Часть первая
Изо льда

…была часть этой древней земли… которой все избегали… на которой поселилось неопределенное и безымянное зло.

Говард Лавкрафт

1

СТАНЦИЯ «ХАРЬКОВ»

Восточная Антарктида Разгар зимы

Антарктика – замерзшее кладбище, полное высоких застывших монолитов и покосившихся надгробий из древних камней. Могильник бессолнечных пустошей, пронизывающего холода, снежных равнин и зубчатых гор. Страшные бури высасывают тепло из человека и загоняют его в глубокие подземные могилы, засыпая следы приносимыми воющим ветром ледяными кристаллами, белыми и тонкими, как пепел крематория. Как снег и обволакивающая зимняя тьма, ветры здесь – постоянное явление. Ночь за ночью они кричат и воют голосами потерянных душ. Это предсмертный хрип всех тех, кто был погребен в могилах из прозрачного голубого льда и превращен в ухмыляющиеся скульптуры ледяных ангелов.

Антарктика мертва – и мертва уже миллионы лет.

Как говорят некоторые, это пустошь, где Бог похоронил существ, на которых не желал больше смотреть. Кошмары и мерзости плоти и духа. И если это правда, те, что погребены под вечной мерзлотой, закованные тьмой и морозом, никогда не должны были быть выкопаны…

2

На полюсе ничто не остается закопанным вечно. Ледники постоянно движутся, размалывая и разрывая древние скальные породы далеко внизу, а то, что они не выкапывают, рано или поздно обнажают ветры, как голые кости в пустыне. Так что если Антарктика и кладбище, то оно всегда находится в процессе воскрешения, выявляя страшные фрагменты прошлого, которые больше не может удерживать в своем чреве.

Так Хейсу казалось в мрачные дни на станции «Харьков», когда начинал проявляться поэтический склад его ума. Он знал, что это правда, просто старался не думать об этом все время.

– Я вижу их, – сказал Линд, прижимая лицо к замерзшему окну дома Тарга, места, где персонал станции ел, спал и жил. – Это Гейтс, ага, в своем «снежном коте». Должно быть, везет мумии с высоких хребтов.

Хейс поставил чашку с кофе, почесал бороду и подошел к окну. Он увидел зиму во льду… полосы снега, летящие, извивающиеся и поглощающие. Увидел буровую вышку с оттяжками, которые не давали ей упасть от ветра, метеорологический купол, электростанцию, с полдюжины других металлических коробок в оранжевых полосах, очерченных электрическим светом и покрытых белыми саванами снега.

Станция «Харьков» располагалась на окраине Восточной Антарктиды, на Полярном плато в тени хребта Доминион на высоте примерно 9200 футов над уровнем моря; когда-то это была советская станция на континенте. Пустынное безбожное место, отрезанное от мира с марта по октябрь, когда наконец возвращалась весна. На протяжении долгой темной зимы здесь оставалась только небольшая группа контрактников и ученых, остальные уезжали, пока еще летали самолеты и зима не впивалась зубами в эту древнюю землю.

Могильник.

Вот что это такое.

Ветер воет, сооружения трясутся, и вечная ночь прогрызает дыру в вашей душе и пронизывает оцепеневший разум, как октябрьский сквозняк в заброшенном доме. Вы знаете, что солнце не взойдет и не разорвет это чрево тьмы еще три месяца. Три долгих мучительных месяца, которые будут терзать нутро и разум, заморозят что-то внутри, что не оттает до весны, когда вы снова увидите цивилизацию. А до тех пор вы ждете и слушаете, никогда не зная, чего ждете и к чему прислушиваетесь.

«Поистине кладбище», – подумал Хейс.

На несколько кратких мгновений вернулась видимость, и он смог разглядеть в темноте подпрыгивающие огни «снежного кота». Гейтс, точно. Гейтс и его груз, из-за которого вся станция была на взводе. Три дня назад из полевого лагеря на сдвиге «Медуза» он сообщил по радио, что́ нашел и вырубил изо льда.

И теперь все были вне себя от волнения и ждали его возвращения, словно он Иисус или Санта Клаус.

Это очень заразительно.

Хейс несколько дней видел выражение возбуждения и восторга на этих обычно суровых и скучающих лицах. Теперь это были лица детей на пороге какого-то большого открытия… полные удивления, благоговения и под всем этим – еще чего-то, очень похожего на суеверный ужас. Потому что в этом жутком месте нужно было немногое, чтобы разыгралось воображение, особенно когда Гейтс сообщил, что везет мумии из дочеловеческой цивилизации.

