Толку от моей учебы в церковно-приходской школы совершенно никакой. Даже побывав на паре уроков, я помню что у священнослужителей было всего два достижения — дата рождения и смерти. В обычной школе с писателями на уроках литературы происходило ровно тоже самое.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Я вырос в мире ярлыков: «мы» и «они», «посвященные» и «непосвященные», «достойные» и «недостойные», «верующие» и «неверующие», «спасенные» и «неспасенные» и так далее. Ярлыки. Разделение. Вражда. «Эти пятидесятники». «Эти баптисты». «Эти мусульмане». «Эти хиппи». «Эти даосы». У нас, людей, есть тысяча способов навешивания ярлыков, разделения, обособления и изоляции, использования, манипуляции другими. Запершись в стенах своей ограниченности, как в коробках, мы создаем себе ложную идентичность, основанную на обобщениях и инсинуациях. Но в религии не может быть ярлыков, разграничения и изоляции; не может быть стен и коробок. В общественной культуре, политике, науке, экономике – да. Порой категории необходимы и полезны. Они помогают, когда нужно объяснить, что человек болен гриппом, а не опухолью мозга. Но в других случаях разделение и категоризация приводят к ужасающим последствиям – дьявольскому геноциду и насилию. Увы, многие из этих катастрофических деяний совершаются во имя Бога, гуманизма или просто из-за алчности. Мы забываем, что отдельный человек всегда важнее любых категорий.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Сложно отрицать что вера оказалась не тем что я о ней думала. В моем представлении Вера — самый мощный НЛП-якорь, при котором не нужны все прочие. Я была не готова была слушать про Бога... однако мне помогла Эдит Ева Эгер. Забавное совпадение с именем её... Ева... Видимо поговорить с нарциссом могут только такие же нарциссы, показать как они пришли к вере. Почему обычная Библия не про них. Сложно верить во что либо после самоубийства любимого человека, носить эту боль больше 20 лет в сердце. Сложнее когда он сам просит совершить двойное самоубийство. Спасибо Еве — она развязала мои воображаемые крылья и я наконец могу полностью сбросить этот груз с души. Но тем не менее я пока не готова двигаться дальше. Я даже не знаю куда двигаться и зачем. И пока не спешу с ответами. Книг в библиотеке много.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
В 1946 году пантеон западных богов включал Отца, Сына, Святого Духа… и врачей. Врачи, преимущественно мужчины, одевались в священно-белые одеяния и смотрели на простых смертных с высокомерным превосходством и ощущением своей власти. Если врач ступал на тротуар, остальные сторонились, пропуская его. Когда врач заходил в общую комнату, все вставали и ждали, пока он закончит свои дела и уйдет. Врачам нельзя было перечить, особенно если вы учились на медсестру.
Выкидыш на любом сроке – тяжелое испытание. Но для тех, кто носил ребенка достаточно долго и потерял его, уже после того как он начал толкаться и шевелиться, это настоящее горе. Мечты и надежды этой женщины и ее супруга рушились не один, а пять раз. И сейчас они рисковали пережить то же самое по шестому кругу.
«Избавиться» означало бросить его в печь для сжигания медицинских отходов. Перед ней стояла дилемма. В служебном помещении, примыкающем к операционной, она нашла чистую тряпку, завернула в нее ребенка, положила обратно в лоток, вернулась в операционную и поставила лоток на аппарат для стерилизации инструментов – единственное теплое место в комнате. Врач закончил операцию и ушел. Старшая медсестра увезла миссис Манн в послеоперационное отделение, а моя мать осталась убираться.
В 21.30 врач встретился с родителями и сообщил им страшную новость: их сын не выжил. Он оставил их оплакивать смерть шестого ребенка.
