«После нового обмена любезностями» посол спросил, «может ли какой-нибудь инцидент на польской, австрийской или французской границах, в результате которого враг окажется на территории рейха, стать формальным поводом к войне», на что Гитлер ответил отрицательно. (Ответ немецкого диктатора, конечно, показателен в том смысле, что является явной ложью. Так, Уильям Л. Ширер позже напишет, что на протяжении некоторого периода времени до лета 1939 года нацисты часто использовали угрозу польских «террористов», чтобы вызвать у немцев истерию ненависти, которая летом 1939 года достигла своего апогея и послужила для Берлина поводом к вторжению в Польшу. С этой целью заключенных концлагерей переодели в военную форму, а затем расстреляли, чтобы все представить как потери среди немецких военнослужащих в результате польского нападения на немецкоговорящую радиостанцию в Глейвице – захолустном приграничном городке на востоке Германии. Эту провокацию организовали части СС для того, чтобы «в порядке самообороны» Германия начала военные действия против Польши. Так начиналась Вторая мировая война.)

Далее Додд спросил, будет ли ответ немецкого лидера также отрицательным в случае, если подобный эпизод произойдет в Рурской демилитаризованной зоне, и созовет ли он при таком повороте событий конференцию европейских держав. «Это и будет моей целью, – продолжал лгать Гитлер, – но может случиться, что мы не сумеем сдержать германский народ». Здесь Додд сделал предположение, что под «народом» Гитлер подразумевает воинствующих нацистов, которых он сам же воспитал в таком духе. В целом из беседы, которая продолжалась недолго, какие-нибудь сорок пять минут, американский посол вынес впечатление, что Гитлер «очень самоуверен и настроен крайне воинственно».

Следующая встреча Додда с Гитлером произошла на праздновании Нового, 1934 года. Это был понедельник. Все члены дипломатического корпуса сочли своим долгом остаться в городе, чтобы выразить свое уважение и поздравить с праздником президента Пауля фон Гинденбурга. Последний из очевидцев эпохи правления Бисмарка, фон Гинденбург в свои восемьдесят шесть лет пытался, всё с меньшим успехом, направить Германию по умеренному пути развития. С его смертью вся власть в стране фактически переходила бы в руки Гитлера, поскольку на политической арене не оставалось ни одного достойного противника в нужной весовой категории, способного успешно противостоять амбициям безумного маленького австрийца. В тот студеный день Додд приехал в президентский дворец, где у входа его приветствовала нацистским салютом прислуга, потом посла провели в уютную гостиную. Здесь его встретили посланники других стран: британский посол сэр Эрик Фиппс, французский посол Андре Франсуа-Понсэ и испанский посол Луис Сулуэта.

Гинденбург выслушал официальное поздравление с Новым годом папского нунция, которое тот прочитал на французском языке, хотя ни немецкий президент, ни американский посол по-французски не понимали. Гинденбург в ответ прочитал заранее написанную речь. В первую очередь он призывал к восстановлению Германии, при этом подчеркнул значимость руководства страной Гитлером, – хотя «едва ли кто-либо из членов дипломатического корпуса относился сочувственно» к этой теме. После кратких обращений к папскому нунцию, Франсуа-Понсэ и итальянскому послу Витторио Черрути, Гинденбург обменялся рукопожатием с американским послом. Он даже поинтересовался у Додда, хорошо ли идут дела у его сына в Берлинском университете, и похвалил посла за его немецкий язык, который сам Додд оценивал как «достаточно беглый, хотя и несколько небрежный».