Сама эта мысль ошеломляла.

– Он ведет «кота» к Шестому, – сказал Линд, сжимая кулаки; что-то в его горле поднималось и опускалось. – Блин, Хейс, благодаря этому мы все попадем в учебники истории. Я говорил с Катченом, и он сказал, что, когда весной отсюда вытащат наши задницы, мы все станем знаменитыми. Прославимся, потому что открыли эти мумии. Он сказал, что это открытие поставит весь мир на колени.

Хейс прямо-таки представлял себе, как Катчен говорит нечто подобное. Казалось, Катчену доставляют удовольствие только сарказм и подшучивание над низшими умами.

– Катчен полон дерьма, – сказал Хейс.

– Я думал, вы друзья.

– Мы друзья. Поэтому я и знаю, что он полон дерьма. Ты провел здесь столько же времени, сколько и я, наверняка тоже учуял.

– Конечно, но он прав: мы прославимся.

– Линд, послушай себя. Прославится Гейтс. Он нашел все это там. Ну, может, еще пара его помощников, например Холм и Брайер… но ты? Я? Дьявольщина, мы всего лишь контрактники, вспомогательный персонал.

Линд только покачал головой.

– Нет, то, что они нашли там… мы часть этого.

– Господи, Линд, ты сантехник. Когда каналы «Дискавери» и «Нэйшнл Джеографик» начнут снимать свои документальные передачи и фильмы, они не захотят знать, как отважно ты разгребал дерьмо на станции или прогревал двести футов труб. Они будут говорить с учеными, с техниками, даже с этим ЛаХьюном из национального санитарного фонда. Они скажут, что ты должен стараться, чтобы вода по-прежнему текла, а я – провести двадцать дополнительных линий для их оборудования.

Конечно, Линд ничего этого не слышал.

Он был слишком возбужден и едва сдерживался. Он был похож на маленького ребенка, ждущего начала праздника, напряженного и дрожащего, с трудом удерживающегося от того, чтобы не запрыгать от радости. Хейс вынужден был признать, что смотрелось это очень забавно. Линд едва дотягивал до пяти футов пяти дюймов^[5], круглый, как медицинский мяч, с плохими зубами и косматой бородой. Смотреть, как он прыгает, словно ждет, когда откроется кондитерский магазин, – да этому цены нет!

Если бы мумии Гейтса были женщинами, им пришлось бы в присутствии Линда держать ноги сжатыми, настолько он был возбужден и увлечен. Конечно, судя по тому, что сказал Гейтс по радио, мумии – не женщины и не мужчины. Ему вообще было очень трудно решить, животные они или растения.

Линд сказал:

– Они разгружают сани. Должно быть, заносят мумии в дом. – Он покачал головой. – А я-то думал, что эта зима пройдет впустую. Какой возраст у этих мумий, он сказал?

– Он предположил, что от двухсот до трехсот миллионов лет. Когда Землей правили динозавры. А то и больше.

Линд прищелкнул языком.

– Ну и ну. Я не знал, что тогда были мумии.

Хейс только посмотрел на него и теперь уже сам покачал головой. Хорошо, что Линд только сантехник: судя по всему, для научных обсуждений он не годился. Он прекрасно разбирался в трубах и вентиляции, но остальное? Забудьте.

На глазах у Хейса Линд начал надевать свой КЧХП – костюм для чрезвычайно холодной погоды: овчинная куртка и термальные брюки, парка, сапоги и шерстяные варежки.

– Идешь?

Хейс отрицательно помотал головой. Он уже видел, как люди выходили из домов; некоторые на ходу натягивали КЧХП, хотя ветер свистел и температура дошла до минус пятидесяти^[6].

– Подожду, пока разойдутся поклонники, – сказал он Линду.

Но Линд уже выходил. Ворвалось морозное дыхание Антарктики, но обогреватели разогнали холод.

Хейс сел. Он пил кофе, курил сигарету и раскладывал пасьянс на своем ноутбуке. Да, проклятая зима будет долгой. Снаружи ветер усилился, показывая зубы…

3

Строение № 6 представляло собой, по сути, укрепленное убежище «джеймсуэй» в духе квонсет^[7]. Использовалось преимущественно как склад летом. Зимой там был глубокий мороз. К тому времени, как Хейс добрался туда на следующий день, были установлены два обогревателя и в помещении было тепло, очень тепло. Снаружи ветер осыпал стены снегом, мелким, как песок; внутри воздух был спертый, затхлый; образцы, привезенные Гейтсом, начали оттаивать, и появился неприятный едкий запах. В саркофаге из древнего голубого льда было что-то зловещее.

