Мумия была большая. Не менее семи футов от одного конца до другого, в форме большого мясистого бочонка с заостренными концами, с высокими вертикальными хребтами, проходящими вдоль всего тела. Кожа была маслянистая, цвета серого орудийного металла, как у акулы, со множеством мелких трещин и шрамов. Посредине – два придатка, отходящих, как древесные ветви, потом разветвляющихся, как тонкие заостренные щупальца. В нижней части торса – пять мускулистых щупальцев, каждое не меньше четырех футов в длину. Они удивительно напоминали хоботы слона, но были не сморщенные, а гладкие, твердые и сильные. Заканчивались они плоскими треугольными лопатками, которые в другом мире можно было бы назвать ногами.

«И каким должен быть этот мир?» – спрашивал себя Хейс.

Лед продолжал таять, вода капала, и от мумии начал исходить гнилостный рыбий запах.

– Что это там? – спросил Линд. – Это… голова?

– Да, – ответил Гейтс. – Похоже, соответствует критериям.

На верху торса этой твари была дряблая грубая шея, напоминающая смятый шарф или крайнюю плоть. А выше – нечто похожее на большую пятиконечную морскую звезду грязно-желтого цвета. Радиальные отростки звезды были похожи на заостренные обвисшие трубки, и в конце каждой из них виднелся выпуклый красный глаз.

Гейтс оттянул гибкое, как из резины, веко и открыл глаз. Хейс знал, что тварь мертва, но почувствовал, что она словно смотрит на него.

Казалось, тварь замерзла очень быстро, как мамонт в Сибири, о котором ему доводилось читать. Она будто удивилась, была захвачена врасплох. По крайней мере, так Хейс думал, но чем больше таял лед, чем больше лилась вода, чем больше обнажались голова и эти проницательные красные глаза, тем более разъяренной и высокомерной выглядела тварь. И взгляд ее был совсем не дружеским.

«С такой хреновиной не захочешь встретиться и в хороший день, – подумал он, – и уж тем более когда она в таком злобном настроении».

Глядя на эту тварь, Хейс просто не мог представить себе, как она ходила. Она была какая-то жалкая, выродившаяся, созданная для того, чтобы ползать, а не ходить вертикально, как человек. Но судя по тому, что Гейтс рассказал Брайеру, тварь и стояла, и ходила.

Гейтс отвел радиальные отростки, на которых крепились глаза, и теперь проверял какие-то переплетающиеся пластины под ними. Он щипцами развел их, и они открылись, как лепестки цветка, обнажив ряды острых зубов.

– Срань господня, – сказал Хейс. – Рот? На макушке?

– Похоже на то.

– Странно.

Брайер улыбнулся.

– Очень подходящее слово. Все в этом существе словно предназначено для того, чтобы перевернуть наши представления о биологии.

– Бьюсь об заклад, это какое-то крыло, – сказал Холм, показывая на сеть дугообразных трубок на левом боку твари, сложенных, как восточный веер. Даже когда они были сложены, виднелась тонкая паутина между ними. – И второе вон там. Точно.

– Хочешь сказать, оно могло летать? – спросил Линд.

Гейтс что-то записал в блокноте.

– В данный момент мы склоняемся скорее к приспособленности к обитанию в море; возможно, это не крылья, а плавники, хотя, пока не осмотрим внимательно, это лишь догадка.

Крылья, отходящие от позвоночника, несомненно, походили на трубки; Хейс видел, как Гейтс соскребает с них лед. Как полые кости… или соломинки… они были открыты с обоих концов.

В воображении Хейса рисовалось, как эта тварь, похожая на цилиндрическую горгулью, летает, пикируя на остроконечные крыши. Именно такой образ возник у него в голове, причем очень четкий, как будто Хейс наблюдал его однажды в реальности или, может быть, во сне.

– ЛаХьюн уже видел это?

Гейтс сказал, что еще не видел, но очень возбужден перспективами этого открытия. И Хейс словно слышал, как ЛаХьюн говорит: «Господа, я очень возбужден перспективами этого монументального открытия». Он покачал головой. Деннис ЛаХьюн был менеджером, который управлял станцией «Харьков» летом и зимой. Его работа – следить, чтобы все шло гладко, чтобы ресурсы не тратились зря, чтобы не было споров.

«Да, – подумал Хейс, – местный тиран, крохобор и елейный лицемер НФС».

Таков был ЛаХьюн. Директор школы, властвующий над кучкой непокорных, свободомыслящих учеников. В ЛаХьюне было больше индивидуальности, чем в обычном манекене, но совсем ненамного.

Он был человеком компании. На все сто.

