Скорее всего, он, как всякий нормальный человек, видел в религии часть культуры. Но разве мыслимо было сказать об этом вслух! Однажды взгляды гостей от властей зацепились за два музейных экспоната: бюст Иоанна Кронштадтского и дореволюционную картинку, на которой наследник престола Алексей Романов принимает причастие в присутствии остальных членов семьи. При всем при этом не было подписей, сурово клеймящих церковь и самодержавие.

Это был повод, чтоб перерыть рабочий стол Берса. Нашли листочек, где обрывками фраз обозначены известные анекдоты (классическое по тем временам доказательство антисоветских настроений), парижский адрес мужа двоюродной тетки, князя Святополк-Мирского (что «неопровержимо» свидетельствовало о подготовке к побегу за границу).

Самой же крупной поживой оказалось нарисованное рукой Александра Берса родословное древо Берсов – Эристовых – Энгельгардтов с рукописной пояснительной запиской к нему. Так он еще смеет гордиться своим дворянским прошлым!

Все смешалось в доме Никифоровых

Берсы жили вместе с родственниками Елизаветы Михайловны. Четверо незваных гостей, нагрянув вечером, перевернули его вверх дном. Александр Андреевич не выдержал этих вопросов, этого бесцеремонного рытья в книгах, письмах, любимых вещах. Старые вещи он любил любовью историка и коллекционера. Мог однажды вернуться домой без полушубка, но… в кольчуге, весьма довольный удачным обменом.

В разгар обыска он ударил антикварной тростью по антикварной «горке» с антикварной посудой. Усадив между охранниками, его увезли.

В тюрьме началась горячка, бред, кровохарканье. Полтора месяца не могли приступить к допросам.

Дом на улице Большакова замер тревожным ожиданием. Позднее арестовали мужей еще двух сестер Никифоровых.

Муж Софьи Михайловны, геолог, смеялся над ее тревогами:

– Да за что меня арестуют! Чем я могу навредить? Подменить синклиналь антиклиналью?

Когда-то он, молодой и любопытный, забрел к анархистам и на какое-то время у них задержался. «Кроткий наш анархист», – звала потом зятя Сонина мама.

Пришло время, когда ему припомнили, что однажды он вошел не в ту дверь… Арестовали и Софью. Пять лет она провела в Северном Казахстане, в лагере под Акмолинском, позднее Акмолой.

В саманных бараках, до блеска выскобленных женскими руками, было зверски холодно. Вопреки всем правилам, узниц выпускали с ночи до рассвета на озеро за тростником для печек. Триста женщин выбегали через распахнутые ворота.

Сегодня это все будто сон: освещенное луной белое пространство, молчаливый стремительный бег, ощущение простора и воли, шелест и треск камыша, бег назад, от свободы в неволю, с единственной панической мыслью: только бы успеть!

Сын за эти годы отвык от нее, стал чужим. Женщины в лагере жили мыслью о том, что выйдут на волю раньше своих любимых и успеют к их возвращению возродить разрушенный дом. А любимых уже не было в живых.

Муж старшей сестры, Надежды Михайловной, служил ветеринаром. В прошлом его угораздило побыть кандидатом в Учредительное собрание…

Его арестовали, ее отчислили из мединститута. Четверо репрессированных. Не слишком ли на одну семью…

Муж средней сестры, Елизаветы Михайловны, родился, как мы уже знаем, дворянином. Это, по логике следствия, и была главная его вина. Кроме родословного дерева обнаружилась весьма любопытная веточка.

Виноват от рождения

Матушка Александра Андреевича Берса Мария Константиновна была дочерью Константина Васильевича и внучкой Василия Васильевича Энгельгардтов. Если произнести это имя, Василий Васильевич, пять раз, в соответствии с «коленами» родовой истории, в которой сына звали как отца, а отца – как деда и прадеда, то у самого «древнего» Василия Васильевича обнаружится мать, графиня Екатерина Григорьевна фон Штрален. Фамилия, похоже, вымышленная, в переводе с немецкого означает Лучистая.

Отцом «Лучистой» Екатерины назван в родословной светлейший князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический, а матерью – не менее лучезарная особа: Софья Фредерика Августа, принцесса Ангальт-Цербстская. То есть Екатерина II.

Вот какую глубочайшую крамолу обнаружили доблестные чекисты в столе научного руководителя Свердловского антирелигиозного музея. Почему же хранил он эту родословную, недостойную советского служащего? Почему копал ее все глубже и глубже?

Александр Андреевич пытался растолковать по пунктам, зачем ему нужна родословная таблица. Во-первых, его изыскания одобрили и просили продолжать сотрудники толстовского музея, Центрального архива и других уважаемых научных учреждений. Во-вторых, для него важно разобраться в вопросе о передаче биологических свойств, чтобы понять причины ранней смерти его детей.

На завершение он приберег неотразимый аргумент: «Для меня лично место в социалистическом строительстве, при наличии чуждого происхождения и воспитания, определялось сознанием необходимости использовать свои биогенетические особенности и перестроить их на новые рельсы».

Пожалуй, такому намерению мог бы поаплодировать сам Трофим Лысенко, если бы не запнулся на слове «генетика». Но чекисты бдительность не потеряли и подловили Берса на другой крамольной фразе. Оказывается, во время какой-то эпидемии в Ишимском районе нынешний подследственный рвался туда спасать людей и аргументировал свое намерение так: «Дворянство, кроме звания, налагает и определенные обязанности».