Потом вошел Гитлер. Додду показалось, что он «был очень подавлен и даже растерян». Гитлер пожелал Додду «счастливого Нового года», на что американский посол ответил столь же вежливым и холодным поздравлением. Один лишь итальянский дипломат приветствовал фюрера официальным нацистским салютом. Додд спросил Гитлера, как он провел Рождество в Мюнхене – любимом городе фюрера, и поделился собственными впечатлениями от «двух очень интересных дней», проведенных в начале декабря в столице Баварии. Когда Додд простодушно заметил, что там он встретился с известным историком профессором Мейером, своим знакомым по Лейпцигскому университету, «Гитлер смутился, оказалось, что он никогда не слышал о Мейере». Додд записал в своем дневнике: «Я поговорил еще немного о Мюнхенском университете, но Гитлер, не сказав больше ни слова, пошел дальше. У меня создалось впечатление, что ему никогда не приходилось сталкиваться с людьми, которых я знал и уважал». Сетуя на то, что Гитлер, в отличие от Гинденбурга, не выказал никакого личного интереса к нему, Додд опасался, не счел ли Гитлер, что ученый посол хотел «поставить его в неловкое положение» (этого Додд, конечно, не собирался делать). В дневнике Додд добавил: «Мне трудно было в этих сложных условиях найти безобидную тему для разговора».

В среду, 7 марта 1934 года Додд снова встретился с фюрером, на этот раз встреча была тайной, ее организовал Эрнст Ганфштенгль. Додд вошел в приемную немецкого канцлера в сопровождении фон Нейрата, который «был явно слегка раздражен». Гитлер встретил его радушно, они сели за стол. Додд заметил: «Я сидел спиной к стене смежной комнаты, где, по-видимому, находился Нейрат. Если только в стенах не был спрятан какой-нибудь специальный аппарат для подслушивания, никто не мог слышать нашего разговора». В течение почти целого часа Додд и Гитлер обсуждали германо-американские отношения. Но когда Додд спросил, не хочет ли Гитлер что-нибудь передать президенту Рузвельту через него, так как он вскоре поедет в Вашингтон, Гитлер «слегка удивился», посмотрел пристально и произнес: «Позвольте мне подумать над этим и ответить вам при следующей встрече».

Затем Додд поднял тему о «о враждебной и пагубной германской пропаганде, напомнив Гитлеру, что в 1915–1916 годах такая неразумная пропаганда немало способствовала втягиванию Соединенных Штатов в мировую войну». Гитлер изобразил удивление и спросил о подробностях. Посол удержался и не назвал имена двух наиболее известных немецких пропагандистов, поскольку они стали видными нацистскими руководителями. Додд упомянул только о брошюрах, в которых содержался призыв ко всем немцам в Соединенных Штатах, где бы они ни находились, помнить, что они есть и должны оставаться немцами; в похожем законе 1913 года заявлялось о «двойном гражданстве для немцев» (имелись в виду эмигранты). Гитлер сразу же возразил: «Ах, это все наглые измышления евреев. Если я узнаю, кто их распространяет, то немедленно вышлю виновника из Германии».

Додд выразил озабоченность настроениями евреев в Нью-Йорке, где должен был состояться заочный судебный процесс над нацизмом, но о самом процессе умолчал. Гитлер то и дело перебивал его восклицаниями вроде «Проклятые евреи!» и грозил, что, если за рубежом будет продолжаться агитация против него, он быстро покончит со всеми евреями в Германии. Он говорил, что спасает Германию от коммунистов, и заявил, что в России 59 % официальных лиц является евреями. Додд слабо попытался оспорить утверждения Гитлера, указывая на то, что «советской угрозы более не существует». Когда же Гитлер покачал головой, Додд добавил, что в Соединенных Штатах в 1932 году коммунисты на выборах собрали лишь незначительное количество голосов. Гитлер воскликнул: «Счастливая страна! Видимо, ваш народ здраво подходит к этому вопросу».

Под конец Додд высказал свои соображения в поддержку академических свобод в Германии и особо отметил, что «университетские связи и свободное обсуждение международных проблем позволят преодолеть многие трудности». Гитлер согласился с ним, но затем его внимание переключилось на план Рузвельта по усилению экономических связей между двумя странами. Когда Додд выходил из приемной Гитлера, навстречу ему шел Руст, немецкий министр образования, тот самый Руст, приказом которого были введены строгие ограничения на академические свободы. Додд остановил министра и напомнил ему о важности открытости и свободы в отношениях между Соединенными Штатами и Германией. «Руст, по-видимому, никогда всерьез не задумывался над этой стороной дела».

