II

На одном из холмов посреди ветреной пустоши примостился невысокий бревенчатый дом, где умирал Джон Бергсон. Ферму Бергсонов найти было проще других – она возвышалась над мелководной мутной речушкой, Норвежской протокой, которая то текла, то стояла прудом на дне извилистого ущелья с крутыми порожистыми склонами, заросшими кустарником, тополями и карликовыми ясенями. Речушка выделяла окрестные фермы среди прочих, прячущихся в низинах посреди пустоши. Обычное жилье в этих краях – землянки, сливающиеся с дерном, из которого выросли. Ведущие к ним дороги едва различимы в густой траве, обработанные человеческой рукой поля теряются на ее фоне, и прорезанные плугом следы – не глубже тех жалких царапин, что оставили на стенах пещер доисторические люди, а может быть, ледники.

За одиннадцать долгих лет Бергсон почти не оставил отпечатка на дикой земле, которую приехал покорять. Она сохранила свой необузданный нрав, и никто не сумел разгадать загадку ее ярости. Дух места был враждебен к людям и приносил одни неудачи. Об этом размышлял больной, отдыхая после визита врача, которого накануне пригласила из города Александра. За окном расстилались неизменно серые унылые пространства. Бергсон знал каждый холм, каждую низину отсюда и до горизонта. К югу лежали его распаханные поля, к востоку – конюшни, загон для скота, пруд, а за ним – трава, трава, трава.

Одну за другой вспоминал он постигшие его неудачи. Однажды зимой, в буран, околел весь скот. Следующим летом пришлось пристрелить тягловую лошадь, которая сломала ногу, споткнувшись о нору луговой собачки. Другим летом от холеры передохли все собаки, а ценный жеребец умер от укуса змеи. Раз за разом случался неурожай. Бергсон потерял двоих сыновей, родившихся после Лу и до Эмиля, а это не только горе, но и расходы – сначала на лечение, потом на похороны. Теперь, едва выбравшись из долгов, он и сам оказался на пороге смерти – в сорок шесть, когда еще жить бы и жить.

Первые пять лет жизни в этом краю Джон Бергсон погружался в долги, следующие шесть – выбирался из них, и теперь, расплатившись по займам, остался с тем же, с чего и начинал, – с землей. В его владении находились ровно шестьсот сорок акров, из которых триста двадцать составляла его собственная ферма на участке, полученном по закону о лесе^[2], а другую половину – ферма младшего брата, который сдался и уехал в Чикаго, где теперь работал в модной пекарне и был видным атлетом в шведском спортивном клубе. Этот участок служил пастбищем – в хорошую погоду сыновья выгоняли туда скот.

Бергсон питал старосветское убеждение в том, что земля ценна сама по себе, однако здесь она походила на необъезженную лошадь, которая мечется и крушит все вокруг, никому не даваясь в руки. И все же он верил, что тайну прерии можно разгадать – просто никто пока не научился обращаться с ней правильно. Бергсон часто обсуждал эту мысль с Александрой. Соседи понимали в фермерстве еще меньше него: многие из них в жизни не занимались земледелием, пока не получили здесь участок, а в родных краях были мастерами – портными, слесарями, столярами, сигарщиками и тому подобное. Сам Бергсон когда-то работал на верфи.

Теперь, прикованный к постели, он размышлял об этом постоянно. Он лежал в гостиной, рядом с кухней, и целыми днями, пока там кипела готовка, стирка и глажка, глядел на потолочные балки, когда-то выструганные собственными руками, да на скот в загоне. Вновь и вновь пересчитывал стадо по головам и прикидывал, сколько веса наберут волы к весне, – это отвлекало. Часто он звал Александру, чтобы обсудить с ней хозяйство. Та начала помогать отцу, когда ей не исполнилось и двенадцати, и чем старше становилась, тем больше Бергсон полагался на ее здравые суждения и изобретательность. А вот сыновья, хотя им было не занимать трудолюбия, удручали его своей несообразительностью. Только Александра читала газеты, следила за рынками и училась на ошибках соседей. Лишь она всегда могла сказать, сколько стоит откормить вола, а вес борова определяла на глаз точнее, чем сам Бергсон. Лу и Оскар были предприимчивы, однако так и не научились работать с умом. Александра же умом напоминала ему собственного отца.

Отец Джона Бергсона был кораблестроителем, человеком влиятельным и довольно богатым. На склоне лет он женился во второй раз на женщине из Стокгольма – намного его моложе и с небезупречной репутацией. Последняя безумная страсть, отчаянная попытка сильного человека сбежать от старости. Жена принялась сорить деньгами и всего за несколько лет подточила безупречную честность старого Бергсона. Он ввязался в спекуляции на бирже, потерял не только свое состояние, но и средства, доверенные ему бедными моряками, и умер опозоренным, не оставив детям ни гроша. И все же большую часть жизни это был умный и предприимчивый человек, который поднялся от простого моряка до владельца небольшой верфи, полагаясь исключительно на свою прозорливость и талант. Джон Бергсон видел его былую силу воли и прямоту ума в своей дочери. Естественно, он желал бы обнаружить эти качества прежде всего в сыновьях, однако выбирать не приходилось. Целыми днями лежа в постели, он научился принимать положение дел как есть и радоваться, что хотя бы кому-то из своих детей может поручить заботу о семье и о земле, завоеванной таким трудом.

Сгущались зимние сумерки. Миссис Бергсон зажгла на кухне лампу, и сквозь щели в двери, будто издалека, в гостиную сочился свет. Больной с трудом перевернулся и посмотрел на свои исхудалые, бессильные руки. Незаметно для себя он утратил волю к жизни, сдался и теперь желал лишь одного – скорее упокоиться глубоко в земле, где его не потревожит плуг. Он устал совершать ошибки и был рад оставить свою тяжелую ношу в сильных руках Александры.

