Тогда же мы окончательно «дозрели» до того, чтобы бросить музстудию, и почти одновременно сказали родителям: «Хватит! Больше вы нас не заставите этим заниматься. И, как ни жаль потраченных денег и времени, но заканчивать ее и сдавать экзамены мы не будем! Иначе школьные не сдадим!». Не скажу, что это был прямо ультиматум с нашей стороны, но нам все же удалось убедить наших мам, и мы наконец оставили это занятие. Конечно, даром учеба в музстудии для нас не прошла: мы знали нотную грамоту, писали нотные диктанты, немного разбирались в музлитературе. И это тоже был один из аргументов: объясняли родителям, сколько мы всего знаем, и, к тому же, все равно занимаемся музыкой. Правда, родители наши репетиции считали не музыкой, а блажью, но решили, что лучше так, чем просто шляться на улице.

Кстати, моего брата Игоря уже не отдавали заниматься музыкой – видимо, памятуя о том, что я так и не довел это дело до конца и неоднократно его бросал, – таким образом, его эта участь минула. Но нельзя сказать, что брат был немузыкален. Как раз наоборот! Когда я начал слушать дома рок-музыку, он тоже это впитывал, фактически делал это вместе со мной, параллельно. Таким, образом, если я начал ее слушать с 12 лет, то он уже с первого класса знал, что это такое. Я ему, конечно, показал азы игры на гитаре, и, забегая вперед, скажу, что, когда я поступил в институт, для меня было сюрпризом, что Игорь и его друзья пошли по нашим стопам и тоже организовали школьный ансамбль. Но дальше школы у него это увлечение не пошло. Хотя на гитаре он играл всю жизнь!

Итак, мы с моими друзьями подошли к экзаменам, которых было после 8 класса всего четыре – математика (геометрия и алгебра) и русский язык – сочинение. А как раз перед экзаменами, на первомайские праздники, в компании старших ребят, которые приняли нас в свою компанию как успешных музыкантов, мы пошли в лес (как я уже говорил, поселок Внуково со всех сторон окружен лесом). Старшие, естественно, взяли с собой алкоголь (портвейн или что-то еще). И, даже еще не успев пригубить, начали дурачиться, и я, помню, схватил Андрея Богомолова за шею, мы начали в шутку бороться. Я опрокинулся вместе с ним назад, падая, выставил правую руку и почувствовал, что что-то в нее вонзилось. Поднимаю ее и вижу, что она у меня чуть ли не насквозь проткнута – я попал рукой на дно от разбитого граненого стакана с острыми краями, которое валялось в траве. Увидел, что у меня начинает из раны прямо фонтаном бить кровь, и изо всех сил припустил в поликлинику. Мне там очень быстро все обработали, но, поскольку это были выходные, дежурный врач отнесся ко мне не особо внимательно, осмотрел рану поверхностно и поставил две скобки^[22]. Кровь остановили, ввели противостолбнячную сыворотку, дали обезболивающее, и я пошел домой. А мои родители на тот момент уехали вместе с младшим братом к бабушке с дедушкой. И ночью я проснулся от дикой боли в руке, она снова начала кровоточить – не знаю, как я дотерпел до утра. На следующий день приехали родители и я рассказал им, что со мной произошло. А мама как раз тогда работала в поликлинике медсестрой в хирургическом кабинете. И так совпало, что в этот день мой брат Игорь где-то распорол ногу, мама его привела к себе в кабинет, там ему ногу зашили, и через два часа уже я позвонил маме:

– Мама, мне очень больно, больше не могу терпеть!

– Ну, приходи, – ответила она.

То есть старший сын через два часа после младшего тоже заявился к ней в кабинет. Там мне сняли повязку и посмотрели: рана оказалась гораздо глубже, чем предполагалось, и простыми железными скобками было не отделаться. Их сняли, начали зашивать сначала внутри – сухожилия, потом сверху – кожу. Поскольку рана была несвежая, введенное туда обезболивающее не подействовало – боль во время обработки была просто неимоверная. Тем не менее мне зашили руку, наложили внутри пять швов и сверху пять. Кисть зафиксировали в согнутом состоянии, привязали к ней фиксирующей повязкой палочку (или дощечку), то есть правая рука у меня теперь не двигалась.

Через несколько дней надо было идти сдавать экзамены. Завуч Татьяна Федоровна знала мою маму, была в курсе, что у меня произошло. Мама сказала ей, что рука у меня повреждена, и завуч ответила, что от экзаменов меня освободят, но надо чтобы я все-таки туда пришел, показался.

Первым экзаменом была математика, которую вела Тамара Григорьевна Жарова, наша классная руководительница, которая считала меня хулиганом и разгильдяем, не делающим домашнюю работу. Правда, несмотря на это, я умудрялся у нее получать четверки и пятерки по алгебре и геометрии.

Я пришел на экзамен и сказал ей:

– Вот, писать экзамен не буду, меня освободили.

А Тамара Григорьевна ответила:

– Я ничего не знаю. Кто тебя освободил?

– Завуч.

– Покажи приказ!

