Скоро серые сумерки заползли в ложницу. Дара зажгла свечу, села за стол, облокотившись локтями. Никто не принёс дров для печи, и в покоях быстро похолодало.
От усталости потянуло в сон, но Дара не поддавалась слабости. До рези в ушах она вслушивалась в тихие голоса за дверью, пытаясь понять, что происходило снаружи. Пару раз она думала, что нужно бежать, но сил осталось слишком мало.
«Князь должен за мной прийти, – уговаривала она себя. – Если я сбегу, будет только хуже. Все решат, что я виновна и боюсь наказания».
Знать бы только, в чём её обвиняли. Неужто за исчезновение простой служанки княжескую ведьму могли посадить под замок? Не посмели бы. Дело должно было быть серьёзнее.
Из города по-прежнему доносились крики. Дара несколько раз порывалась открыть ставни и попробовать что-нибудь рассмотреть, но в ложнице и без того было холодно.
Один раз ближе к закату приходил Стрела. Дара слышала из-за двери его звонкий голос, когда он уговаривал стражников «решить всё по-братски», как всучивал им взятку, а после угрожал от имени князя, и по его словам девушка отчего-то поняла, что Великий князь не имел к этому никакого отношения. Стрела врал, это поняли и стражники, и он ушёл ни с чем прочь.
Вряд ли бы он явился спасать Дару по собственной воле. Скорее всего Стрелу прислала сестра. Это означало, что с Весей всё было в порядке.
С приближением ночи сильнее ощущался холод.
Когда последний свет ещё брезжил на горизонте, Дара увидела, как из её рта вылетело облачко пара. Девушка продрогла до костей. Кровь замедлила свой бег. Пальцы окоченели, и она едва могла ими пошевелить.
Хотелось закричать, позвать на помощь, но слова застряли в горле, губы не слушались.
Город беспокойно шумел. Бесконечный злой вой разносился по Лисецку, и даже подумать было страшно, что творилось на улицах. Сколько людей пострадали в ту ночь? Против кого обратилась разъярённая толпа?
Медленно догорала свеча, сверкала тусклым огоньком, разгоняла мрак и холод.
Дара долго, не отрываясь, смотрела на огонёк, стараясь не заснуть, и всё же беспокойно задремала, опустив голову на стол.
В окно постучались.
– Да-ара, – позвал голос, звеня льдом и снегом.
Девушка вскинула голову, повернулась на звук, замерла. Было темно. Свеча потухла.
– Да-а-ара, – ударил в ставни северный ветер.
И так же резко, как зазвучали, голоса вдруг затихли. Разгулявшаяся пурга зарыдала. Ветер забрался в щели, заколыхал скатерть, свисавшую низко до самого пола. Дара поджала ноги и прижала к груди, пытаясь согреться.
Она дрожала от холода и шёпотом повторяла себе, что это был лишь страшный сон, морок и ничего больше. Утром за ней придёт Ярополк, он заберёт её с собой, уведёт прочь из княжеских покоев. Дара попросит найти ей избу, где она сможет мирно жить с сестрой, где никто не посмеет перешагнуть их порог. Она узнает такие заклятия, создаст такие обереги, которые никого близко к ней не подпустят.
Темнота бередила воображение, и в каждом углу виделся женский силуэт. Перед глазами замелькали белые пятна.
– Это сон, – прошептала Дара в отчаянии. – Это всё только сон.
И тут над окном что-то стукнуло.
Тук!
Тук!
Ещё раз, ещё. Всё чаще и быстрее, всё громче и сильнее.
– Ты обещала свою жизнь мне.
– Ты отдала её нам, – подхватили ветра.
– Заплати своей жизнью или чужой.
– Жизнью.
– Отдай мне Хозяина леса. Отдай мне его силу, и я отпущу тебя.
– Отпущу-у-у…
– Не трону сестру, не отниму деда, пощажу князя, не заберу сокола.
С губ сорвался судорожный всхлип.
«Забери его, забери Милоша, только не трогай меня», – хотела закричать Дара, но не посмела. Слова могли иметь слишком большую силу.
Если бы только было чем разжечь огонь в печи, если бы пламя в крови лесной ведьмы оставалось по-прежнему ярким, то мороз не посмел бы рваться внутрь, он держался бы вдалеке, за городом, у реки и кладбища, где ему и место.
– Я не хочу обижать тебя, Дара, не хочу обрезать твою нить раньше времени. Но ты обещала мне жизнь, свою жизнь, – голос качался на ветру, звенел сосульками, что нависли под крышей, стучал в ставни комьями снега. – Ты сама пришла ко мне, сама надела оперение. Ты поклялась, Дара. Но я помилую тебя, помилую, если ты отдашь мне жизнь лесного духа.
Дара повернула голову к окну.
Она через силу разлепила губы. Слова рождались с невыносимым трудом, через боль:
– Как… убить… лешего?
