В ходе культурной эволюции возникновение праздного класса совпадает по времени с зарождением института собственности. Это должно было случиться, ведь обе указанные институции обусловлены одними и теми же экономическими причинами. На начальном этапе своего развития они суть всего-навсего разные проявления одних и тех же общих фактов общественного устройства.
Будучи элементами социальной структуры, то есть общепринятыми явлениями, праздность и собственность в равной степени представляют интерес для целей настоящего исследования. Привычное пренебрежение работой само по себе не порождает праздный класс, а механистическое потребление и пользование отнюдь не ведут напрямую к появлению институции собственности. В настоящем исследовании поэтому не рассматриваются ни зарождение праздности, ни истоки присвоения полезных предметов для индивидуального потребления. Нас занимают исключительно происхождение и природа праздного (в широком понимании слова) класса, с одной стороны, и начала индивидуальной собственности как разделяемого обществом права или справедливого притязания, с другой стороны.
Ранняя дифференциация, из которой проистекает разделение общества на праздный и работающий классы, проявлялась в различии между мужским и женским трудом на заре варварства. А наиболее ранней формой собственности было присвоение женщин телесно здоровыми мужчинами в том или ином сообществе. Этот факт можно выразить иначе, обобщенно и ближе к самому варварскому пониманию жизни: перед нами собственность на женщину со стороны мужчины.
До владения женщинами существовала, безусловно, практика присвоения каких-то полезных предметов. Это утверждение подкрепляется обычаями известных сегодня архаических сообществ, которым неведома собственность на женщин. Во всех сообществах мужчины и женщины привычным образом забирают в личное пользование разнообразные полезные предметы, однако не считается, будто эти предметы принадлежат тому человеку, который их присваивает и потребляет. Привычное присвоение и потребление мелкого имущества происходит как бы само по себе, никто не задается вопросом о собственности, то есть справедливость притязания на посторонние для того или иного индивидуума вещи не оспаривается.
Собственность на женщин зарождается на заре варварской эпохи, по всей видимости, вследствие захвата пленниц. Первоначальной причиной захвата и присвоения женщин была, как кажется, их полезность в качестве трофеев. Такое изымание у врага женщин как добычи привело к появлению собственности в форме брака, и в результате сложилась семья-домохозяйство с мужчиной во главе. Вслед за этим рабство распространилось на прочих пленников и людей низкого положения, помимо женщин, а собственность в форме брака охватила также женщин, которые не принадлежали к захваченным у врага трофеям. Тем самым плодами соперничества в условиях хищнического образа жизни явились, с одной стороны, возникновение брака по принуждению и, с другой стороны, обычай владения собственностью. Эти две институции неразличимы, по сути, в начальной стадии своего развития; обе возникают из стремления преуспевающих мужчин доказать свою доблесть какими-либо долговременными свидетельствами. Кроме того, обе институции отражают стремление к господству, свойственное всем хищническим сообществам. От владения женщинами понятие о собственности постепенно расширяется, охватывая и результаты женского труда, из чего вырастает владение вещами наряду с владением людьми.
Так утверждается признаваемая обществом система личной принадлежности имущества. Пускай на поздних стадиях общественного развития полезность предметов для потребления сделалась наименее явным признаком их ценности, богатство ни в коей мере не утратило своего значения в качестве почетного свидетельства господства его владельца над остальными.
Везде, где обнаруживается институция частной собственности, пусть даже в примитивнейшей своей форме, экономический процесс отражает противостояние членов коллектива из-за притязаний на имущество. Экономическая теория утверждает (в особенности грешат этим те, кто строго привержен современным истолкованиям классических доктрин), что данное противостояние из-за богатства нужно трактовать как борьбу за средства к существованию. Конечно, во многом именно так все обстояло на ранних, менее производительных этапах трудовой деятельности. Вдобавок это верно и для обстоятельств, в которых «нищета природы»[7] столь велика, что сообщество вынуждено влачить жалкое существование вопреки всем непрестанным и целенаправленным своим усилиям. Но все развивающиеся сообщества сегодня уже сделали шаг вперед от той ранней стадии технологического развития. Эффективность производства доведена ныне до такого уровня, когда возможно производить значительно больше, нежели просто добывать скудные средства к существованию. В экономической теории все чаще обсуждается схватка за благосостояние на этой новой производственной основе; такая схватка понимается как приращение жизненных благ, прежде всего как приращение материальных условий, проистекающих из потребления вещей.