– Dotter, – тихо позвал Бергсон. – Dotter!^[3]

Раздались быстрые шаги, и в дверном проеме возникла высокая стройная фигура, освещенная сзади светом лампы. Бергсон подмечал молодую легкость и силу движений дочери, однако не завидовал им и не хотел вернуть себе. Финал слишком хорошо известен, чтобы начинать сначала.

Александра помогла отцу сесть, подложила под спину подушки и назвала его старым шведским именем, как звала в детстве, когда приносила обед на верфь.

– Позови братьев, дочь, я хочу с ними поговорить.

– Они только вернулись с реки и кормят лошадей. Позвать их сейчас?

Бергсон вздохнул.

– Нет, нет. Подожди, пока закончат. Александра, тебе придется всеми силами помогать братьям. Все ляжет на твои плечи.

– Я сделаю все что смогу, отец.

– Не дай им разочароваться и все бросить, как дядя Отто. Я хочу, чтобы они сохранили землю.

– Мы сохраним ее, отец. Мы никогда не отдадим землю.

Заслышав тяжелые шаги на кухне, Александра выглянула и поманила братьев – двух рослых юношей семнадцати и девятнадцати лет. Когда они встали в изножье кровати, отец пытливо вгляделся в их лица, едва различимые в темноте, и сказал себе: «Они все те же. Я в них не ошибался». Силуэт с квадратной головой и тяжелыми плечами – это Оскар, старший из братьев. Младший, Лу, сообразительнее, но слишком переменчив.

– Мальчики, – устало проговорил Бергсон. – Я хочу, чтобы вы вместе хранили землю и слушались сестру. С тех пор как слег, я много говорил с ней, и она знает мою волю. Я не желаю, чтобы мои дети ссорились, а поскольку дом один, глава семьи тоже должен быть один. Александра старшая и будет соблюдать мои наказы. Она сделает все, на что способна, а если и натворит ошибок, то куда меньше моего. Когда вы женитесь и захотите каждый жить своим домом, поделите землю по справедливости, как решит суд. Но в ближайшие годы вам придется тяжело, поэтому держитесь вместе и повинуйтесь Александре, а она будет вести хозяйство по своему лучшему разумению.

Оскар обычно высказывался последним, но теперь, как старший, ответил прежде брата:

– Да, отец. Все было бы так и без твоего наказа. Мы будем трудиться вместе.

– И будете слушаться сестру, и останетесь ей хорошими братьями, а матери – хорошими сыновьями? Вот и славно. Пусть Александра больше не работает в поле – в этом нет нужды. Когда потребуется помощь, наймите работника, а ее заработки на яйцах и масле с лихвой окупят расходы. Жаль, что я не понял этого раньше. Старайтесь с каждым годом распахивать все больше земли. Кукуруза – хороший корм для скота. Продолжайте чередовать поля и всегда запасайте больше сена, чем требуется. Не жалейте времени на помощь матери в саду и огороде. Она всегда о вас заботилась и сильно тоскует по родине…

Вернувшись в кухню, братья молча сели за стол и на протяжении всего ужина не поднимали от тарелок покрасневших глаз. Ели мало, хотя весь день работали на морозе, а на ужин был кролик в подливке и пироги с черносливом.

Джон Бергсон выбрал в жены хорошую хозяйку, пусть и не своего круга. Миссис Бергсон, крупная светлокожая женщина, грузная и медлительная, как ее сын Оскар, одним своим присутствием создавала уют – возможно, потому, что сама к нему вечно стремилась. На протяжении одиннадцати лет она упорно вела быт и поддерживала порядок в условиях, которые этому совсем не способствовали. Миссис Бергсон хранила непоколебимую верность старым привычкам, и ее неустанные заботы немало помогли семье сохранить порядок и порядочность в незнакомой обстановке. То, что Бергсоны жили в бревенчатом доме, было полностью заслугой матери – она и слышать не желала о землянках. Миссис Бергсон скучала по рыбным блюдам родной страны, поэтому каждый год дважды за лето посылала сыновей на реку в двадцати милях от фермы удить сомов. А когда дети были еще маленькими, засовывала их всех в повозку (малыша прямо в колыбели) и ехала рыбачить сама.

Александра часто говорила: попади мать на необитаемый остров – возблагодарит Господа за освобождение, разобьет сад и начнет консервировать. Миссис Бергсон была одержима консервированием. Грузная на вид, она весьма проворно двигалась по кустистым берегам Норвежской протоки, словно зверь в поисках добычи, собирая лисий виноград и дикие сливы. Из безвкусного дикого физалиса она варила желтое варенье, добавляя для аромата цедру лимона, и делала липкую темную пасту из садовых томатов. Однажды она попробовала законсервировать даже горькие земляные сливы и с тех пор всякий раз сетовала при виде этих крепких бронзовых плодов: «Какая досада!» Сварив все мыслимые варенья, джемы и пасты, она принималась мариновать, и расходы на сахар для заготовок временами пробивали серьезную брешь в семейном бюджете.

Миссис Бергсон была хорошей матерью и все же с облегчением встретила взросление детей: наконец никто не мешается на кухне! Она до конца не простила мужа, увезшего семью на край света, но раз уж так вышло, желала без помех воссоздавать старую жизнь на новом месте, насколько это возможно. Главное, что в погребе лежит окорок, на полках стоят банки с соленьями, а шкаф полон выглаженного белья. Неопрятность соседей миссис Бергсон не одобряла, а те считали ее гордячкой. Как-то раз по дороге на речку она заглянула к миссис Ли, и почтенная дама была вынуждена спрятаться на сеновале, лишь бы миссис Бергсон не застала ее босой.