Никто не думал, что малыш Гарольд выживет. Миссис Манн выписали через две недели, через два месяца кроха Гарольд отправился домой к родителям, а через два года медсестры – включая мою мать – получили приглашение на его второй день рождения. Мама пошла на праздник – ей было очень любопытно взглянуть на Гарольда. Тот бегал и играл с другими детьми – абсолютно нормальный ребенок. «Разве что немного худой», – вспоминала она.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Теперь когда я знаю что не контролирую мысли, поступки и действия людей — то могу просто расслабиться и довериться великому и могучему Хаосу. Позволю себе полюбить собственное несовершенство, поскольку оно исконно человеческое, а не божественное. За это огромное спасибо Уильяму Полу Янгу. Даже если история с Мисси оказалась выдуманной. Но его собственная история оказалась куда интереснее. Ах да, текст на обложке «основано на реальных событиях» частично ложь, частично правда. Мисси не существовало, но есть осужденные женщины, часто подвергавшиеся избиениям и изнасилованиям (в том числе и в тюрьмах). А еще ужасная история с девочкой... Вряд ли я посоветую эту книгу кому-либо.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Ученица старших классов Мэгги возвращалась с утренней пробежки и отстала от спутников. Ее похитили, затащили за здание и дважды изнасиловали; затем душили, закопали под кустом, оставив лицо на поверхности, пять раз выстрелили в нее из пистолета 22-го калибра и оставили умирать. В письме мне Мэгги написала, что знает «…абсолютно точно, что это такое – чувствовать покой Христов в душе, когда с тобой и вокруг тебя творится ад кромешный. Хотя тогда я не понимала, откуда взялось это чувство, я никогда не забуду безмятежность, которая снизошла на меня и длилась все то утро. Да, я испытывала полный ужас, когда со мной происходили страшные вещи, одна за другой, и не знала, доживу ли до конца этого дня. Но выше страха была безмятежность. Все было в точности, как объяснял Иисус Маку в вашей книге («Хижина»): Троица успокоила меня, уверила, что все со мной будет в порядке. Откуда вы знаете об этой безмятежности? Лишь те, кто побывал «там», в ситуации, подобной моей, знают, каково это – ощущать Христов покой внутри, когда с тобой творится ад. Даже когда в меня стреляли, Господь потянулся с небес и накрыл своей рукой мою душу, повелевая ей оставаться в теле и уверяя ее, что Он поместил ее в это тело не случайно: оно сумеет выдержать все, что с ним творится».Мэгги выжила и продолжила участвовать в соревнованиях по легкой атлетике в школе и колледже, несмотря на три пули, оставшиеся в ее теле. Страдания. Возможна ли любовь без страданий?
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
P.S. Для меня нет запретных тем. Единственно о чем стоит жалеть
— врать самому себе и умереть, не отыскав правды про своё место в этом мире, призвание, смысл жизни и талант. НО НЕ ДАВАЙТЕ ЭТУ КНИГУ ДЕТЯМ!!!
БОНУС
спойлерсвернуть~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
30 апреля 2021 от Семён ВинокурЯ учу студентов писать. Могу научить любого, было бы желание. Но попалась мне Михаль, чему я мог научить её? После первого года обучения фильм Михаль послали на фестиваль в Венецию. А сценарий полнометражного фильма взяли для постановки в Англии. Она была уверена в себе, я даже подумал, вот бы мне так.
Чуть свысока слушала мои лекции, но не пропускала ни одной, мне это льстило. И вот, как-то при мне она унизила другую девочку. Самую тихую в классе, Эсти. Та подошла к ней посоветоваться, и вдруг слышу, Михаль ей говорит: Ты зря теряешь время. Лучше тебе это сейчас понять, чем позже. Я замер. Михаль увидела меня, не смутилась. Эсти не должна жить иллюзиями, сказала так, чтобы все слышали. Она не умеет писать. У нее нет никаких шансов стать сценаристом. Извинись перед ней, сказал я. Я еле сдерживался. И не подумаю, ответила Михаль.
Не помню, как довел урок до конца. Не знаю, почему не удалил ее из класса. Вышел, не прощаясь. Меня завело всё: и высокомерие Михаль, и покорность Эсти, и молчание всего класса. Через несколько занятий я уже понял однозначно, Михаль больна: она не чувствует боли других. Но и с Эсти выяснилось. Оказалось, что ее по блату поместил в этот класс проректор. Поэтому к ней не было особого сочувствия. И вот прошли две недели, наступил День Катастрофы.
И выпадает мне в этот день преподавать. Сидят передо мной будущие режиссеры и сценаристы. Приготовил я им 20 конвертов, в которые вложил задания. Каждый вытаскивает себе конверт, как в лотерее. И должен расписать ситуацию, которую я задал. Вытащили. Начали писать. Смотрю на Михаль.
