Печуркина Р. А.
Честь и совесть, ставшие мишенью. (о репрессированных родственниках Софьи Андреевны Толстой-Берс)
Впервые опубликовано: Областная
газета. 1997. 30, 31 октября

Вряд ли такое начало повествования понравится одному из его героев, новосибирскому профессору Андрею Александровичу Берсу, но я все-таки «станцую от печки», большой русской «печки», которая именуется Лев Николаевич Толстой.

Эти «полубелые» Берсы

Из студенческого фольклора известно, что «жена его Софья Андреевна […] босиком не ходила, хранила дворянскую честь», хотя семья Берс, из которой она происходила, не столь родовита, как графы Толстые.

У Софьи Андреевны было четыре брата. Старший из них, Александр Андреевич, орловский вице-губернатор, имел сына Андрея Александровича, офицера. У Андрея Александровича был сын, историк, который, конечно же, звался Александр Андреевич. Наконец цепочка дошла до нашего нового знакомого, Андрея Александровича Берса, кибернетика. Двух последних Берсов в этой цепочке мы можем считать своими земляками, их жизнь тесно связана с Екатеринбургом-Свердловском. Но вернемся к началу.

Все Берсы часто и подолгу гостили у Толстых в Ясной Поляне. Старший сын писателя Сергей Львович отмечает в своих воспоминаниях за 1881 г.: «В феврале в Ясную Поляну приезжал дядя Александр Андреевич Берс со своей красавицей женой Патти Дмитриевной, рожденной кн. Эристовой».

У Льва Николаевича была своеобразная классификация родственников: он делил всех Берсов на «черных» и «белых». Более ему симпатичны «черные» Берсы, к ним он относил и Софью Андреевну. Они умны, но у них «равнодушие к умственным интересам. А спит у них ум оттого, что они сильно любят. У белых Берсов участие большое к умственным интересам, но ум слабый и мелкий. Саша пестрый, полубелый».

«Полубелому» Саше Лев Николаевич исповедовался в минуту жизни трудную. Хрестоматийный случай, который рассказывают студентам и школьникам в качестве иллюстрации душевного отношения графа Толстого к простому народу, известен, оказывается, из письма Льва Николаевича к шурину Александру Андреевичу: «Можешь себе представить, что после прошлогодней истории быка, убившего человека, приняты все меры, и неделю тому назад молодой бычок на привязи убил человека, который, исполняя мое приказание, отвязывал его. Я трое суток ходил за этим человеком, и он умер, и хочешь не хочешь, я чувствую на себе смерть этого человека и мучаюсь ужасно».

Александру Андреевичу доводилось играть роль не только «жилетки», в которую плакался великий родственник, но также источника, из которого тот черпал сюжеты для произведений, ставших русской классикой. Вот тому свидетельство, письмо Льва Николаевича Татьяне Андреевне Кузьминской, урожденной Берс: «Таня, милый друг, сделай мне одолжение. Спроси у Саши, брата, можно ли мне в романе, который я пишу, поместить историю, которую он рассказывал об офицерах, разлетевшихся к мужней жене вместо мамзели, и как муж вытолкнул и потом они извинялись. Дело у меня происходит в кавалерийском гвардейском полку, имена, разумеется, непохожие, да я и не знаю, кто были настоящие, но все дело так, как было».

А писал тогда Толстой «Анну Каренину», и сколько поколений потом читали, как Вронский в театральной ложе начинает свой рассказ кузине, княгине Бетси: «Это немножко нескромно, но так мило, так ужасно хочется рассказать… Я не буду называть фамилий…»

Листок, оторвавшись от ветки родимой…

Годы отсчитали с того письма полвека и пошли дальше, в нашу сторону. Канули в прошлое родовые усадьбы, театральные ложи. Полагалось о них забыть и исповедовать новые ценности. А один чудак помнил. Звали его Александр Андреевич Берс, чете Толстых он приходился внучатым племянником.

Александр Берс появился в Екатеринбурге в 1922 г. Ему дали комнату под крышей бывшей немецкой кирхи, что стояла неподалеку от оперного театра.

– Была в нем какая-то тайна, – говорит сегодня Софья Михайловна Максимова, одна из немногих живущих ныне людей, которые лично знали Берса. Мы разговаривали в квартире на юго-западе Екатеринбурга.

…Тогда ее звали Софинькой, она была младшей среди четырех дочерей агронома Никифорова. В их доме, что стоял на перекрестке улиц Большакова и Сурикова, все – и сестры, и их родители – жалели Александра. Уж слишком безжалостно швыряла его жизнь.

В усадьбе деда со стороны матери, Константина Васильевича Энгельгардта, с мальчиком говорили на разных языках по очереди – сегодня немецкий, завтра французский, послезавтра английский. Он учился в Московском реальном училище, мог рассчитывать на блестящую карьеру и устроенную жизнь. Но…

Переворот вырвал почву из-под ног, разметал семью. Мой отец Андрей Александрович Берс в 1931 г. проживал в Париже. Моя мать Мария Константиновна со вторым мужем Николаем Николаевичем Федотовым была в Красной армии в качестве сестры милосердия. Вместе с мужем в городе Могилеве в 1920 г. была арестована особым отделом ВЧК 16 армии, заболела тифом и лежала в тюремной больнице. Больше никаких сведений получить не удалось.

