– Ну вот, – заговорил Джоселин, – мой отпуск и закончился. Какой, однако, приятный сюрприз оказался припасен для меня в родных краях, куда я три, если не все четыре года, не заглядывал, уверенный, что ничего особенного здесь не обнаружу!
– Ты уезжаешь завтра? – уточнила Эвис, и голос ее дрогнул.
– Да.
Что-то тяготило их обоих, некое чувство тревожнее и глубже естественной печали перед недолгим расставанием; вот почему Джоселин передумал ехать в дневное время, а решил дотянуть до вечера и отбыть почтовым поездом из Бедмута. Тогда, прикидывал он, у него еще будет время заглянуть в отцовскую каменоломню, а пожалуй, получится даже уговорить Эвис, чтобы проводила его до замка Генриха Восьмого, который высится над дюнами – там они побыли бы наедине, встретили бы восход луны над морем… Эвис вроде согласилась.
Итак, назавтра, проведя почти целый день с отцом в каменоломне, Джоселин уложил вещи и в назначенное время покинул родной дом (выстроенный из камней родного каменистого острова). Вдоль береговой линии двинулся он пешком к Бедмут-Реджис. Эвис вышла немного раньше – ей хотелось повидать подруг в Стрит-ов-Вэллз, а деревня эта лежала как раз на полпути к месту прощального свидания. Очень скоро Джоселин был уже на галечном пляже; оставив позади последние коттеджики заодно с развалинами деревни, уничтоженной штормом в ноябре 1824 года, он продолжил путь по узкой полоске суши между морем и бухтой. Пройдя сто ярдов, он остановился, развернулся лицом к галечным намывам, которые как бы сдерживали море, уселся и стал ждать Эвис.
Мимо него, освещаемые огнями судов, стоявших на рейде, не торопясь прошли два человека; они направлялись туда же, куда и сам Джоселин. Один из путников узнал его, поздоровался с почтением и добавил:
– Многих вам радостей, сэр, с вашей избранницей; мы чаем, скоро свадебке-то быть!
– Благодарю, Сиборн. А насчет этого… мы повременим до Рождества.
– А знаете, что моя хозяйка нынче утречком сказала? «Дал бы Господь до свадьбы-то до этой дожить, я ведь обоих еще карапузами помню» – вот они самые ейные слова, хозяйки моей, то есть, сэр.
Путники двинулись дальше. Когда они удалились на достаточное расстояние, товарищ Сиборна спросил:
– Кто этот молодой кимберлин? Он ведь не из наших, верно?
– Неверно. Тутошний он, земляк наш. Единственный сын мистера Джоселина Пирстона, который в Ист-Куорриз живет да каменоломней владеет; а в жены выбрал уж такую милашечку да разумницу! Матерь-то ейная – вдова; хозяин, покойник, тоже каменоломню держал, а теперь вот она дело ведет, как умеет. Только доходы и на двадцатую долю от пирстоновских не тянут. Пирстон-старший, сказывают, тысячи зашибает, а живет, как искони жил – все в том же доме на пустоши. Зато сынок его в Лондоне этакие знатнецкие штуки выделывает – из камня фигуры точит, вон оно что! Помню, он еще мальчонкой солдатиков вырезывал, все, бывало, пропадал в отцовской каменоломне. Подрос – шахматы смастерил, цельный набор. Так и пошло. А в Лондоне, говорят, и вовсе джентльменом стал. Вот я и дивлюсь, что он в наши края вернулся да приглядел себе малютку Эвис Каро, хоть сама по себе она и преславная девчурочка… Эге-ге! А погода-то на перемену пошла.
Тем временем предмет обсуждения ждал свою нареченную. В семь вечера – условленный час – Джоселин заметил, что в его сторону от последнего деревенского фонаря движется вверх по склону некая фигура, и очень скоро узнал мальчишку из местных. Приблизившись, мальчик осведомился, не мистер ли Пирстон перед ним, и после утвердительного ответа вручил Джоселину записку.
