Цитаты из книги «Приключения Весли Джексона»

«К черту всю эту музыку из жизни растений, эти соевые бобы, и карбогидраты, и азот с кислородом, и всю остальную премудрость, которая существует на свете независимо от того, знаем мы о ней или нет. Шутка, веселье – вот что ценится в жизни, это единственная стоящая вещь».

Мне казалось, что все происходит во сне, с той только разницей, что во сне я всегда знаю, что это сон и что я рано или поздно проснусь. А тут я знал, что это не сон. Но я был так утомлен и настолько не представлял себе, что я буду делать дальше, что подумал: а не является ли действительность тоже сном? А вдруг наша жизнь – это не что иное, как сон, только более глубокий? Что, если все мы живем в каком-то общем огромном сне? Настолько реально, например, все было этой ночью, когда я жил скорее во сне, чем наяву, и все-таки, конечно, наяву? Насколько реальны были снежные улицы, где появилась эта женщина, поющая мою песню? Насколько реальна была она сама, с ее гордо посаженной круглой головкой, с ее толстенькими беленькими пальчиками, с удивительной способностью набирать телефонные номера и разговаривать вполголоса весьма деловитым тоном? Существовала ли где-нибудь на свете эта девушка с длинными рыжими волосами, ведущая какой-то непонятный для меня образ жизни? А капрал Беннет – да был ли он на самом деле? Слышал ли я этот голос, который сказал: «Вы в армии, дружище»? А этот коротышка ротный, который в столовой складывал крест-накрест под скамейкой коротенькие ножки и во время еды нетерпеливо постукивал башмаками? Был ли он реален, когда превратился в могучий глас военного закона и порядка и заявил: «Рядовому Джексону быть под арестом»? Могло ли это быть на самом деле, чтобы восемь или девять миллионов людей одной нации согнали, как скот, небольшими группами вроде нашей, где каждый все-таки стремится жить своей собственной жизнью? Я подошел к столу писателя, чтобы позвонить по телефону. Карточка с номером телефона моей новой знакомой была у

Человек – существо одинокое. Несмотря на самое широкое общество, которое предоставляет ему жизнь, он одинок. Порой он так одинок, что отворачивается от своих современников и обращается к умершим – читает книги, написанные людьми, жившими задолго до него. Или уходит в луга, под голубое небо, к вольным обитателям полей и лесов, как это сделал Торо. Или обращает свою привязанность на какого-нибудь маленького домашнего зверька, на собачку, канарейку, попугая, даже на черепаху или золотую рыбку, а то и на какое-нибудь животное покрупнее, скажем, лошадь. Арабы, говорят, любят своих лошадей больше, чем жен. Иногда человек привязывается к растениям, выращивает их в собственном садике, а если нет сада – то в цветочных горшках. Но кого же он ищет все время? Кого-нибудь, кто стал бы ему близок. Во всех письмах, что я получал, всегда проглядывало одиночество и страстное желание соприкоснуться с кем-нибудь, кто не был бы чужим для тебя, у кого было бы что о тебе вспомнить. Письма Гарри Кука очень меня удивили, так как я ожидал, что они будут полны шуток и веселья, а на самом деле ничего такого не было. Все его письма были проникнуты страстной тоской и ничем больше. Обычно люди тоскуют по тому, с чем они были связаны прежде, – по родному дому, по ферме, по каким-нибудь улицам в городе, но Гарри тосковал по тому, что могло бы быть еще впереди. «Я мечтаю остаться наедине с собой, – писал он в одном из писем, – чтобы подумать о том, как мне жить. Будь на то моя воля, я бы не стал жить до старости, а просто прилег бы когда-нибудь под вечер в тени старой яблони и заснул, чтобы больше не просыпаться». А письма Джо Фоксхола и наполовину не были так серьезны, как его разговоры. Он описывал всякие мелочи из своей жизни и подшучивал над знакомыми офицерами. Доминика Тоску интересовало только одно: как поживает Виктор? Сам Виктор писал ему чаще, чем я, но Доминик хотел все знать от меня. Останусь ли я с Викто

Людей хорошо узнаешь по письмам. Допустим, вы встретились с кем-нибудь раньше; вы помните, каким он был и что вы о нем думали, а теперь вы читаете его письма и узнаете его гораздо лучше. И удивительная вещь: все письма как будто рождаются из одного источника, общего для всех людей, и, по-моему, источник этот – одиночество.