Целью приобретения и накопления принято считать потребление накопленных материальных благ, будь то потребление непосредственно владельцем или его домохозяйством-семьей, которое, по теории, неразрывно с ним связано. Считается, по крайней мере, что это экономически обоснованная цель приобретения, чего оказывается вполне достаточно для теоретиков. Разумеется, такое потребление может мыслиться как удовлетворяющее материальные нужды потребителя (его жажду материальных благ или же так называемые высшие запросы – духовные, эстетические, интеллектуальные и прочие, причем последние обслуживаются материальным потреблением косвенно, по принципу, знакомому всем, кто интересуется экономикой).
Но лишь только в том случае, когда мы избавляемся от наивной трактовки материального потребления, можно говорить, что такое потребление стимулирует неизбежное накопление. Мотивом, лежащим в основании собственности, выступает подражательное соперничество, и тот же мотив соперничества непосредственно сказывается на дальнейшем развитии этой институции, которую он порождает, и на развитии всех тех черт социального устройства, каковые затрагивает владение собственностью. Обладание богатством наделяет человека почетом и служит поводом для зависти. Ничего столь же весомого нельзя утверждать ни о потреблении материальных благ, ни о каком-либо другом стимуле к приобретению, уж тем более ни о каком стимуле к накоплению богатства.
Конечно, не следует упускать из виду тот факт, что в сообществе, где почти все материальные блага находятся в личном владении, необходимость добывать средства к жизни является мощным и вездесущим стимулом для более бедных членов сообщества. Потребность в выживании и в приращении материальных благ может на протяжении какого-то времени преобладать среди мотивов приобретения для тех классов, которые обыкновенно заняты ручным трудом, чье положение остается крайне шатким, которые владеют малым и потому мало накопляют; но в ходе нашего рассмотрения будет установлено, что даже у этих нуждающихся классов преобладание мотива потребления материальных благ не столь уж неоспоримо, как порой предполагается. С другой стороны, для тех членов и слоев общества, которые главным образом заняты накоплением богатства, стимул выживания и потребления материальных благ не играет существенной роли. Зарождение и становление института собственности происходит по причинам, которые не связаны с минимальными средствами для поддержания жизни. Главным стимулом служили первоначально зависть и различия, связанные с благосостоянием; никакой другой стимул, кроме как временно и в силу исключения, на более поздней стадии развития не занимал главенствующего положения.
Собственность начиналась с добычи, захваченной у противника в успешных набегах. До той поры, пока группа не отходила далеко от первобытной общественной организации, до той поры, пока она находилась в тесном соприкосновении с другими, враждебными группами, полезность людей и вещей, попадавших в личное владение, определялась главным образом завистью – завистническим сопоставлением между владельцем собственности и врагом, у которого он отобрал эту собственность. Обычай различать интересы отдельного человека и интересы группы, к которой этот человек принадлежал, возник, по всей видимости, позже. Завистническое сопоставление обладателя почетной добычи с его менее удачливыми товарищами по группе издавна, несомненно, сказывалось на полезности, приписываемой личному имуществу, хотя вначале оно, безусловно, не выступало важнейшей составляющей ценности предметов собственности. Личная доблесть во многом являлась общегрупповой доблестью, и обладатель добычи еще воспринимал себя в первую очередь как хранителя чести своей группы. С таким взглядом на доблестные свершения с общинной точки зрения мы встречаемся и на более поздних стадиях общественного развития, особенно в военных почестях.
Но стоило обычаю индивидуальной собственности обрести устойчивость, точка зрения в завистническом сопоставлении, на котором покоится частная собственность, начинает меняться. По сути, одно изменение повлекло за собой другое. Начальная стадия собственности, то есть стадия приобретения путем откровенного захвата и обращения в свою пользу, сменяется следующей; новую стадию можно обозначить как период зарождения организованного производства на основании частной собственности (на рабов); примитивная группа развивается в производящее сообщество, более или менее способное себя обеспечивать; приобретения начинают цениться не столько как свидетельства успешного грабежа, сколько как доказательства превосходства обладателя этих материальных ценностей над другими членами сообщества. Завистническое сопоставление теперь проводится в сравнении владельца собственности с другими членами группы. Собственность пока сохраняет природу трофея, но с развитием общества она все больше превращается в трофеи успешных свершений в погоне за владением, а эта погоня ведется между членами группы по условно-миролюбивым правилам кочевой жизни.
О проекте
О подписке