Снег дробью забил в ставни. Ветер прошептал:
– Когда он будет перерождаться… Позови меня… Подпусти… Я заберу его…
Где-то сверху, над чуланом, где заперли Милоша, пели женщины тихо и тоскливо, как принято петь все ратиславские песни.
Приглушённый звук пробивался сквозь деревянные перекрытия и ломался, теряя значение слов и чистоту звуков, и оттого эта печальная песня казалась до боли похожей на ту, что пела когда-то давно его мать.
Он редко вспоминал о ней, об отце и сестре.
Раньше, когда Милош только пришёл в дом Стжежимира, то не забывал их ни на день, ни на миг, каждую ночь во сне видел обжигающий воздух и взвивающийся к небу пепел, каждый раз снова и снова он оказывался в разрытой могиле, куда скидывали тела, и рыдал отчаянно, пытаясь вытащить из-под незнакомого чародея тонкую руку матери. Он просыпался и рыдал до хрипа, пока Горица качала его на руках. Он до сих пор помнил смрад, который разнёсся по всему городу. Тела не успевали сжигать, и Совин так крепко провонял трупным запахом, что люди теряли сознание прямо на улице.
Стжежимир стал поить Милоша травяными отварами, и те прогнали сны прочь. Ночи потекли спокойно, и однажды снотворное уже не понадобилось. Травы, чары и время забрали кошмарные сны навсегда. Все эти годы Милош редко вспоминал семью. Лицо матери, голос отца, смех сестры – всё забылось, всё стёрлось, обратилось в огненные искры, что исчезали в ночном небе.
Но теперь, окружённый пылью и тьмой, в далёком пении Милош вдруг угадал старое воспоминание о первой женщине, чьи песни он слышал в детстве, о доме, что сгорел вместе с Совиной башней.
Воспоминание оглушило его и прогнало страх перед неизвестностью, заставило позабыть о стражнике за дверью, о княгине и погибшей княжне. Он сидел на полу, не чувствуя холода, не видя черноты перед собой, только тонкий огонёк свечи и постель сестры, что в их доме стояла напротив его кровати, руки матери, поправлявшие одеяло на его груди. Издалека, из позабытого, сгоревшего прошлого он услышал голос матери. Нежный, ласковый.
Раскатом грома громыхнула раскрытая дверца чулана. Милош сощурился от света, слепо, точно сова, уставился перед собой.
– Да озарит Создатель твой путь, – произнёс голос, и не сразу, но всё же удалось распознать в человеке Пресветлого Отца.
– Да не опалит он тебя, – неуверенно отозвался Милош.
– Выходи, сынок, – позвал Пресветлый Отец голосом столь приятным, что стало не по себе. – Нашлись для тебя покои поудобнее.
Оцепенение спало, мир распался на сон и явь. Милош вдруг расслышал заунывный вой откуда-то сверху и удивился, как он мог принять его за колыбельную. Окоченевшее тело с трудом разогнулось, ноги подкосились, и Милош схватился за косяк.
– И куда меня поведут? – мрачно спросил он, глядя сверху вниз на Пресветлого Отца.
Приземистый широкий мужичок сложил руки на животе, улыбнулся довольно, точно после хорошего обеда, но не ответил.
Милош шмыгнул носом, пыль, кружившая в чулане, забилась ему в ноздри. Он громко чихнул, едва успев прикрыть рот рукой. На пальцах осталась кровь.
– Ты болен? – обеспокоенно спросил Пресветлый Отец.
– Нет.
К чему пояснять служителю Создателя, как влияли на чародея его силы? Только дать лишний повод позлорадствовать о том, что сама природа убивает колдуна.
Милош растёр кровь по щекам и подбородку, оглядел хмуро Пресветлого Отца и гридня, стоявшего позади.
– Идём, – позвал священнослужитель.
Он пошёл первым, за ним Милош, а следом гридень.
– И куда меня ведут?
– Великая княгиня попросила кое-что тебе показать.
– Записи вашего бывшего чародея, да? – припомнил Милош.
Они пошли наверх, а не спускались вниз к погребам и темницам, и это показалось хорошим знаком. Значит, его не хотели пока убивать.
– Сюда, – позвал Пресветлый Отец и остановился у одной из дверей, достал связку ключей.
Одна-единственная свеча горела на столе, но даже в полумраке Милош ещё раньше, чем увидел глазами, почувствовал кожей лёгкий укол чужих чар.
– Кто здесь раньше жил?
Спальня казалась нежилой: постель была не застелена, а печь не истоплена. Пресветлый Отец смешно выпятил губы, прежде чем заметить:
– Как проницательно, однако.
– Так кто?
– Княжеский чародей. Он умер этой осенью.
Милош внимательно наблюдал за священнослужителем, удивляясь его спокойствию.
– Ты, Пресветлый Отец, допустил, чтобы при князе был чародей? И говоришь об этом так спокойно?