Пища – это все, поэтому ешьте медленно и замечайте, что вы едите. Поймите, какое это благо – обладать возможностью есть. Испытывать голод – значит жить. Утолять голод – значит жить превосходно. Утолять физический голод всегда хорошо, но утолять духовную жажду еще лучше. Познайте, чего вы жаждете, ибо больше всего вы страдаете от незнания природы жажды своей. Так, например, нельзя допускать, чтобы трава заменяла славу, ибо, если вы жаждете славы, никакая трава вашей жажды не утолит. Нужно смотреть в глубь вещей. Нужно познать их достоинство. Если из травы выварить ее существо, она не утолит даже физического голода. Если вы жаждете красоты, раскройте глаза, и вы увидите, что красота заложена во всем – но только с раскрытыми глазами вы сможете насытить свою жажду. Не закрывайте глаз, не будьте слепы. Если вы жаждете чего-то одного, не пытайтесь удовлетвориться чем-нибудь другим. Не прибегайте к заменителям. Учитесь считать. Учитесь видеть. Познайте самого себя. Познайте окружающий мир. Благодарите Бога за качество вещей и спите себе с миром, как если бы вы были не более чем порождением поля, лежащего под паром.

Мы знали, что это только игра в шикарную жизнь, которая не может продолжаться долго, и знали, что никого не обманываем.

Несомненно, всякий человек, попав в армию, становится бойцом, но мне кажется, это не совсем тот боец, которого имеют в виду офицеры. Он вступает в битву против скуки, безнадежности и целой армии мелких притеснений, которые как будто специально придуманы для того, чтобы низвести человека до уровня человекоподобной обезьяны порядковый номер такой-то. Иными словами, – продолжал Джо, – он бьется за свободу своей собственной маленькой нации, которую составляет он один и никто другой во всем мире. И ему совсем не кажется, что он борется за нечто слишком уж малое. Он сражается со всеми мелкими группировками условий и обстоятельств, которые стремятся напасть на него из-за угла и по возможности сломить его дух. Он борется против всяческих унижений и оскорблений. Но такая борьба всегда безнадежна, ибо неприятельские резервы неисчерпаемы. Что бы с ним вообще ни происходило, наяву или во сне, все равно его неизменно угнетают. Это как болезнь, которую невозможно излечить. Единственное лекарство – это всеобщий мир и извещение о том, что от вас больше не требуется делать то, что вам «приказано», можете отправляться домой и быть счастливым или несчастливым и делать все, что вам нравится. Есть, конечно, еще одно лекарство, но оно не по мне. Смерть – это тоже лекарство от кори, но я вам его не советую. Когда поезд отошел от вокзала и повез нас в наше долгое путешествие через всю страну, мы все трое повеселели. К тому же

Черт возьми, для чего существует мир? Что должен делать человек, чтобы спасти свою душу? Когда он будет наконец располагать достаточным временем, чтобы достичь покоя, красоты, любви и правды? Каким образом кто-нибудь вроде меня, рожденного некрасивым и глупым, может стать красивым и умным?

Ни одной душе я не открылся в том, что сделал. Никому не рассказал о том, как на обратном пути я оглядывался на прибрежные горы, где хотел переждать войну, и как почувствовал себя таким одиноким, беспомощным, таким неприспособленным, жалким и пристыженным, что возненавидел весь мир, а ведь ненависть мне чужда, потому что мир – это люди, а люди слишком трогательны, чтобы их ненавидеть. В те дни я избегал людей, в назначенный час явился на Маркет-стрит, 444, и был зачислен в армию. Но теперь все это – древняя история, а я не собираюсь ворошить прошлое. Когда-нибудь и вся война станет древней историей; интересно, что будут говорить об этой войне. Очень хотелось бы знать, чем все это кончится. Я ничуть не удивлюсь, если война и в самом деле окажется поворотным пунктом, как говорят по радио. Но вот в чем беда: если немножко пораскинуть мозгами, то придешь к заключению, что поворотным пунктом в нашей жизни может быть все, что угодно, и единственно, что важно в вопросе о поворотном пункте, – это от чего и к чему поворот. Если ниоткуда и никуда, то какой толк в этом поворотном пункте? Может быть, его следует просто игнорировать, хотя я не вижу, каким образом кто-нибудь, кроме калеки или сумасшедшего, может игнорировать войну:

Хорошая вещь сигареты, – продолжал Джо. – Без них люди и воевать не станут. Понимаешь, они слегка одуряют, ровно настолько, чтобы ты мог поддаться еще большему одурению, но не доходил до безумия. Что-то в тебе не хочет, чтобы тебя убивали, и приходится его успокаивать, заглушать небольшими дозами смерти – сном, забвением, дурманом – при помощи табака, алкоголя, женщин, труда или чего бы там ни было. Приходится все время ублажать это что-то, потому что оно ужасно чувствительно. Оно возопит в тебе, если не усыпить его вовремя. Обычно мы его убаюкиваем по не очень серьезным поводам, но на войне положение посерьезнее, и ты вынужден усыплять это нечто всеми доступными средствами и подчас доводить его до полного бесчувствия, если уж очень солоно придется. Но беда, если ты потеряешь меру и, вместо того чтоб его усыпить, убьешь его. Ибо этим ты убьешь самого себя – тело твое еще будет жить, но истинная жизнь в тебе умрет, и это самое страшное, что может случиться с тобой во всей этой дурацкой истории.