Она замолчала, пересохшее горло её болело. Я чувствовала её боль, язык гемм позволял передавать не только формы, описание, но и делиться полностью эмоциями. Каждое шипящее скользило по нервам и не давало переврать её чувств. Придумать их за нее.

…людям вообще свойственно это – выдумывать жизнь за других.

– А шрам, единственный из всех, – продолжила она с трудом. – Шрам я оставила, чтобы помнить о боли. Это след от Ррипа, растоптанного в пыль.

На мгновение она замолчала, а потом призналась:

– Видишь, я стала свободной от него, но не от воспоминаний. И пожалуйста, больше не делай так… Лучше бы ты меня просто ударила по лицу – я пойму.

Она права. Иногда воспоминания сильней пощечины. Сильнее разума. И причиняют боль страшнее любого явления, любого оружия.

Рионн была бы сейчас столетней старухой в мире людей, если бы дожила до этого момента ТАМ, где до сих пор не побеждена полностью смерть. А здесь она выглядела двадцатипятилетней красавицей, выглядящей куда лучше, чем я (ох, уж эта женская черта все сравнивать с собой)

Хм, мне ведь самой…

Но мысль прервал звон. Негромкий, сочный и необыкновенно счастливый. Это в шиффе исчезла завеса, как только сенсоры почувствовали, что в крови детей уровень вируса снизился и они снова стали детьми, а не чудовищами, управляемые жаждой крови.

Ещё одна ночь безумия юных гемм была позади. Одна из многих. Это состояние длится двадцать – тридцать лет, в зависимости от времени обращения. И этого не избежать, хотя ходили слухи о древних утерянных методиках. В Монастыре говорили, что сама Святейшая взглянула однажды на счастье своих детей и поняла, что безмятежное спокойствие ни к чему хорошему не приведет. Тогда она забрала любую возможность безболезненного обращения, чтобы каждый новый гемма понял, что берет на себя не только свободу, но и ответственность.

Святейшая жестока, но мудра – так пели монахини.

– Дети проснулись. Нам пора к ним. Они знают о вашем приезде и ждали вас со вчерашнего вечера. – Рионн направилась вперед, не дожидаясь меня. Я же плелась позади, окружённая эмоциями и воспоминаниями.

Неожиданно она остановилась, и лишь в профиль повернула лицо, глядя в пустоту:

– И скажите мне, Ульрианнаш, вы бы сами хотели пережить своих детей на сто лет? Видеть их смерть? Или всё же смогли найти в себе силы завести новых, словно домашних животных?

Я промолчала.

***

Я, честно говоря, не мастер описания. Если бы я вернулась в Монастырь Покрова Святейшей, то вряд ли смогла детально воспроизвести обустройство поместья. В целом, весь его главный дом был выдержан в зеленых тонах с вкраплением белого и золотого – это были семейные цвета, хотя и эта традиция начала угасать. Если я не ошибаюсь, то здание было двухэтажным, не считая подземной части, но при этом каждый этаж был не менее шести метров высотой. Везде были огромные окна от пола до потолка в больших рамах, украшенные мозаикой. Иногда встречались и витражи, но реже. Витражи были древнее дома и потому выбивались из общей картины – говорили, что их сохранили в память Умерших Городов. Поэтому на них люди, а не геммы.

Миновав огромный общий зал и несколько меньших комнат непонятного пока назначения, мы вышли к красивой, немного вычурной резной лестнице, родственнице витражей. По ней к нам бежали, веселясь и переругиваясь, дети Рионн. Именно на втором этаже находился шифф и совмещённые с ним спальные покои остальных гемм. Эта часть дома считалась подходящей лишь для сна и отдыха, ничего другого здесь не было, кроме личных комнат.

Увидев нас, дети дружно замолчали. Даже няни младших испуганно косились на меня.

Рионн довольно усмехнулась. Я знала, она ждала этого момента. Реакция на меня её должна позабавить.

Ведь я была более чем странной гувернанткой для странных детей. Гувернантка звучит куда проще, чем Столп, «ширрах» на гемми.

Бледная кожа, немного обветренная. Несколько крупных синяков различных оттенков, полученные мной недавно в ближнем бою в Монастыре, самый сочный и фиолетовый из них находился под правым глазом. Несколько глубоких царапин, блестящих от медицинского клея – монахиням пришлось заклеивать, видя глубину раны. Обычно после боя мы носим свои шрамы как медали и редко прибегаем к медицине гемм, способной восстановить все за минуты.