– Он не колдовал, а если всё же использовал чары, то только для целительства… да некоторых исследований.
Пресветлый Отец громко вздохнул и подошёл к одному из сундуков, откинул крышку и, кряхтя почти по-старчески, достал ворох берестяных грамот.
– Княгиня велела показать это тебе, – сказал он и, с трудом удерживая весь ворох, положил на стол, несколько грамот слетели на пол. – Горяй писал о том, о чём ты сегодня упомянул. О крови княжеских сыновей и потомках княгини Златы.
– А о княжне?
– Княжну Мирославу Горяй не трогал, девушек не должны касаться подобные вопросы…
Милош едва сдержал презрительный смешок.
– Как тебя зовут, Пресветлый Отец? Моё имя тебе известно, а мне твоё до сих пор нет, хотя ты держишь меня пленником.
Мужчина помотал головой.
– Ты, чародей, не мой пленник, а княгини Фиофано, ибо ты подозреваешься в убийстве княжны.
– Ты в это и сам не веришь.
Пресветлый Отец поднял глаза и посмотрел в лицо Милошу.
– После смерти Горяя я ознакомился с его записями, и пусть мне не понравились его рассуждения, но я склонен верить в их правоту, а это означает, что и ты, скорее всего, не врёшь. К тому же… минувшей осенью княжич Вячеслав предупреждал меня о чём-то подобном.
– О чём?
– О странном чужаке из южных земель, – мужчина нахмурился, явно не желая говорить больше. – Прочитай записи Горяя, и тогда, надеюсь, тебе всё станет ясно. А что до моего имени, так зовут меня Седекий.
Милош слегка склонил голову в знак почтения.
– Я вернусь поутру после рассветной службы, чародей, – пообещал Седекий и вышел прочь.
Милош стащил меховую шкуру с кровати, замотался в неё, точно в плащ, сел за стол, обтёр лицо льняной скатертью, запятнав кровью, и подтащил поближе к себе груду записок.
Свеча на столе была ещё почти целой, но Милош с тяжёлым вздохом подумал, что она успеет прогореть до конца, пока он прочитает все записи.
Мелкий кривой почерк испещрял десятки и десятки грамот. Княжеский чародей вёл записи беспорядочно и сумасбродно, и, видимо, кто-то уже после его смерти собрал всё вместе.
Умершего чародея волновала княжеская кровь, но не только прямых наследников Златы, а всего правящего рода. Задолго до лесной ведьмы ведь жил князь Вышеслав, который первым стал править в Совине. Что златоборский князь, что рдзенский король – все произошли от него.
Записи Горяя походили то на бред сумасшедшего, то на чёткий рассказ учёного человека, а порой за нагромождением слов Милош едва разбирал основную мысль.
Речь шла то о Великом лесе, то о Совиной башне, то о Злате, то о её муже и старой войне, на которой он был ранен.
Горяй верил, что золотая сила досталась княжеским детям, только она спала и не могла пробудиться. Больше всех чародея волновала сила Ярополка и Вячеслава, а младшую их сестру Мирославу он всё-таки проверил однажды тайком и отметил, что дар её был слабее, чем у братьев.
И всё-таки Гармахису хватило этих крох, чтобы убить княжну.
Кроме родовой наследственности раз за разом Горяй упоминал старую войну, в которой участвовал Ярополк Змееборец. Милош пусть и вырос в Рдзении, но даже до него дошла эта былина: молодой князь был ранен в битве со Змеиным царём, а его раны залечила лесная ведьма, которую он после взял в жёны. Всё это случилось задолго до того, как Горяй пришёл на службу к ратиславскому князю, но отчего-то прошлое не давало ему покоя:
«Змеиные цари пересекли море, а рядом богатства Империи. Зачем на болота? Зачем в леса?»
«Князя не ранили. Князя когтями драли, кусали, грызли. Шрамы я сам видел».
«Змеиные цари не боги, но подобны богам».
«Они скрывали лица. А были у них лица?»
Милош отложил грамоту, уставившись перед собой в пустоту. Пламя свечи раздвоилось перед глазами.
Леший – не бог, но многие ратиславцы его таковым считали, ведь могущество его велико, и силу Хозяина питали золотые воды источника.
Гармахис прибыл из Бидьяра, где раньше правили Змеиные цари. Что, если он так же верил в старых царей-богов, как верили ратиславцы в лешего? Что, если Гармахис желал ту же силу? Или уже обладал ею, пусть и в малой мере, раз так легко убивал навьих духов?
Принца Карла Гармахис не тронул, хотя возможность у него была, зато напал на Милоша, пока в нём ещё оставался дар фарадальского чуда. Значит, рдзенский род Вышеславичей ослаб, а ратиславский благодаря свежей крови Златы, наоборот, окреп.
И Гармахис будет искать князя Ярополка и его брата.
О проекте
О подписке