Глава 4. Книга смотрит на меня

Третий день.

Третий день, как дверь наверху осталась закрытой.

Металл цепи уже давно стёр кожу до мяса – теперь каждый вдох уже не жёг, М привыкла к этой боли. Запах ржавчины и гнили витал в подвале, как призрак. М лежала на боку, изогнувшись в неестественной позе, и считала капли, медленно падающие с трубы на бетон.

Кап… кап… кап…

Иногда казалось, что это отсчёт её жизни.

Тишина наверху была не просто тишиной – это была мёртвая пустота. Ни шагов. Ни звона чашки. Ни шороха. Даже холодильник, казалось, затих. Дом будто вымер.

"Может быть… она мертва?" – пронеслось в голове.

"Нет," – отозвался голос, её голос. Или уже нет? – "Ты бы почувствовала запах."

И в тот момент – словно в ответ – стены подвала зашевелились. Тени, безликие, обрели черты. Сначала неуловимые, как морок: едва заметное движение в углу глаза. Потом – ясные. Явные.

У стены вытянулась длинная чёрная рука, упираясь в потолок. Её пальцы растекались, как масло, цепляясь за воздух. Из темноты выдвинулась шея. И следом – лицо.

Безглазое. Рот до ушей. Улыбка шире, чем должна быть.

"Она забыла тебя," – прошипели тени, сливаясь в одно дыхание, похожее на шорох дохлой листвы. – "Сначала она боялась. Потом – стыдилась. Теперь – просто живёт. Без тебя."

М сжалась. Попыталась закрыть уши руками, но звуки лились прямо внутрь. В голову. Под кожу.

"Ты ей – напоминание. Твоя кровь на её руках. Твоя боль – её зеркало."

Где-то наверху глухо что-то упало. Может, стакан. Может, она снова напилась. Может… ей просто всё равно.

Тени стали ближе. Они обвили её ноги, медленно поднимаясь вверх, как корни древнего дерева, готового поглотить.

"Ты – ошибка. Ты – проклятие. Но…" – один из голосов изменился. Стал чуть тише, но глубже. Бархатный. Опасный. – "…ты – сила."

М не шевелилась. Только губы задрожали. Слёзы начали течь вновь. Они стекали в рот, солёные, противные.

"Ты ведь уже знаешь, что можешь управлять ими. Помнишь?"

М зажмурилась. Но перед глазами – вспышки. Воспоминания. Первое – как в темноте, во сне, тень коснулась её руки. Второе – как в ярости она сжала кулак, и лампочка на улице взорвалась.

"Ты не просто пленница. Ты – хозяйка."

Тени хором засмеялись, и их смех был глухим, как раскат грома под землёй.

М подняла руку – дрожащую, испачканную засохшей кровью и грязью – и потянулась к ошейнику. Пальцы не слушались. Тело было измотано. Но внутри что-то трепетало. Что-то неугасшее.

"Я не хочу быть чудовищем…" – прошептала она.

"Ты уже им стала," – ответила тень, обвивая её запястье. – "Но чудовище может быть свободным."

Она сжала цепь. Из раны потекла кровь. Капля упала на металл – и цепь завибрировала. Лёгкий звон, едва слышный. Тени заволновались, закружились, как стая ворон.

"Я не могу," – прошептала М. – "не могу …"

Почему? Потому что хорошие девочки сидят тихо? Потому что ты заслужила это?" – засмеялись тени. Их смех был похож на треск ломающихся костей, на хруст ногтей, сдираемых до мяса.

М судорожно вжалась в бетон, будто могла исчезнуть внутри него. Внутри груди что-то выло, застряло между горлом и сердцем. Переставай плакать. Ты должна быть сильной.

Но что значило "быть сильной"? Смириться? Терпеть? Молчать?

«Я не хочу…» – прошептала она. Шепот утонул в плесени и холоде. – «Я не хочу быть… этим».

Но темнота вокруг зашевелилась. Она не просила. Она не приказывала. Но всё равно они пришли.