…острые скулы, левая так же разбита. И прямой, на удивление не сломанный нос – лицо оттого хищное и кажется непропорциональным из-за бритой налысо головы. Череп неправильной формы, вытянут и бугроват.

И, наверное, самое ужасное было то, что я человек.

ЧЕЛОВЕК.

…так что вместо ожидаемой леди перед ними стояло босиком тощее лысое пугало, одетое в золотистую заношенную монашескую рясу. И это пугало нагло улыбалось, оголяя с детства щербатые от природы зубки, и разглядывало каждого огромными голубыми глазами.

– Мама, это кто? Она страшная, – протянула испугано девочка лет пяти, прячась за свою няню-красавицу.

Моя хозяйка в ответ лишь оскалила зубы и рыкнула. Словно по приказу дети выстроились в ряд. На шаг назад, слегка путаясь в одеяниях, отступили няни младших девочек.

– Это мой старший сын Кайн. Вы почти знакомы. Ему восемнадцать и он наш наследник, семьи шерн Альяринн. – Начала госпожа знакомство.

Юноша поклонился мне. Без эмоций, сухо. Как и подобает наследнику.

Сейчас я разглядывала его с любопытством. Ночь, что мы провели вместе в дороге, не позволила мне внимательнее изучить его. Да, он худой и нескладный, выше меня, но не лишен мальчишеского очарования. Лицо немного хищное, впрочем, как у всех. Высокие скулы, золотые глаза на смуглой коже. Когда Кайн вырастет, он будет красивым геммой.

– Эти вертлявые близняшки – Анна и Веннэ. Им по пятнадцать. За ним следить особо… Их обратили еще в утробе матери, это отдельная история, потому их действия будут непонятны для вас. По человеческим меркам они жестоки.

Златовласые девицы в длиннополых, как у Рионн, одеяниях рассмеялись. Ни поклона, ни уважения. Я пыталась их различить, но мне не удавалось, хотя через некоторое время я заметила, что у Веннэ есть привычка кусать губы.

Рионн шикнула на близняшек, и смех прекратился.

– Это Тор, очень любознательный и смышленый мальчик. Через неделю ему исполнится тринадцать.

– Спасибо, мама. – Поклонился ей Тор, симпатичный смуглый мальчик. Судя по внешности, его предки когда-то назывались китайцами.

Китай… улыбнулась я себе, как давно в человеческой истории это было…

За Тором последовало знакомство с девятилетним рыжеволосым Марко, который предложил мне посчитать его веснушки и показал язык, когда Рионн отвернулась. Марко был более развитый, чем Тор, несмотря на разницу в возрасте. Его осанка и жесты говорили о том, что мальчик готовится в Смотрители – геммы этой ветви с детства обучаются боевым искусствам. Смотрители – хранители Старейшин…

Пятилетняя Ума, три месяца как назад обращенная, пугливо выглядывала из-за юбок своей няни и косилась на Тамару, темнокожую сестричку лет четырёх. Ума была копией Рионн, такая же темноволосая и бледная. На лбу её краснело бинди – маленькая гемма по крови была отчасти индианкой.

– Тамара была обращена три года назад, поэтому во многом смышленей, нежели Ума. – Пояснила госпожа, – а Андрею ещё предстоит стать геммой. Его мне отдали недавно. Скорее всего, судя по имени, он с твоей родины…

Я вздрогнула, глядя на светловолосого малыша. На мгновение меня возвратило в прошлое.

Шум, разломанный асфальт и крики людей. Свист пуль… и кровь в лицо… крики… вопль ужаса застыл в ушах…

– Я представлю вас всему Дому Альяринн, Первого оплота Гемм позже. – Вернул голос Рионн меня в реальность. – А пока что это наш новый Столп, которую мы ждали и которая заменит нам Рао. Ширрах Ульрианнашш.

– Ульяна, – поправила ее я.

Рионн только зло сверкнула глазами в ответ. Рао умер во сне, в возрасте восьмидесяти шести лет год назад. Человек, который жил наравне с геммами и был частью их семьи. Человек, который напоминал геммам о том, кем они были и кем они стали. Столп, с которым я переписывалась и который рекомендовал меня Рионн.

– Сегодня дети позавтракают без вас. До трёх часов я даю время подобрать гардероб и выписать вещи, для этого я сейчас же пришлю вам помощницу. Не можете же вы разгуливать по дому в этой ужасной рясе. Одного раза хватить, чтобы дети… гхм… вами впечатлились. Идите, Ульрианна.