ЮСАП, Антарктическая программа Соединенных Штатов, входила в состав ОПП, Офис Полярных программ. ОПП, в свою очередь, являлся филиалом ННФ, Национального научного фонда, управляющего лагерями не только в Антарктике, но и на Северном полюсе и в Гренландии. И ЛаХьюн принадлежал им. Им принадлежал каждый его проклятый дюйм, и все это знали. Ученые и техники не обращали внимания на этот факт. В большинстве они сами были выходцами из жестокого мира студенческой политики, в котором люди вроде ЛаХьюна – заурядное явление. Но контрактники, работники, благодаря которым станция «Харьков» была способна существовать, открыто презирали его. Во всяком случае, ветераны полярных станций. Новички, эти проклятые лицемеры, вначале носились с ним. Но недолго. Говорят, уважение нужно заслужить, а ЛаХьюн ничего заслужить не мог. Своему положению он был обязан политическим махинациям и умению лизать зад.

Или, как выразился Хейс, «дерьмо всегда всплывает».

Линд сказал:

– Не могу поверить, что он не пришел посмотреть, что здесь происходит. Ведь это его работа.

Хейс рассмеялся.

– Появится, не волнуйся. Появится и присвоит себе всю славу этого открытия. Помяни мое слово.

– Он сейчас должен быть здесь, – настаивал Линд.

– Да ладно тебе, Линд, – сказал Хейс. – У него есть дела поважнее. Например, пересчитывать карандаши и следить, чтобы мы не использовали слишком много скрепок.

Гейтс усмехнулся.

Вода, стекавшая с неровной ледяной глыбы, собиралась в ведра, которые уносили для дальнейшего изучения. Кап, кап, кап.

– Задевает за живое, не правда ли? – сказал Линд. – Как в кино. Видел это кино, Хейс? На Северном полюсе – а может, это был Южный – нашли пришельца в глыбе льда, и какой-то придурок накрыл его электрическим одеялом, и тот оттаял, стал бегать по лагерю и сосать у всех кровь. Вроде там еще снимался актер из «Дымка из ствола»^[8].

Хейс сказал:

– Да, я его видел. И пытался о нем не думать.

Гейтс улыбнулся и отложил свой цифровой фотоаппарат. С длинной косматой бородой он скорее походил на маунтинмена^[9], чем на палеонтолога.

– О, мы разморозим нашего друга, ребята, но это не будет случайностью. И не волнуйтесь, это создание уже очень давно мертво.

– Знаменитые последние слова, – сказал Хейс, и все рассмеялись.

Кроме Линда.

О нем забыли.

Он стоял, глядя на тварь во льду, слушал, как капает вода, и это действовало на него как зов сирены: глаза были широко раскрыты и неподвижны, губы шевелились, но не произносили ни слова. Линд простоял так минут пять, прежде чем кто-то заметил, что он словно в трансе.

Хейс сказал:

– Линд… Эй, Линд… ты в порядке?

Тот лишь покачал головой, его верхняя губа приподнялась в оскале.

– Этот проклятый ЛаХьюн… думает, что он здесь главный, но ему не хватает смелости, чтобы прийти и посмотреть на это… на это чудовище. Ублюдок, наверное, на связи с «Мак-Опс», хвастает, рассказывает об этом. Но что он об этом знает? Если не стоишь здесь и не чувствуешь, будто оно на тебя смотрит, что ты можешь знать?

Хейс положил руку ему на плечо.

– Эй, Линд, остынь! Это всего лишь окаменелость!

Линд сбросил его руку.

– И это все? Вы не чувствуете, как оно смотрит на вас? Боже, эти глаза… эти ужасные красные глаза! Они проникают в вас, заставляют чувствовать, заставляют действовать. Хотите сказать, что не ощущаете этого вот здесь? – Он потер виски, разминая их, как тесто. – Разве вы не чувствуете, о чем оно думает? Не чувствуете, как оно забирается вам в голову, хочет украсть ваш мозг… хочет сделать вас другим, не тем, кто вы есть? Боже, Хейс, это… эти глаза… эти проклятые глаза… они раскрывают что-то в голове, они…

Он замолчал, тяжело дыша, как задыхающаяся рыба. Все его лицо было покрыто потом, глаза выпячены, жилы на шее напряглись. Линд, казалось, был на грани истерики или старого доброго инсульта.

– Его лучше отвести в жилое помещение, – сказал Гейтс.

Все смотрели на Линда, думая о его словах, но ничего не говоря. Кусок льда упал с мумии, и Хейс напрягся, услышав этот звук. Ей-богу, на сегодня с него достаточно!

Он помог Линду надеть парку и провел его к выходу. Когда он собрался открыть дверь, Линд повернулся и посмотрел на ученых.

– Я не спятил, и мне все равно, что вы думаете. Но лучше прислушайтесь ко мне, и прислушайтесь внимательно. – Он дрожащим пальцем указал на мумию. – Что бы вы ни делали, что бы каждый из вас ни делал… не оставайтесь с этой тварью наедине. Если не хотите неприятностей, не оставайтесь с ней наедине…

И они вышли.