Тени. Сгустки мрака, чернее ночи, плотнее воздуха. Они тянулись к ней, как ручейки ртути, собирались в пальцы, в лица, в глаза, которые не мигали.

«Ты уже одна из нас», – сказали они, и голос их был в ней. Не рядом. Внутри. Как заноза, как игла под ногтем.

М отвернулась. Закрыла глаза ладонями, но даже сквозь них видела их силуэты. Она вспомнила. Всё. Три года назад – первый раз. Тогда она просто разозлилась. Тени пришли по зову её боли. По крику, который она не произнесла.

И они сделали это.

Сломали собаку. Маленькую, злую псину, которую мать притащила, чтобы она "охраняла подвал". Её лай сводил М с ума. В ту ночь она только хотела тишины.

Она не приказывала.

Но тени… сделали всё за неё.

После этого – каждый раз, когда в ней рождалась злость, обида, страх – тьма отвечала. Всегда. Готовая. Сильнее с каждой ночью. Голоднее.

«Ты боишься себя», – прошептала одна из фигур,сползая вниз у самой стены. Губы её были ниточками, чёрными, как обугленные вены. – «Боишься, что тебе понравится».

М утопала в рыданиях. Слёзы жгли глаза, как кислота. Она сжала ладонями лицо, пытаясь выцарапать из себя всё это. Всё. Всю тьму. Всю злость. Всю себя.

«Я не монстр…» – хрипло выдохнула она. – «Я просто… я просто хотела быть любимой…»

Смех – тянущийся, эхом, как цепь, волочащаяся по полу.

«Любимой?» – произнесли тени в унисон. – «А когда ты была любимой, М? Когда тебя целовали в лоб, когда пели колыбельную? Или когда тебя посадили в цепь и закрыли за дверью? Где тогда была любовь?»

М закричала. Закричала так, что голос разорвался, как старая ткань. Она схватилась за ошейник, застывший на её шее, как клеймо. Кровь сочилась между звеньев. Под пальцами пульсировала боль.

«Нет!» – закричала она в темноту. – «Я не буду… Я не позволю вам…»

«Но ты уже позволила», – сказала другая тень, склонившись к ней. Из чернильного силуэта вытянулась рука – её пальцы касались шеи М, будто ласково, будто утешая. – «Ты позволила нам расти. Каждый раз, когда тебя предавали. Каждый раз, когда ты кричала в пустоту. Мы – единственные, кто слушал».

Тело дрожало. Мысли лопались одна за другой, как мыльные пузыри.

М подняла глаза.

«Я просто хочу… свободы…»

«Значит – выбирай»

«А если… если я откажусь?»

Тьма затаилась. А потом – вспышка. Воспоминание.

Отец. Его синий, перекошенный рот. Его глаза, мёртвые, как лед в проруби.

«Ты знаешь», – произнесли тени. – «Ты знаешь, что будет, если скажешь "нет"».

Металл затрещал.

Ржавый хруст. Сдавленный крик. Потом – щелчок.

Ошейник упал на пол, оставив на шее глубокий, кровавый след. Глухой металлический звук, как последний удар колокола, возвещающий конец чего-то великого… и начало чего-то более страшного.

М сидела на холодном полу, тяжело дыша. Грудь ходила ходуном. М вцепилась пальцами в кожу на груди, проверяя: действительно ли она дышит сама? Не сквозь хрип стальных колец, не прерываясь на всхлипы. Её руки обвисли, шея болела, пульсировала, будто теперь, когда исчез груз, тело отказывалось верить в свободу.

Она прижалась лбом к холодному полу. Его шероховатость обжигала, как лёд. Пальцы дрожали. Лопатки ныли.

Свобода.

Но не облегчение.

А страх.

Всё, что держало чудовище взаперти, теперь исчезло. Всё, что удерживало ЕЁ – рассыпалось. А тьма внутри ликовала.

«Ты свободна», – прошептали тени, обвиваясь вокруг щиколоток, как змея, как напоминание. – «А теперь… иди.»

Она почувствовала, как внутри что-то рвётся.