Я довольно улыбнулась, услышав более-менее правильное произношение моего имени, поклонилась ещё раз ей и детям, и удалилась к себе.

***

Недели мне хватило на то, чтобы привыкнуть к своей работе. Большую часть времени занимало общение, что резко отличало мой быт здесь от созерцательно-молчаливой жизни в Монастыре. Поначалу я даже пугалась, когда ко мне обращались резко и беззаботно. В Покрове Святейшей мы за несколько метров предупреждали о «вторжении в личное пространство» определенными жестами и звуками, так как многие находились в состоянии транса. Это позволяло заранее предупредить о возможности или невозможности общения.

Мне выписали одежду, в основном это были выбранные мной хлопковые и льняные брюки и размашистые туники мужского покроя, которые я по привычке перебинтовывала в талии шарфами контрастных оттенков. От вычурных платьев и кимоно я решительно отказалась так же, как от косметики и украшений. Рионн, говорят, вначале порвала моё прошение, прочитав список, но потом смилостивилась и дала добро.

Но босиком мне ходить по дому строго запретили. Хотя с первой встречи мне понравился именно пол.

Я потихоньку обживала покои, устраивая в них привычный аскетичный уют. Кровать и многие вещи выкинула вон, ковры и тяжелые бархатные шторы так же полетели на склад. Несмотря на вентилируемые стены и какие-либо новшества, вроде поглощения и растворения пыли, я не могла смириться с удушающей меня обстановкой и вскоре комната стала похожей на мою келью в Покрове Святейшей. Голый мрамор, единственный сундук с бельём, пара стульев и матрас с периной. И разбросанные повсюду книжки.

Единственное отличие – в покоях также находилась личная ванная комната.

***

– Льюти, а почему мы молимся этой штуке? Это же камень, – теребя меня за рукав бирюзовой туники, обратилась как-то Ума.

«Льюти» на языке гемм означает «дорогая, близкая, в которой я нуждаюсь». Эта девочка быстрее всех привыкла ко мне, её человеческое сознание ещё не мутировало, а, следовательно, знания она поглощала вдвое медленнее, чем остальные, и потому расспрашивала обо всём, чтобы не отставать. Многое ей было ещё непонятно.

Мы сидели вдвоём в святилище позади шиффа, на шелковистых теплых плитах около древней каменной статуи Святейшей. В тишине и покое, вдали от всех. Так уютно, по – домашнему. Я погладила Уму по маленькой ручке, инстинктивно. Словно… словно это была моя дочь…

– Это не штука. – Нараспев произнесла я, посмотрев на изваяние. Статуя была безликой, просто человеческий силуэт. – Это изображение той, кто является родоначальницей всех гемм. Говорят, она пришла в этот мир, чтобы помочь людям обрести себя…

– А они?

– Они отвергли её дар. Они не смогли поверить в неё, посчитав её существование отвратительным. То, что не могут изменить люди, всегда считается чужим.

– Но если она была, тогда почему никто не знает, как она выглядела? У неё не было лица?

– Нуу… – протянула я, думая, как ей объяснить. Но Ума уже неслась вперед, не дожидаясь:

– Льюти, а ты веришь в неё?

Я также не успела ответить. Меня прервала вошедшая в покои Ариан, её няня.

– Что ты, Ума. Как можно? – одернула она девочку, сверля меня золотистыми глазами. – Улрьианнашш – человек.

Человек! В это слово она вложила всю ненависть и злобу, на которую была способна. Вплела её в тонкую канву слов так, чтобы Ума не осознала происходящее между нами, не почувствовала в голосе.

Стало немного дурно от её эмоций.

– Ты права, Ариан, – в комнату вошли сестры – близнецы. Куда без них, моих маленьких устроительниц личного ада. – Она всего лишь человек. Бесполезный, к тому же.

Своё недовольство они не скрывали, в отличие от Ариан. Няня Умы поклонилась им, надменно поджав красивые губы и поглядывая на меня. Мол, смотри, равная говорит с равными… Что поделать, к людям отношение здесь не самое лучшее до тех пор, пока не заслужишь. Ничего не дается просто так и сразу.

Я поднялась на ноги, придерживая около себя Уму, зло шипевшую на сестер. Это она старается защитить меня, поняв, что происходит – в ее детском разуме еще теплится понимание человеческих отношений.

– Не беспокойся, льюти. – Обратилась я к ней, – твои сёстры злятся лишь потому, что я – очередное напоминание об их человеческой жизни. Ведь геммами не рождаются.