Сразу по уходе юного посланца Джоселин вернулся к фонарю и прочел написанное рукою Эвис:
«Бесценный мой, мне чрезвычайно жаль огорчать тебя, однако вот что я скажу насчет нашего свидания возле развалин Сэндзфута. Мне кажется, что тот факт, что в последнее время мы виделись с такой регулярностью, дает право твоему отцу настаивать (а тебя вынуждает покоряться) на соблюдении нами здешнего обычая для влюбленных пар; ведь сам знаешь, твои предки испокон веков жили в этих краях, рождались и умирали, не покидая нашего Острова. По правде говоря, моя матушка высказала мнение, будто твой отец, что для него естественно, уже намекал тебе на то, что мы должны соблюсти обычай. Но все во мне этому противится: обычай устарел, да и никогда не был мне по сердцу. Вдобавок, в твоем случае, речь идет о собственности и капитале – вот почему я бы предпочла положиться на Провидение.
Я начала издалека, а вывод – вот он: по-моему, лучше мне не приходить сегодня и своим появлением рядом с тобой не давать никому повода для того, чтобы распространить на нас островной обычай. Достаточно того, что все решено между нами двоими.
Я уверена, что это решение не слишком тебя огорчит. Надеюсь, ты понимаешь, что я чувствую и мыслю в духе времени, и не осудишь меня. И вот еще что, милый: если это совершенно необходимо, а мы все-таки не уступим, нам будет очень сильно не по себе, как уж точно было бы нашим предкам и, вероятно, твоему отцу; нас будет глодать мысль, что мы не сможем пожениться честь честью.
В любом случае, ты ведь совсем скоро вернешься, не так ли, дорогой мой Джоселин? И тогда уже не за горами будет время, когда расставаться вовсе не придется.
Всегда и навеки твоя
ЭВИС»
Письмо немало удивило Джоселина своей наивностью; Эвис с матушкой, оказывается, пребывали в простодушной уверенности, что на «острове» до сих пор свято чтут полузабытый, а в понимании Джоселина и прочих «островитян», поживших вдали от родных мест, так и вовсе варварский обычай. Отец его, конечно, как человек, сколотивший состояние, вполне может иметь упования практического свойства, так что предположения Эвис и ее матушки, пожалуй, и не беспочвенны; однако, пусть и человек старой закваски, отец ни слова не сказал в пользу пресловутого обычая.
Джоселин мысленно усмехнулся выражению «в духе времени», которое Эвис употребила в отношении своих чувств и мыслей; однако он был огорчен. Он даже ощущал укольчики раздражения на этот непредвиденный довод, из-за которого не смог побыть напоследок с Эвис. До чего, оказывается, живучи прежние понятия – нет-нет да и проглянут сквозь лоск образованности!
Здесь деликатно напомним читателю, что описываемые события произошли более сорока лет назад[9], даром что в многовековой истории «острова» это и не срок.
Небеса хмурились, однако Джоселину претило возвращаться и нанимать экипаж; скорым шагом он продолжил путь в одиночестве. Местность была открытая, вечерний ветер налетал порывами, волны набегали и откатывались, сохраняя сложный ритмический рисунок, могущий быть расшифрованным и как громы сражения, и как осанна Господу Богу.
Вскоре на дороге, что белела в сумерках, возник силуэт – притом силуэт женский. И Джоселин вспомнил, что, пока он читал письмо Эвис, мимо него прошла некая дама.
Целый миг он тешился надеждой, что видит свою невесту, что она передумала. Однако это была не Эвис; незнакомка вообще принадлежала к совсем иному типажу. Она имела более высокий рост и более статную фигуру; вдобавок, совсем не по сезону – еще не кончилась осень – эта дама была облачена не то в меха, не то в тяжелый, теплый плащ.
Еще немного – и Джоселин поравнялся с нею, и уже мог коситься на ее профиль, четкий благодаря огням на рейде. Черты поражали, даже потрясали благородной правильностью; словно сама Юнона предстала перед Джоселином. Никогда не встречал он лиц, столь приближенных к классическим скульптурным изображениям. Дама, хоть и шла, как свойственно женщинам, то есть покачивая бедрами, но шаг ее был энергичен и легок, и в течение нескольких минут скорость ее движения почти не отличалась от тех же показателей Джоселина; в эти-то минуты Джоселин ее и рассматривал, и строил догадки. Впрочем, он почти обогнал ее, когда она вдруг повернула голову и произнесла:
– Вы – мистер Пирстон из Ист-Куорриз, не так ли?