«Мама…» – выдохнула М, и губы сразу треснули от сухости. – «Мне нужно… к маме…»

Грудь сдавило. Боль в рёбрах была невыносимой.

Но она знала: уже третий день мать не спускается. Уже третий день наверху тишина. И в этой тишине – страшнее всего.

М оттолкнулась руками. Руки подогнулись под весом тела, как гнилые ветки. Её мышцы были как резиновые жгуты – дрожащие, безвольные.

Но она поползла.

Один дюйм. Второй.

Тени хихикали. Но не мешали. Они просто смотрели. Ждали.

Каждое движение было агонией. Колени стучались о бетон, кожа рвалась, обнажая багровую мякоть.

«Ты глупая», – шептал внутренний голос. – «Ты могла бы позвать нас. Мы бы подняли тебя за один миг…»

«Нет», – сквозь стиснутые зубы. – «Я должна… сама…»

Она не верила в себя. Не верила, что найдет там наверху мать живой. Но она не могла не идти.

Каждая ступень была как скала. Грубая, покрытая плесенью и пылью, холодная, будто выточена из зимы.

М цеплялась пальцами за кромки ступеней. Пальцы сдирались в кровь. Кожа лопалась. Кровь оставалась за ней, как след.

– «Мама…» – прошептала она снова, на пятой ступеньке.

Темнота сзади зашептала:
– «А если она не хочет тебя видеть?»
– «А если она рада, что ты сгниёшь здесь?»
– «Ты всё равно виновата, помнишь?»

М зажала уши ладонями. Заплакала. Но не остановилась.

– «Ты… моя мама…» – выдохнула она, – «Ты… жива…»

Шестая. Седьмая.

Тошнота накатывала волнами. Она чувствовала, как тело сдаётся. Но что-то – нечто – держало её в этом адском ползке.

Не страх. Не надежда.
Любовь.

Глупая, больная, обречённая.

Она хотела убедиться. Увидеть. Хоть одним глазом. Жива ли та, кто был последней связью с человечностью.

Восьмая ступень. М дышала , как загнанный зверь.

– «Мы можем помочь», – шептали. – «Мы можем сделать тебя сильной. Можем дать тебе сильные ноги. Можем вырвать дверь. Сломать всё…»

– «Нет», – выдох. – «Я… не… чудовище…»

Девятая. Десятая.

Слёзы уже не текли – глаза пересохли. Мозг плыл. Казалось, ступеньки движутся под ней, как эскалатор, только в обратную сторону.

Одиннадцатая. Один рывок – и нога соскользнула. Она ударилась подбородком. Звёзды в глазах. Железный вкус крови.

Но ладони схватились за край. Она зацепилась. Подтянулась. Как зверёныш.

Последняя. Двенадцатая.

Дверь. Ржавая. Тяжёлая. Почти глухая.

М приложила ухо.

Ничего.

Потом – скрип. Наверху. Едва слышный. Но был.

Сердце забилось.

Она застонала и вытянула руку. Рукоятка. Холодная. Едва дотянулась. Дёрнула.

Щелчок.

Дверь отворилась. Щель. Свет. Осторожный. Как рассвет после многолетней ночи.

М на секунду зажмурилась. Свет резал глаза, как нож.

Пол под ногами казался живым. Он дышал, пульсировал – каждый шаг отзывался в теле, будто по венам вместо крови текла ртуть. М вскарабкалась из подвала – точнее, выползла, как раненое животное. Она почти не чувствовала ног, их больше не было – только онемение, судороги и липкое месиво крови и плоти. Но М уже не замечала этого. Её грудь сдавило от предчувствия, будто вся тяжесть подвала теперь перекочевала в воздух, наполняя каждый сантиметр дома липкой, душной тревогой. М едва держалась на ногах, но всё же добралась до кухонного проёма, опираясь на стены, как на старые кости. Пальцы скользили по обоям, оставляя за собой следы крови и грязи. Наконец – она дошла. Остановилась на пороге.

Кухня.

Та же, и совсем другая.