– Ну и ну, – сказал Брайер. – Ну и ну…

Ветер бил по хижине, как кулаком, тряс ее, заставлял свет мигать; на секунду мужчины оказались с тварью в темноте.

И судя по выражению лиц, им это не слишком понравилось.

4

На полюсе много лагерей. Группы хижин разбросаны по замерзшим склонам и низинам, как язвы и ушибы на древней шкуре зверя. Лишь немногие из них населены, когда зима показывает свои холодные белые зубы.

«Харьков» – одно из таких мест.

Очередная захудалая исследовательская станция, чьи многочисленные строения, как кости без плоти, возвышаются над черным льдом, дрожа под белоснежным саваном. Безлюдное унылое место, где никогда не светит солнце и никогда не перестает кричать ветер. Одно из тех мест, которые заставляют вас сжаться, свернуться, как мокрица, и ждать конца ночи или прихода весны. А до тех пор остается только ждать, коротая дни, которые на самом деле ночи, и чем-нибудь занимая свои мысли.

Но кое о чем точно не стоит думать – об этих древних созданиях, выкопанных из полярных могил. О существах, которые появились раньше человечества на бог знает сколько миллионов лет и которые способны свести вас с ума одним своим видом. О существах с горящими красными глазами, которые словно забираются в вас и шепчут злобными голосами, заполняя ваш разум чуждыми тенями…

5

Хотя он выпил пинту «Джим Бим Рай»^[10] перед тем, как погасить свет, Хейс очень плохо спал ночью. С того момента, как он закрыл глаза, и до того, как открыл их в четыре часа утра, его преследовали кошмары. Мужчина лежал в темноте, пот заливал его лицо.

В спальне царил мрак, циферблат цифровых часов на стене отбрасывал зеленоватый отсвет. Слышны были только ветер снаружи и гудение увлажнителя в углу. Прибор работал круглосуточно, пытаясь увлажнить воздух самого сухого, холодного и ветреного континента.

В комнате стояло две кровати. Если упадешь со своей кровати, очень велика вероятность свалиться на кровать товарища. В спальнях было тесновато, но на станции места всегда мало. Сегодня вторая кровать пустовала. Линд спал в биомеде, доктор Шарки накачала его «Секоналом».

Хейс был один.

Может, из-за того, что случилось с Линдом, а может, по другой причине, но сны у него были дурные. Очень дурные. Даже сейчас у Хейса в голове все путалось, и он не был уверен, сны это или нет. Он не мог вспомнить их полностью, только спутанные кошмарные сцены, где он спасался от преследования, прятался от страшных существ с горящими глазами.

Он отчетливо помнил последнюю сцену.

Именно она вырвала его из сна, заставила сесть в кровати, стуча зубами. Во сне над Хейсом нависла гротескная мерзлая черная тень, обдавая его холодом могил и склепов. Тень стояла у изножья кровати, глядя на него… и все. Он проснулся, сдерживая крик.

Нервы.

В этом все дело. Слишком много жути произошло в последнее время, его воображение не выдержало. А когда в долгую антарктическую зиму теряешь контроль над своим воображением, жди беды.

Хейс встал, дрожа, несмотря на термобелье и шерстяную одежду, и помочился. Затем снова нырнул под одеяло, как ребенок, который боится быть схваченным чем-то под кроватью. Хейсу потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться и отключить мысли. Он решил отказаться от разогретой в микроволновой печи лазаньи перед сном. Должно быть, она всему виной.

Иной причины быть не может.

6

На следующий день все в лагере уже знали об инциденте с Линдом.

На такой исследовательской станции, как «Харьков», не могло быть тайн. Рассказы, реальные, вымышленные или сильно преувеличенные, ходили по кругу и распространялись, как триппер. Все пересказывалось и переиначивалось, искажаясь настолько, что переставало походить на изначальную историю.

В камбузе, пока Хейс пытался спокойно съесть сэндвич с сыром и томатный суп, все набросились на него, как птицы на попавшее под колеса животное, проверяющие, не осталось ли на туше красного мяса.

– Я слышал, Линд пытался перерезать вены, – сказал Мейнер, оператор тяжелого оборудования; от него пахло дизельным топливом и смазкой, и это не очень-то улучшало аппетит Хейса. – Сукин сын просто спятил, говорят, стал безумнее навозного жука. Потому что смотрел на мумию во льду.

Хейс вздохнул и отложил свой сэндвич.

– Он…

– Это правда, – сказал Сент-Ауэрс. – Я немного побыл с ним. У него все время странное выражение глаз. Это чудище оттаивает, становится видно его лицо… не хотел бы я снова увидеть это лицо.