Сидит, читает задание. Сначала взгляд, как всегда, чуть снисходительный… Потом вдруг оглядывается… поправляет волосы… вздыхает… на нее не похоже.
Проходит несколько минут. Молчит, не двигается. Вдруг поднимает руку. Да, говорю. Могу я заменить это упражнение? Я говорю: Пожалуйста. Она протягивает мне конверт, я ей другой…Она берет его, собирается раскрыть, но останавливается. Нет, я не хочу менять, говорит. Да, я решила, я останусь с этим, первым.
И вот с этого момента на моих глазах начинает раскручиваться, ну, просто, кино. Настоящее, документальное, по правде.Она сначала начала быстро писать… Потом остановилась. Смотрит на лист, по глазам вижу, не читает, просто смотрит на лист. Вдруг начинает рвать его. Я подошел к ней, все-таки волнуюсь… Михаль тебе помочь? Нет, спасибо, говорит. А в глазах слезы. Это меня поразило. Я думал, скорее камни заплачут, чем Михаль. Что же я ей такое дал, думаю. Беру ее задание, читаю.
Последняя ночь в Варшавском гетто. Всех назавтра вывозят на уничтожение. Об этом знают в семье, в которой есть два мальчика, двойняшки. Родители безумно их любят. И сходят с ума, не зная, как спасти.
Вдруг ночью приходит поляк, мусорщик. И он говорит им, что может вывезти в мусорном баке одного ребенка. Но только одного. Он уходит, чтобы вернуться в пять утра… И вот, идет эта ночь, когда они должны решить, кого же спасать.Через сорок пять минут перед Михаль лежат два листа, исписанные убористым почерком, практически без помарок. Прочитай, говорю ей. Она начинает читать. И встает перед нами ночь, в течение которой седеют отец и мать, решая, кого спасти. Этого, который теплый и ласковый, Янкеля? Или того, который грустный и одинокий, Мойше?
Михаль читает ровно, почти бесчувственно.
В классе мертвая тишина. Когда такое было?!Она читает о том, как сидят, прижавшись друг к другу, родители и шепчут, чтобы, не дай Бог, не услышали дети. Вначале не понимая, как можно их разделить, ведь они неразделимы! Нельзя этого сделать! Нет, нельзя.
А потом понимают, что никуда они не денутся. Что обязаны выбрать одного, чтобы жил он. Так кого же отправить, кого?!.. Янкеля, теплого и ласкового, у которого обязательно будет семья и много детей и внуков?! Или Мойше, грустного, одинокого, но такого умного?! У которого будет большое будущее, он же, как Эйнштейн, наш Мойше!..
Они не знают, что решить, они сходят с ума, плачут, молчат, снова говорят, а время безжалостное, оно не стоит, и стрелка, передвигаясь, отдается в сердце. Каждая секунда отдается в сердце! Хочется сломать секундную стрелку, но что это изменит!.. Вот так время приближается к пяти. И вдруг муж замечает прядь седых волос на виске у жены. Раньше её не было. Он гладит ее по волосам и говорит: Я хочу, чтобы он вывез тебя.
Она вздрагивает. Она видит его глаза, в них отражается предрассветное небо. Ты еще родишь много детей, говорит он. Я хочу, чтоб ты жила! Она видит, что руки его дрожат. И говорит: Как же я смогу жить…без тебя.
Они молчат безрассудно долго, ведь время уходит…
И она вдруг говорит: Я знаю, что мы сделаем.
Что, его голос не слышен, только губы шевелятся. Что?!
Мы бросим жребий. Ты напишешь имена. А я вытяну жребий.Так они и делают. Очень медленно, но понимая, что вот-вот часы пробьют пять, и появится этот человек, поляк, и надо будет расставаться… С Мойше? Или с Янкелем? С кем?!В классе никто не дышит, пока Михаль читает. Мы видим каждую деталь, так это написано. Дрожащие руки матери И его руку, держащую огрызок карандаша. Вот он выводит имена своих детей… Видим, как кладет записки в свою грязную шляпу. Вот он встряхивает ею, словно в ней много записок, а ведь там их только две.
И мы видим, ей-богу, видим, как медленно-медленно поднимается рука матери, чтобы опуститься внутрь шляпы и нащупать одну из записок… Эту… Нет, эту…
Нащупывает… сжимает… и не может вытащить руки. Так и замирает, не разжимая пальцев. И он не торопит ее, нет, и она не может шевельнуть рукой. Но время неумолимо, и Бог неизвестно где, потому что слышится стук в дверь. Это пришел он. Ненавидимый ими и самый желанный, убийца и спаситель, поляк-мусорщик.