Перебирая мысленно все моменты встречи с фюрером, Додд вернулся в посольство и исписал несколько страниц своего дневника, передавая глубоко личные впечатления от Гитлера и его ближайшего окружения. «Гитлеровский режим держится на трех совершенно невежественных и тупых фанатиках, из которых каждый так или иначе замешан в злодеяниях последних восьми – десяти лет. Эта троица представляет различные группы нынешнего большинства в Германии, большинства, конечно, отнюдь не подлинного». К этому моменту своего пребывания в Германии американский посол уже утратил значительную часть своего простодушия. О Гитлере Додд отзывался таким образом: «Он не раз недвусмысленно заявлял, что народ может выжить только путем борьбы, тогда как мирная политика приводит его к гибели. Политика Гитлера была и остается агрессивной… В его сознании прочно укоренилась старая немецкая идея об установлении господства над Европой путем войны». Окончательное осознание Доддом угрозы, которую представлял Гитлер, пришло слишком поздно, к тому времени Додд уже был не в силах эффективно воспользоваться своим положением, чтобы заставить Вашингтон, Лондон и Париж противодействовать усилению власти Гитлера в Германии.

После смерти тяжело болевшего Гинденбурга Гитлеру досталась роль абсолютного диктатора немецкого рейха. В первой половине дня в среду 12 сентября 1934 года Додд явился в президентский дворец на Вильгельмштрассе в положенном для таких случаев фраке, «чтобы официально засвидетельствовать уважение новому самозваному президенту Адольфу Гитлеру». За несколько дней до этого события испанский посол в беседе с Доддом высказал мнение, что придется пожать руку Гитлеру, хотя, по признанию испанца, «даже мысль о том… ему противна». Додд согласился, что нельзя оставаться в стороне, что это дело государственной важности.

В Президентском дворце во внутреннем дворе Додда встретили застывшие по команде «смирно» солдаты. Здесь присутствовал весь дипломатический корпус, включая папского нунция, который перед этим почти месяц находился в госпитале, а также французского посла Франсуа-Понсэ, которому Гитлер однажды заявил, что не желает больше никогда с ним видеться. После того, как в конференц-зале собралось около 50 дипломатов, в зал вошел Гитлер, его сопровождали Нейрат, Бюлов и Бассевиц. Папский нунций, «как принято в подобных случаях, прочитал свою речь, поздравляя политического и религиозного врага Рима с тем, что он успешно узурпировал пост Гинденбурга». Под конец нунций незаметно коснулся другой темы, тонко предостерегая Гитлера против развязывания войны, хотя, как заметил Додд, все присутствующие понимали, что это и есть главная цель гитлеровского режима.

Гитлер сообщил (он говорил по-немецки), что Германия намерена демонстрировать другим нациям только свою доброжелательность и миролюбие. Когда Гитлер закончил свою лживую речь, он «по всем правилам этикета подошел к нунцию, поклонился и пожал ему руку». «Если уж до конца соблюдать проформу, – саркастично подметил Додд, – он мог бы даже обнять его». Затем диктатор подошел к французскому послу. «Минуту или две они о чем-то тихо говорили по-немецки самым дружеским образом». Прием, оказанный Гитлером Черрути, был несколько более прохладным, Додд поневоле отметил, что «итальянский посол не обладал светским лоском – savoir faire – французского дипломата и не мог скрыть свою неприязнь, поскольку ненавидел фашизм так же, как и его жена, венгерская еврейка, изящная и утонченная женщина».

Когда очередь дошла до японского посла, Гитлер подчеркнуто поблагодарил его за посещение им прошлой осенью съезда нацистской партии в Нюрнберге, видимо, это был упрек французскому, английскому, испанскому и американскому послам, которые не появлялись на двух последних нюрнбергских съездах. Наконец, Гитлер приветствовал Додда, который в ответ поспешно подчеркнул, что мирный тон речи будет с одобрением отмечен в Соединенных Штатах, особенно президентом Рузвельтом, который просил Додда передать фюреру, что «миролюбивые речи подобного рода всегда интересовали его». Гитлер поклонился и коротко ответил так, «словно он сам принадлежит к числу пацифистов, которых он в действительности всегда публично осуждает». Когда фюрер отошел, Додду стало не по себе – он почувствовал, что Гитлер не уловил его иронии и решил, что американский посол в самом деле поверил ему!

