и даже, не читая инструкции, могут пользоваться электроприборами. И жизнь в этом новом для себя мире она начала с того, что поправила немного сбившееся махровое полотенце и строгим официальным голосом сказала:

– Господин Дарвин, перестаньте мне тыкать, мы с шампанского на брудершафт не пили!

– А я вообще не пью, – неожиданно стал оправдываться Дарвин, – и на самом деле я бы рад, но понимаешь, не положено мне тебя на Вы называть.

– Кем это не положено?! Это что значит, – завелась, уже полностью придя в себя, Богданова, – что есть еще главный говорящий барбос, который откусит вам хвост, если вы проявите самую элементарную вежливость по отношению к женщине и будете называть меня на Вы?

– И вовсе не барбос, и ничего он мне не откусит, – опять неуклюже попытался оправдаться Дарвин. – И вообще, – он перешел на строгий повелительный тон, – прекрати здесь кипеть свой разум возмущенный. Твое главное дело сидеть и слушать, что я сейчас скажу.

Последняя фраза прозвучала очень убедительно, и Людмила спокойно прилегла на диван, поудобней расположившись на подушках и положив одну руку за голову.

– О-о-о да-а-а-а, – пропел Дарвин, как будто увидел что-то давно ожидаемое, но никогда ранее не виденное. – Ну, приступим к самому важному, объясняющему, почему ты здесь, а главное, почему я здесь. Но сначала, как человек научно грамотный, ты должна безоговорочно принять новую аксиоматику своего существования, иначе тебе просто конец.

– Что-то у вас не очень богатый выбор вариантов, но я согласна, – ответила Людмила, включив все свое обаяние и пытаясь смягчить ставшего таким суровым Дарвина.

Заметив это, Дарвин на секунду скорчил умилительную рожу и сразу опять стал серьезным и сосредоточенным.

– Итак, аксиома номер раз: ты не сошла с ума, и все, что ты видишь и слышишь – реально и не является результатом больного воображения. Аксиома номер два…

– А сколько всего? – перебила его Богданова, пытаясь хоть немного сбить спесь с грубияна, не желающего называть ее на Вы.

– Вообще, Вселенская, только одна, – без тени смущения заявил Дарвин, – вторую я придумал сам… но для твоей же пользы.

– Хорошо, огласите, пожалуйста, результат своего законотворчества.

– Аксиома номер вторая, – торжественно произнес Дарвин, встав на задние лапы и скрестив передние на груди. – Я тебе, бл… не задрипанный собак, бл… я тебе е… на самом деле…

– Послушайте, незадрипанный собак, где вы учились говорить? – опять перебила его Богданова. – Если не хотите называть меня на Вы, то по крайней мере следите за культурой своей речи, если вы вообще понимаете, что это такое.

– А ты что думаешь, – возмутился оскорбленный Дарвин, – такой мордой можно разговаривать пятистопным ямбом с гекзаметром во второй октаве?

По глазам было видно, что он знает, что сказал сейчас страшную чушь, но упоминание ямба и гекзаметра явно подействовало на Богданову успокаивающе, и она извиняюще наклонила голову, предлагая Дарвину продолжить.

– Я не блохастый canis lupus familiaris, – гордо сказал он и сделал многозначительную паузу, – я ангел, который пришел, чтобы привести тебя ко вратам судьбы твоей. И если ты готова принять это сердцем и разумом, положи правую руку на лоб, а левую на живот…

– А живот-то тут при чем? – опять возмутилась Богданова, все еще воспринимая ситуацию как странную, неизвестно кем и зачем затеянную игру.

– Делай, что тебе говорят, – прорычал уже не на шутку рассерженный Дарвин.

– Хорошо, – и она встала с дивана, расположив руки, как он требовал.

– На живот, а не на полотенце, – приказным тоном опять прорычал новоявленный ангел и показал клыки.

– Еще чего?! М-м-маньяк, – уже испуганно проговорила Богданова, но все-таки сделала, что он просил, и бросила полотенце на диван.

– Правую на лоб, – рявкнул Дарвин.

Людмила начала беспорядочно менять руки, но не могла вспомнить, где право, где лево, и, окончательно запутавшись, закрыла ладонями лицо и заплакала. Проплакав минуту и поняв, что вокруг ничего не происходит, Людмила с опаской опустила руки и увидела, что только что грозно рычащий тиран сидит перед вентилятором и пытается своей неуклюжей лапой переключить скорость вращения. Догадавшись по прекратившимся всхлипываниям, что она уже в порядке, пес бросил взгляд в ее сторону и опять вернулся к своему вентилятору.

– Можешь одеваться, – сказал он после короткой паузы тоном, каким говорят врачи своим пациентам после осмотра.