И она вытаскивает записку. И разжимает руку. Мойше, шепчет он. Он первый видит имя, потому что у нее закрыты глаза. Мойше, повторяет она. И они оба смотрят туда, в угол комнаты, где спят их любимые дети. И вдруг видят, как красив Янкеле, обнявший Мойше во сне.
Стук повторяется, муж с трудом встает и идет открывать дверь. В дверях поляк. Молчит. Все понимает. Мы сейчас оденем его, говорит муж. Сам подходит к кровати, осторожно разнимает братьев, так, чтобы Янкеле не проснулся, берет Мойше на руки и начинает одевать его.
Как это так, не одеть сына, не умыть, не вложить ломтик хлеба в карман, это ведь женская работа. Но она не может этого сделать, не может! Муж все делает сам.
И вот, уже не проснувшийся толком Мойше, передается в руки поляка. И тут только она понимает, что это навсегда. И не сдерживает крика, бросается к своему ребенку и просит его:
Ты только живи, мой Мойше! Ты только помни о нас!Муж пытается оторвать ее от ребенка. Шепчет поляку: Забирай его! Забирай!..Дальше все происходит без заминки. Поляк без труда проходит все посты и проверки.
А когда оказывается за стеной, в надежном месте, где его никто не может видеть, он раздвигает мешки с мусором, приоткрывает крышку, которой тщательно укрыл мальчика, так, чтобы только мог дышать.
И говорит, ну, жиденок, вылезай, приехали. Но никто не шевелится, там тишина. Не заснул ли?! Или, не дай Бог, задохнулся?! Поляк раскурочивает все…Нет ребенка. Как так?!Он оглядывается, он испуган, сбит с толку, понимает, что этого быть не может. Но так есть.
Муж и жена сидят, застывшие, над спящим Янкеле.
Что сказать ему, когда проснется?!Кто - то царапается в дверь... И обрывается ее сердце. И что-то переворачивается в нем. Потому что так может стучать только один человек, и никто другой. В двери стоит Мойше. Он улыбается, их грустный Мойше, и говорит: Я подумал, я все взвесил, я не могу без Янкеле…
Михаль закончила читать на этом месте.
Такой тишины в классе я никогда не слышал.Такого текста, написанного за 45 минут, я не помню.
Михаль сказала: Дальше я не знаю, что писать.Кто-то всхлипнул. Кто-то явно плакал. Самые мужественные (пятеро моих студентов служили в боевых частях) сидели с красными глазами. Это было похлеще всех парадов, минут молчания, скорби, всего.
В классе билось одно тоскующее сердце.
Не было безразличных, нет.И вдруг произошло то, ради чего, собственно, я и пишу эту историю. Михаль вдруг встала и направилась в угол класса. Она шла к Эсти. Я понял это не сразу. Но она шла к зареванной Эсти. И по ходу сама не могла сдержаться.
Эсти встала ей навстречу. Упал стул. Михаль обхватила Эсти, она была статная, высокая, на каблуках, а Эсти маленькая, похожая на испуганную мышь.
И вот они стояли так, обнявшись, перед всем классом.
И Михаль громко сказала, так, что слышали все. Я умоляю тебя простить меня.Эсти что-то прошуршала, испуганное, никто и не услышал, что. А Михаль добавила еще, теперь уже глядя на меня. Семен, простите меня, если можете. Я такая дрянь!
Короче, это был денек. Не помню таких больше.
Он промыл нас всех, прочистил, продраил, и все изменил.
И я понял, нельзя никого списывать со счетов.В каждом живет эта искра, называемая «искра любви» или «точка в сердце». Прикрытая слоем грязи, бесчувствия, гордыни и всего, чего мы натаскали за свою жизнь… И вдруг «тикают часики», поднимается волшебная палочка… И, хоп!.. Прорывается из нас Человек.
Пришло Ему время родиться. И полюбить.
Прошло с тех пор пять лет.
Где Михаль?
Где Эсти?
Надо бы перевести на иврит, может быть, откликнутсяАвтор : Семён Винокур
Фото из интернета~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~