Додд писал, что никогда не видел Гитлера таким счастливым, как во время его шествия вдоль шеренги дипломатических представителей зарубежных стран. Ни Нейрат, ни Бюлов «не обнаружили никаких признаков стыда за свою страну». Прием завершился поздно, и все послы вернулись в свои резиденции, «как всегда раздумывая о том, долго ли продержится этот режим, который из всех режимов Европы больше всего сродни средневековому». «Репортеры, пришедшие вечером, жаждали узнать о моих впечатлениях от этого приема. Я мог сказать им только, – признавался Додд, – что главной темой разговора был мир и что все немцы сияли от радости».

Прошло два дня после столь тягостной встречи с Гитлером, и Додд снова увидел немецкого фюрера, когда в качестве гостей министерства иностранных дел он и его жена Мэтти были приглашены в оперный театр в Шарлоттенбурге на представление «Тангейзера». Гитлер, Папен, Геббельс, генералы Бломберг и Фрич находились в бывшей императорской ложе. Рядом с Доддом сидели супруги Черрути, через проход от них – французский посол Франсуа-Понсэ вместе с мадам Франсуа-Понсэ. «Все ложи занимали дипломаты, зал был переполнен». Раздались звуки увертюры – «точно в назначенное время».

Во время первого антракта публика в партере встала и, обернувшись в сторону Гитлера, приветствовала его нацистским салютом. То же самое происходило и во время второго антракта. «Все зрители, а также актеры были в восторге от присутствия канцлера; говорят, такого восторга не было даже в те времена, когда в императорской ложе сидели Гогенцоллерны». Хотя ходили упорные слухи о попытках Геббельса устранить вице-канцлера Папена, сейчас они сидели рядом, «словно лучшие друзья».

Во время одного из перерывов к Додду подошла синьора Черрути, в совершенстве владевшая искусством «притворных дипломатических намеков». «Конечно, – подумал Додд, – супруги Черрути знают, что я люблю их диктатора не больше, чем самовластного фюрера». И заключил: «Размышляя о проблемах и пороках нашей цивилизации, я раздумываю и о том, не следует ли американскому правительству отозвать меня. Я был бы не прочь оставить эту должность».

Разочарование Додда от его службы в должности посла Соединенных Штатов возрастало. Позже, в 1935 году, он напишет, что он не говорил с Гитлером с 6 февраля 1934 года, а с Германом Герингом – с начала июня того же года, тогда же, в начале июня 1934 года Додд с женой были на обеде у Йозефа Геббельса. «Довольно сложно в моем положении не поддерживать светских отношений с членами триумвирата. Они – правители Германии, а я представляю здесь Соединенные Штаты. И все же для меня унизительно пожимать руку известным и признанным убийцам. Я склонен следовать примеру нидерландского посланника (близкого знакомого) до конца моего пребывания здесь». Желание Додда избавить себя от дипломатической службы в нацистской Германии, тем не менее, довольно долго оставалось недостижимым.

В пятницу 10 января 1936 года Додд присутствовал на ежегодном дипломатическом приеме у Гитлера. Снова он исполнял обычные формальности на этом раздражавшем его собрании. «Присутствовали почти все послы и посланники, все в парадной одежде, некоторые со старомодными головными уборами и в великолепных, отделанных позолотой, мундирах», – описывал Додд. «Казалось, что действие происходит в восемнадцатом веке». Гитлер приехал на полчаса позже. «Лишь итальянский посол, казалось, чувствовал себя стесненно; советский посол попросту держался в стороне, оживляясь только тогда, когда к нему кто-нибудь подходил».