Свет тусклой лампочки качался под потолком, словно привешенный на виселице. Пол в пятнах. Не то ржавчина, не то… она не хотела думать, что. Воздух был густой и пах плесенью, пеплом и чем-то тёплым, гниющим.

Мать сидела за столом.

Слишком прямо.

Слишком неподвижно.

Лицо – белое, как вымытая кукольная маска. Губы высохли, потрескались. Глаза не моргали.

М подалась ближе, дрожа всем телом. Что-то в воздухе било по коже – невидимыми плётками, как статическое электричество. И тогда она увидела.

У матери не было глаз.

Из глазниц прорастали стебли – живые, зелёные, тяжёлые от зёрен. Пшеница колыхалась, будто дышала сама по себе. А внутри зёрен что-то шевелилось. Словно они были не растениями, а яйцами. Глазами. Ожидающими.

М всхлипнула. Шагнула назад – но взгляд упал на стол. На его поверхности – царапины. Сотни. Нет – тысячи. Они пересекались, накладывались, создавали узоры, похожие на древние руны.

Но посреди хаоса – слова.
Вырезанные чем-то острым.
Ровные. Повторяющиеся.
Как мантра.

«Книга смотрит на меня»

В груди всё сжалось. Она понимала. Что-то случилось. Слишком долго она была внизу. Слишком поздно.

Мать дернулась.

Голова наклонилась набок – рывком, неестественно, как у сломанной куклы.

Из раскрытого рта послышался смешок. Сухой. Глухой. Словно старые листья шуршали в гортани.

«Маааааа…»

Голос был не её. Не человеческий.

М отшатнулась, ударившись лопатками о дверной косяк.

Тени за спиной зашипели:

– Сожги это место.
– Очисти огнём.
– БЕГИ.

М дрожала. Слёзы лились по щекам, скапливаясь на подбородке.

Она не хотела. Она любила свою мать. Даже если та бросила её. Даже если оставила гнить в темноте. Даже если…

Но это было уже не она.

Не человек.

М развернулась к ящику стола. Дёрнула.

Спички.

Всё дрожало в руках. Первая – не зажглась. Сломалась.

Вторая – вспыхнула и обожгла пальцы. М вскрикнула, выронила её.

Третья…

Тень наклонилась к её уху:

– Пожалуйста.

М взмахнула рукой.

Пламя прыгнуло. Будто ждавшее.

Оно вцепилось в занавески, как в плоть.

Полыхнуло.

Огонь побежал вверх, облизал потолок, двинулся по стенам, как дикий зверь. Воздух загудел – старый дом начал дышать, кашлять, стонать.

Мать не кричала.

Она смеялась.

Громко. Дико. Как будто внутри неё поселился хор.

Пока пламя лизало её лицо, пока волосы сгорали, а кожа трескалась, она не молчала.

И только тогда М смогла сдвинуться с места. Не по своей воле – просто ноги вдруг поддались, мышцы напряглись, и она бросилась прочь.

– Я бегу? – удивилась она, даже не веря себе.

Каждый шаг был словно удар молотом по стеклу – по её слабым суставам, по иссохшим мышцам. Но она двигалась. Быстро. Слишком быстро.

Слишком нереально.

И только когда вылетела за порог, споткнулась, упала в мокрую траву, вдохнула холодный воздух – только тогда поняла: это были они.

Тени. Опять.

Они вложили силу в её ноги. Они повели её телом. Они вытащили её – не ради неё, а потому что хотели сохранить сосуд. Инструмент.

– Я не хочу быть их частью… – простонала она, прижимаясь щекой к земле.

Позади трещал дом, и в пламени, казалось, слышался шёпот – не матери, нет. Их.

– Ты выжила. Потому что мы этого хотели.
– Ты теперь одна. Но не совсем…

М закрыла глаза.

Слёзы катились по щекам, смешиваясь с грязью.

Она выжила.

Но свобода пришла не по её воле. Её тело горело от ожогов, мышцы слабы, дыхание прерывистое. Сердце колотилось в висках, кровь не спешила нести жизнь – только боль и холод.