Если бы не Линд, который все это время продолжал говорить, мужчин наверняка охватил бы мандраж.

«Его нельзя не любить, – подумал Хейс. – Он просто нечто, хорош до последней капли».

Хейс стоял с ним и еще двумя контрактниками, которые знали об эволюционной биологии примерно столько же, сколько о менструальных спазмах. Линд говорил, а Гейтс, Брайер и Холм делали записи и фотографии, проводили измерения и соскребали кусочки льда с одной из мумий.

– Да, вот этот – уродливый ублюдок, профессор, – говорил Линд, заслоняя им свет, и они раз за разом вежливо просили его отойти. – Черт побери, вы только посмотрите на эту тварь, да от нее бросает в холодный пот. У меня же теперь до весны будут кошмары. Знаете, чем дольше я на них смотрю, тем больше думаю, что это животные без хребта, ну, непозвоночные, как морская звезда или медуза. Что-то в этом роде.

– Ты хотел сказать «беспозвоночные», – поправил его палеоклиматолог Брайер.

– А я что сказал?

Брайер усмехнулся, остальные тоже.

– Ничего себе находка, да? – сказал Линд Гейтсу.

Тот взглянул на него поверх очков, из его губ торчал карандаш.

– Да, точно. Находка века, Линд. То, что мы видим здесь, – нечто совершенно новое для науки. Я думаю, это не животное и не растение, а что-то вроде химеры.

– Да, так я и думал, – сказал Линд. – Ребята, это сделает нас знаменитыми.

Хейс негромко рассмеялся.

– Конечно, Линд. Я уже вижу твой портрет на обложке «Ньюсуик» или «Сайентифик Американ». И портрет доктора Гейтса тоже, но маленький, где-нибудь в углу.

Послышалось несколько смешков.

Линд нахмурился.

– Не надо корчить из себя умника, Хейс. Господи Иисусе.

Но Хейс считал, что надо. Эти парни пытаются понять, что перед ними, а Линд ездит вокруг на одноколесном велосипеде, дудит в красный рожок и показывает им резинового цыпленка.

Так что да, он должен был умничать.

Так же, как Линд должен был говорить – даже о том, о чем ничего не знал. Так они делали месяц за месяцем во время долгой, темной, мрачной зимы. Но здесь, в помещении, где лежала размораживающаяся мумия, как чудище из шоу уродов… Может, они делали это, потому что должны были делать что-то. Должны были что-то говорить. Производить хоть какой-нибудь шум, лишь бы заглушить мерзкий звук, с которым растапливалось тело, капающее и стекающее, как кровь из разрезанного горла. Хейс не мог этого выдержать; у него было ощущение, что скальп вот-вот сползет с черепа.

Ветер затряс хижину, и этого оказалось достаточно для двух других зрителей: Рутковского и Сент-Ауэрса. Они пошли к выходу так, словно что-то кусало их за задницу. И может, так оно и было.

– У меня такое чувство, что нашим друзьям не нравится то, что мы нашли, – сказал Холм, проводя рукой по редеющим волосам. – Думаю, у них от этого мурашки.

Гейтс рассмеялся.

– А тебя тревожит наш питомец, Хейс?

– Черт, нет, он мне нравится, – ответил Хейс. – Как раз в моем вкусе.

Все засмеялись. Но долго это не продолжалось. Как смех в морге, хорошее настроение здесь было неуместно. Особенно сейчас, учитывая, что здесь нашло приют.

Хейс не завидовал Гейтсу и его людям.

Конечно, они ученые. Гейтс – палеобиолог, а Холм – геолог, но сама мысль о прикосновении к этому чудищу во льду… заставляла снова и снова что-то переворачиваться в животе. Хейс отчаянно старался понять, что именно чувствует, но это было выше его сил. Он мог сказать только, что эти твари заставляют его внутренности сворачиваться, как грязный ковер, делают все внутри одновременно горячим и холодным. Чем бы ни были эти мумии, на каком-то глубинном уровне они вызывали сильнейшее отвращение, и Хейс ничего не мог с этим поделать.

Эта штука мертва.

Так сказал Гейтс, но, когда взглянешь на нее, начинаешь сомневаться. Голубой лед стал совсем прозрачным, и казалось, что смотришь сквозь толстое стекло. Увиденное искажалось, но далеко не так, как хотелось бы Хейсу.