Как и в прошлом году, папский нунций зачитал поздравительный текст на французском языке, который Гитлер понимал не лучше, чем Додд. На этот раз фюрер ограничился короткой ответной речью, указав в ней на низкий уровень безработицы как на величайшее достижение его режима за прошедший год. При этом, заметил Додд, он не разъяснил, что «сокращение безработицы произошло почти исключительно за счет гонки вооружений». Гитлер опять обошел всех дипломатов. Он недолго поговорил об истории христианства с папским нунцием, спросил французского посла о недавнем наводнении в Париже из-за разлива Сены. Затем Гитлер обратился к Додду, который сказал, что «слышал его разговор с нунцием на историческую тему, и высказал предположение, что он читал историю с подлинным интересом». Гитлер ответил: «Да, я предпочитаю историю политике, которая меня изнуряет». По окончании приема, после подчеркнуто дружеского разговора с диктатором Додд признается в своих записках: «Хотя принято считать, что такие приемы необходимы, мне они кажутся бесполезными».

Несмотря на свою неприязнь к подобным театральным представлениям, год спустя, в понедельник 11 января 1937 года, Додд явился на свой последний дипломатический прием, устроенный Гитлером. За пятнадцать минут, пока дипломаты стояли, тихо разговаривая в ожидании появления Гитлера, Додд заметил, что за истекший год отношения между дипломатическими представителями стали более напряженными. «Итальянец, казалось, был наименее желанным собеседником. Он сторонился меня… и я отвечал ему тем же». Сэр Фиппс, британский посол, «был сдержан, как всегда, но на этот раз я обнаружил в нем больше симпатий к фашистской клике в Испании, чем прежде. Теперь я убежден, что он почти фашист, как и Болдуин и Антони Иден». Советский представитель, как показалось Додду, был «спокоен и невозмутим, невзирая на то что его страну поносят здесь каждодневно, начиная с сентября». Ни один из дипломатов или министров не говорил «ничего существенного». Додд «донимал англичанина упреками в крайнем макиавеллизме за их договор. Он улыбался, но отмалчивался».

Наконец прибыл Гитлер. Поскольку папский нунций был болен, в начале выстроившегося в обычную линию дипломатического корпуса встал французский представитель, а следом за ним шли Додд, британский, турецкий и советский послы, подобный порядок определялся сроком пребывания каждого представителя в Берлине. «Вид у фюрера был несколько смущенный, лицо – красное», – заметил Додд. Как только Гитлер встал к дипломатам лицом, французский посол прочитал приветственную речь, подготовленную нунцием. «Никаких серьезных высказываний, ни явных, ни завуалированных, мы не услышали», – позже напишет Додд. Затем фюрер прочитал свой ответ, «в котором тоже ничего не было сказано, что довольно странно, учитывая сложность международной обстановки». Додд ожидал, что Гитлер о чем-то намекнет британскому или французскому посланникам. Но не услышал ни слова.

После приветственных речей Гитлер обменялся рукопожатием с французским послом. Додд плохо разбирал их тихую беседу, но легко мог представить, что «француз жаловался на нападки на Францию, содержащиеся во всех сегодняшних немецких газетах, поскольку Гитлер несколько критически отозвался о французской прессе».

Затем Гитлер обратился к Додду, «стараясь казаться очень искренним». Додд упомянул об ухудшении экономических отношений между Соединенными Штатами и Германией. В ответ Гитлер вежливо поздравил президента Рузвельта с победой на последних выборах, а также в связи с его «конструктивными мероприятиями». Додд поблагодарил, выразив радость по поводу знакомства Гитлера с рузвельтовским президентским посланием. Хотя Гитлер подтвердил, что прочитал его, Додд в этом сомневался. Исполненная притворства беседа в начале очередного года скоро закончилась.

Посол Додд больше не присутствовал на дипломатических представлениях. В течение 1937 года раздражение и недовольство его росло, он все больше разочаровывался в пользе своей дипломатической службы в «третьем рейхе». В июле того же года Додд приехал в Соединенные Штаты, чтобы встретиться с президентом Рузвельтом и руководителями госдепартамента США. Несмотря на их настойчивые просьбы остаться на посту посла США в Германии, Додд заметил, что ему два года пришлось вынашивать решение о своем уходе и оно окончательно.