Он ответил утвердительно; он успел заметить, что лицо у незнакомки красивое, властное, царственное – под стать горделивым интонациям. Никогда еще не видывал Джоселин подобных женщин; вдобавок, местный акцент, хоть и наличествовал, был не столь неоспорим, как у Эвис Каро.
– Не скажете ли, который сейчас час? – продолжала дама.
Джоселин чиркнул спичкой, взглянул на наручные часы. «Четверть восьмого», – сказал он, сам же за краткое мгновение, пока горела спичка, разглядел покраснение и припухлость век – будто его попутчица недавно плакала.
– Мистер Пирстон, заранее прошу прощения за просьбу, которая может показаться вам весьма странной. А именно: не одолжите ли вы мне денег на день-другой? Я совершила оплошность – оставила кошелек на туалетном столике.
И впрямь, странная просьба; однако в повадках и во всем облике молодой женщины было нечто, убеждавшее: она не мошенница. Джоселин запустил руку в карман, но вынимать медлил. Какую сумму имела в виду сия ожившая Юнона? Ее стать, ее манера держать себя мигом нашли в нем отклик, и он решил не мелочиться. Он уже чуял романтическое приключение. Он дал ей пять фунтов.
Королевский жест, однако, не удивил незнакомку; по крайней мере, она сохранила невозмутимость.
– Этого вполне достаточно, благодарю вас, – с достоинством произнесла она, когда Джоселин, опасаясь, что в темноте она не разглядит цифр на банкноте, назвал сумму вслух.
Пока он нагонял незнакомку, пока говорил с нею, успел подняться ветер. Джоселин лишь теперь заметил, что порывы переродились в неумолчный рев, а рев – в скрежетание. Перемена погоды свершилась с внезапностью, характерной для «острова», и в итоге принесла то, что и обещала – дождь. Капли, которые поначалу били путникам в левые щеки, будто пульки из детского пугача, скоро приобрели характер залпового огня, притом сразу со всех сторон. Одна такая острая струя умудрилась проникнуть Джоселину в рукав. «Юнона» обернулась, явно озадаченная этой атакой – выходя из дому, она ничего подобного не предвидела.
– Нужно где-то укрыться, – произнес Джоселин.
– Да, но где же?
С наветренной стороны тянулся длинный пустынный пляж, причем наносы гальки никак не могли служить защитой, будучи недостаточно высоки; из-за них доносился скрежет, словно собака грызла кость. Справа лежала бухта; огни судов светили теперь совсем тускло, а то и вовсе гасли. Позади остался каменистый «остров»; на его наличие слабо намекали только две-три искры освещенных окошек под хмурым небом. Впереди Джоселин и «Юнона» не видели ничего подходящего. Ближайшим объектом, который мог сойти за укрытие, был шаткий деревянный мост в миле от них. Еще большее расстояние отделяло путников от замка Генриха Восьмого.
Зато аккурат на взгорке, явно втащенная туда, чтобы быть вне досягаемости прибоя, лежала кверху днищем рыбачья лодка из тех, что «островитяне» зовут лерретами[10]. Идея пришла к молодым людям одновременно, и они бегом бросились к лодке, повинуясь импульсу. По всем признакам, леррет находился здесь уже давно; к облегчению Джоселина и его спутницы, выяснилось, что места под ним больше, и защиту он может предоставить куда лучшую, нежели казалось издали. Вероятно, под этим лерретом прятались от непогоды рыбаки; возможно, хранили под ним сети и прочее, ибо днище было хорошо просмолено. Нос леррета с подветренной стороны укреплялся подпорками; пробравшись под ним чуть ли не ползком, молодые люди обнаружили доски, вёсла, всякие деревяшки – и, ни больше ни меньше, невод, притом совершенно сухой. На него-то они и уселись, ведь стоять в полный рост было нельзя.
О проекте
О подписке
Другие проекты