Постоянной крышей над головой у него тоже не было. Единственное, что всегда оставалось с ним, – его ум, его знание. Курс археологического института он освоил с перерывом на Гражданскую войну, которую прошел красноармейцем.

А может, тайна его была в том, что он, как дед его и полный его тезка, говоря словами Толстого, был «полубелый» и красным не стал, как ни старался. В Екатеринбурге-Свердловске Берсу удалось работать в облплане, облархиве, издательстве «Уралкнига», участвовать в археологических экспедициях.

Последнее обстоятельство во многом определило судьбу одной из сестер Никифоровых, Лизы. Она впервые работала на раскопках шестнадцатилетней девочкой. Видимо, все как-то переплелось: поиски ответов на загадки истории, восхищение загадочным, неисчерпаемо умным человеком с какой-то нездешней внешностью и необычной судьбой. Но пройдет семь лет, прежде чем она оставит родным записку: «Я ухожу к Берсу».

Судьба отнимет у нее мужа. Наука, общее их достояние, останется с ней навсегда.

Она умела видеть сквозь века

Уральские археологи сделали традицией Берсовские чтения. Нынче научным семинаром, уже третьим по счету, отметили 95-летие со дня рождения Александра Андреевича и 90-летие – Елизаветы Михайловны.

Из зала областного краеведческого музея, где чтения открывались, перебрались на берег Аятского озера. Здесь когда-то работала Елизавета Михайловна. Прошли по ее старым раскопам и своим новым, уселись на перевернутые вверх дном лодки и продолжили разговор.

Елизавета Михайловна все время незримо присутствовала рядом – ведь авторы докладов и сообщений – ее ученики, идут по ее следам. Она первой составила каталог археологических памятников Свердловска и его окрестностей, первая описала несколько новых археологических культур.

Казалось, она обладала способностью видеть сквозь землю и сквозь время. Может быть, поэтому ей «везло». Она сумела воссоздать процесс обработки металла на горе Думной в Полевском, понять, какими были уральские жилища древних эпох.

Ее сын Андрей Александрович, тот самый профессор информатики из Новосибирска – он тоже участвовал в Берсовских чтениях, – вспоминал, как однажды, уже на Алтае, ехал вместе с матерью и ее учениками по берегу Катуни к ее притоку.

– Я покажу вам голубые долины Едигана, – обещала Елизавета Михайловна.

Раскрылась долина, действительно голубая. Начали разворачивать лагерь. Берс тем временем пошла осмотреться. Шагала молча, сосредоточенно. Наконец позвала одного из учеников:

– Копни здесь, Юлик.

Юлик копнул. Сразу же пошел материал, свидетельствующий о том, что много веков назад эта точка была обитаемой.

На вопрос о том, как же об этом догадалась, Елизавета Михайловна улыбнулась:

– Все очень просто. Я представила, что мне надо здесь поселиться, выбрала место для жительства. И оказалась права.

Все просто… Она не осложняла жизнь. В жизни ее и так было полно сложностей. Одна за другой, крохотными, умерли две дочки, ГУЛАГ отобрал мужа. Сына приходилось растить в вечной нехватке денег и времени. Впрочем, в их среде не было принято вздыхать по этому поводу.

Специального образования она не получила. Ее «университетом» был муж. За годы, прожитые вместе с Александром Андреевичем, прошла под его руководством курс истории, археологии, геральдики, музееведения, искусствоведения. Могла беглым взглядом оценить экспонат: это подлинник, а это новодел.

Но право работать в археологии ей приходилось отстаивать снова и снова. Создала в Уральском университете археологический кабинет и возглавила его. Сын, закончив МВТУ им. Баумана, распределился в Новосибирск, и мать помчалась налаживать ему домашний уют.

Корифей сибирской археологии академик А. Окладников Елизавету Михайлову ценил, дал ей возможность поездить, покопать.

Она не любила Новосибирск, «город без прошлого». Тосковала по Свердловску, по Уралу. Но назад вернуться не получилось. Ее покой на кладбище Академгородка сторожит стальной идол – копия древнего, деревянного, найденного в долине Исети.

Она пережила мужа на 44 года.

…На Берсовских чтениях Александру Андреевичу тоже воздали должное. Пожилые уже люди вспоминали, как в юном возрасте завороженно слушали экскурсовода в областном антирелигиозном музее, что располагался в печально знаменитом Ипатьевском доме. Этим экскурсоводом был А. Берс.

Горе от ума

Среди его научных трудов – к сожалению, немногочисленных – есть брошюра «Пугачевщина на Урале». Молодой историк Д. Регин отметил, что в ней Берс, в отличие от других авторов советского времени, не воздает пугачевщине безоглядную хвалу, а сообщает, что поддержка ее вовсе не была единодушной. Мастеровые уральских заводов не пошли за Пугачевым, а в отдельных случаях даже оказывали сопротивление. Заводское производство было для них источником жизни, благосостояния, а стало быть, им никак не могло понравиться, что пугачевцы грабят и сжигают заводы-кормильцы.

Автор брошюры стремился быть честным историком, несмотря на опасность такой позиции.

С 1934 г. Берс работал в антирелигиозном музее техническим директором и научным руководителем. Уже не узнать, с какими чувствами входил он в двери Ипатьевского дома, который еще хранил память о страшной трагедии – убийстве царской семьи. Младшей сестре жены, Сонечке, говорил:

– Приходи, посмотри, какие иконы я там сохраняю.