Многозначительный поклон в сторону близнецов. Зря. Молодые геммы неуравновешенны, их организм постоянно изменяется, подстраивается под вирус. Он дарит им многое – долголетие, интеллект, коллективные знания – но пока в их крови бешеное пламя гормонов, адреналина и море агрессии.

– Мы родились геммами! – Веннэ щелкает зубами, словно кусает меня. – Наша мама была человеком и дала нам жизнь, но мы родились уже с другой кровью.

Я помню этот эксперимент. Рао писал о нем. Одна девушка, Лия, медленно умирала от иммунного заболевания и не могла позволить себе хотя бы выносить детей. Дом шерн Альяринн не мог вылечить ее, вирус гемм иногда не приживается в больном организме. Лия предложила старейшинам искусственное оплодотворение, те согласились, и восемь месяцев в ее теле, подключенному к аппаратам жизнеобеспечения, росли девочки-близнецы. Все эти восемь месяцев Лия была счастлива, она придумала малышкам имена, шила им одежду, писала письма – настоящие, длинные и на бумаге, на несколько лет вперед. Затем, на последнем, девятом месяце их мама впала в кому, и ее тело, лишенное разума, вынашивало детей, а затем Анне и Веннэ привили вирус перед тем, как извлечь. Это было очень опасно, но по-другому было нельзя – до года, времени обращения, они бы просто не дожили. А после рождения, с первым вдохом, вирус посчитал бы их слабыми существами…

Лия была по-настоящему счастлива и бессмертна, в собственных детях. Она не принесла себя в жертву. Она была матерью от и до. Не думаю, что лишние пять лет ее жизни были бы драгоценнее осознания того, что ты подарила миру двух прекрасных, более совершенных существ.

Анна берёт под руку шипящую Веннэ, уводит её из покоев. Я лишь по-доброму улыбаюсь им вслед. Так будет первое время. Они будут шипеть, пытаться задеть меня и даже напасть. Но это норма. Наше обоюдное поведение – часть своеобразного ритуала. Чтобы стать их другом, мне придется потрудиться.

Не успели они выйти вон, как Ума резко упала на пол, повиснув на руке в моей ладони, и забилась в конвульсиях. Её тело и её разум плавились в изменении. Кровь гемм пожирала внутри неё человеческие клетки и заставляла бешено делиться новые, уже изменённые. Вирус внутри репродуктировал собственное ДНК. Розоватая пена из ненужных телу веществ полилась на пол, глаза стали красными – не хватало мутированной крови для процесса.

Ариан, на то и была её няней, бросилась к малышке. Надкусила запястье и, прижав кровоточащую рану ко рту Умы, начала читать молитвы.

Мурлыкая, напевая переливы. Знакомые шипящие слова, наполненные силой и любовью.

…Святейшая, первая из нас…

…Напои нас своей благодатью…

…Дай нам силу изменений…

…Верим в тебя…

Я вышла из комнаты, не в силах наблюдать за мучениями девочки. Она с пеной у рта жадно глотала кровь Ариан, словно маленький голодный зверек… Лицо её вытянулось, когти стали бордового цвета и царапали плиты.

…человеческая часть меня взбунтовалась.

***

Каждый день мы двигались вперед по расписанию.

Подъём, молитва, завтрак, учение, игры, личные дела, обед…

Пока дети занимались своими делами, я проводила это время на кухне, обнюхивая еду и наблюдая за действиями повара. Да, именно обнюхивала – когда Рао прислал наставнице письмо о желании выбрать новый Столп, меня и еще троих начали готовить – и конечно, «посвятили» в тайны приготовления и специфику блюд гемм. Поначалу, честно говоря, меня немного подташнивало, но со временем привыкаешь ко всему.

На обед сегодня приготовили кайер – весьма специфичное блюдо на основе свежего мяса, генетически изменённой бычьей крови и десятка различных примесей, состав который вежливо умалчивался. От меня требовалось различать это всё по своеобразным нормам – цвет, запах, консистенция; для измерения состава у меня был специальный прибор со шкалой – а вникать, что из чего приготавливалось, не хотелось.

Повара звали Стефан, он являлся старшим сыном семейства шерн Альяринн, и готовил ещё при своём отце, наплевав на устои Дома. Стефан безумно злился, когда я «вторгалась в его владения» и потому завести интересующий меня разговор, почему он отказался от наследования Дома, передав право Рионн, было невозможно.