Вот уж тут они приперли этого толстовского родственничка прямо к стенке! «Вы мотивировали действия так? Признаете себя в этом виновным?» Не отвертелся, дворянское отродье!

А еще руководителя антирелигиозного музея пытались подловить на религиозных чувствах. Тщательно выведывали: а правда ли, что несколько лет назад, еще до работы в музее, он молился (!!!), когда дома, по настоянию тещи, отпевали по христианскому обряду его крохотную дочку. Его вынуждали оправдываться. А мог ли он помнить, как держался тогда, в страшном горе!

Попытки устроить на работу «бывших людей» и нелегально перейти границу, сомнительное отношение к колхозам и сравнение Сталина с Аракчеевым – это уж «довески» к главным необъятным прегрешениям. Еще из «дела» ясно: его пытались привлечь к секретному сотрудничеству с «органами», а он упорно характеризовал тех, кто считался его «объектами», как активных сторонников советской власти и потенциальных членов ВКП (б), чем «дезориентировал» органы ОГПУ-НКВД.

Итак, «гр-н Берс Александр Андреевич, 1902 г. р., русский, гражданин СССР, сын полковника царской армии – генерала белой армии, б. дворянин, родственник б. князьям Эристовым […] изобличен в том, что вел антисоветскую пропаганду, ведет подготовку к нелегальному переходу границы СССР, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58.10 и 84 УК РСФСР».

В ноябре 1930 г. его отправили в поселок Медвежья Гора, в распоряжение Белбалтлага НКВД. Родные надеялись, что через три года, отбыв срок, он вернется домой. Но мыслимо ли обрести свободу как раз тогда, когда волны репрессий вышли из берегов. За год до предполагаемого освобождения последовал новый приговор.

Из справки о реабилитации: «Берс А. А. был обвинен в том, что является членом контрреволюционной фашистской террористической группы, работая лекпомом, оказывал помощь членам группы, незаконно освобождая их от работы. Постановлением тройки НКВД Карельской АССР от 20.09.37 г. Берс был приговорен к расстрелу. Приговор исполнен 28.09.37 г.»

Лекпом, помощник лекаря, брат милосердия… Такова была его роль на земле. Ведь до увлечения археологией он успел закончить в Московском университете два курса медицинского факультета. Видимо, собирался пойти по стопам прадеда, придворного доктора. В приговоре есть два слова правды: оказывал помощь. Свою роль дворянина он понимал именно так.

«Граф, пахать подано!»

За два неполных года – от приговора до приговора – он послал в Свердловск несколько писем – с суровой прозой и возвышенными стихами. До Елизаветы Михайловны дошли не все. Поэма из рыцарской жизни, с явными намеками на современность, складывается не полностью. А стихи, посвященные сыну, вот они:

 
Привет тебе,
мой маленький сынишка!
Привет тебе,
лучистый рыцарь мой.
Меня ты знаешь
только понаслышке,
Как образ сказки,
древней и чужой.
Мне не дано ловить
твой первый лепет,
Значенье слов
угадывать с трудом.
Твой профиль время
произвольно лепит
И тянет нити
в наш разбитый дом.
Большой медведь
стоит на задних лапах,
Твоей кровати
охраняя грань.
Могучий дуб
своей зеленой шляпой
Накроет солнца
огневую рань.
Я пчел пошлю,
чтоб мед тебе носили.
И рыбы сделают,
чего б ты ни хотел.
Я прикажу,
чтоб рыцаря хранили
Все знаки,
вписанные в гербовом щите.
Но, строя мир
и мир воспринимая,
Не забывай
про своего отца.
Пусть в трепетной
и быстрокрылой стае
Мелькнет эскиз
и моего лица.
Привет тебе,
мой маленький сынишка.
Привет тебе,
спокойно спи, дружок.
Я принял на себя
за годы передышки
Твой тяжкий крест
и сделал твой урок.
 

Эту отцовскую колыбельную с описанием фамильного герба (дуб, медведь, пчелы, рыбы) Андрей впервые прочел в 14 лет.

– Мама тогда сочла, что в это замечательное время я уже могу держать язык за зубами, – говорит Андрей Александрович.

Так, горьким прозрением, кончилось его пионерское детство. Вступать в комсомол он не стал. Работал, учился. Жил без поблажек себе. Мать бы ему не позволила.

– Граф, пахать подано! – иронично напоминала она о житейских обязанностях.

Сегодня он крупный ученый, доктор технических наук, член Международной академии информатики. А для нас, газетчиков, как бы свой человек. Когда в стране внедрялся компьютерный набор, значительно убыстривший процесс прохождения материала от журналистского блокнота до газетной полосы, именно Берс стоял у истоков, то и дело летал в Москву с удостоверением, в котором была вписана такая интересная должность: главный конструктор «Правды».

А еще он – философ от информатики. Красочно, увлеченно рассуждает об информационной картине мира, ее будущем.

Несколько лет назад ему передали «вещдоки» из отцовского дела, в том числе родословное древо. Он отнесся к нему с любопытством ученого и ироничностью потомственного интеллигента. Особенно не любит всяких охов и ахов по поводу родства предков с великим писателем:

– Извините, но к Льву Николаевичу я отношусь… с трудом, как все Берсы, потому что он обижал Софью Андреевну, которая родила ему тринадцать детей и девятерых из них вырастила! И еще Лев Николаевич поговаривал: «Берсам всегда сидеть неудобно, потому что у них ж… худая». Все Толстые такие важные. Зато мы – Берсы!

Он произносит фамилию, доставшуюся от родителей, с очень большой буквы.