Приказа, конечно, у меня не оказалось, ведь договоренность была на словах. Тогда учительница настояла:

– Садись и пиши.

– Но я не могу писать, Вы же видите!

– Пускай за тебя кто-то пишет, – неумолимо ответила учительница.

И вот мы сели вместе с нашим басистом, с Андрюшей Богомоловым, и я левой рукой решал примеры на черновике, а потом Андрей за меня все это переписывал. Вот таким образом я сдал экзамен по математике.

Через неделю надо было писать сочинение. К этому моменту мне убрали дощечку и сделали более щадящую повязку, хотя швы еще не сняли. Я уже взял ручку в эту руку и начал тренироваться писать сам, потому что ну кто и как будет за меня писать сочинение? Конечно, было неудобно, но, ничего, думаю, напишу как-нибудь.

Пришел на экзамен, а там как раз присутствовала завуч. И она меня спросила:

– А что ж ты пришел? Зачем? Мы же тебя освободили!

Я удивился, так как предыдущий-то экзамен мне пришлось сдавать. Однако она отправила меня домой, чему я был несказанно рад.

На этом закончились мои экзамены. Поскольку математику я написал на «пять» с помощью Андрея, который переписал все без ошибок, меня приняли в 9-й класс. Тамара Григорьевна сказала: «Если хотите, чтобы Дубинин учился в 9-м классе, заберите его от меня!». И меня из класса «Б» перевели в «А», где учились двое моих товарищей по нашей группе. Это было просто потрясающе!

Отмечу, что до 5 класса я учился очень хорошо и был не круглым отличником, а «квадратным»: у меня была то одна четверка, то две, причем одна все время – по рисованию, а по основным предметам всегда стояли четверки и пятерки. Я считаю, что во многом это происходило благодаря учительнице, о которой я уже упоминал, – Нине Алексеевне Назаровой, она была нашей классной руководительницей все это время, и для меня это, наверное, были лучшие учебные годы, все давалось легко, и в целом все было хорошо.

А потом она ушла от нас – по-моему, в декретный отпуск, и нам дали сразу двоих учителей – классного руководителя, учителя по математике Тамару Григорьевну Жарову, и учительницу по русскому языку (к сожалению, забыл ее имя). Насколько я помню, они подменяли одна другую в руководстве нашим классом. И с этого момента как-то все пошло для меня по наклонной. Тамара Григорьевна меня невзлюбила – не знаю, почему, может, потому что несколько раз ловила меня на том, что я не сделал домашнюю работу. Нет, конечно, я был шустрый, хулиганистый, но не то чтобы дрался – были мелкие подколы, шутки над одноклассниками, потому что я не отличался особой усидчивостью на уроках. Правда, чем дальше, тем моих мелких хулиганств становилось больше. Такому изменению моего поведения способствовало то, что, во-первых, я стал взрослее, и мама пошла работать. До этого она, как я и говорил, сидела дома со мной, потом с моим младшим братом, которого отдали в детский сад, когда мама вышла на работу. Соответственно, она стала меньше меня контролировать в плане учебы и выполнения домашних заданий. А уж когда мы услышали The Beatles и заинтересовались музыкой, тут уж, что называется, башню снесло совсем, и на уроки я просто забил. Я очень редко стал делать домашние задания, обычно все списывал уже в школе перед уроками – и не потому, что не понимал, а мне элементарно было лень, все внимание поглотила музыка. Но память у меня была хорошая, и то, что услышал на уроке, я мог воспроизвести без зубрежки дома. Поэтому учился я неплохо. Или мне это так сейчас кажется?

Итак, я сдал экзамены за 8-й класс, наступило лето, все разъехались кто куда. И как раз в начале лета у меня сняли швы, я обрадовался, однако быстро понял, что рука у меня двигается очень плохо. Сейчас-то я понимаю, что ее нужно было просто грамотно разработать, а тогда я впал в панику и подумал, что больше не смогу играть на барабанах. Да и врачи меня не ободрили, они сказали: «Ну да, она у тебя не будет больше двигаться так, как раньше, поскольку имеет место повреждение сухожилий». Я совсем расстроился, рассказал об этом ребятам и сказал скрепя сердце, чтобы они искали нового барабанщика, потому что я, видимо, играть больше не могу. Фактически на этом наша группа распалась. Мы расстались на каникулы, все куда-то поехали отдыхать: кто на дачу, кто к в деревню, кто в пионерский лагерь.

Мы не виделись все лето, встретились только в сентябре. И однажды кто-то сказал, что в 13-й школе купили новую аппаратуру, настоящие барабаны, гитары, колонки, и там нужен ансамбль. Уже есть гитарист и барабанщик, нет басиста и еще одного гитариста. Гитаристом был как раз тот парень, который выполнял роль нашего музыкального руководителя в самом начале. Мы с Сашей Шуриковым заинтересовались этим, Сашка очень хорошо пел (а нужен был именно поющий гитарист). А я сказал: «Можно, я попробуюсь на бас?». Сыграл, и меня взяли туда басистом. Конечно, это произошло не случайно. Несмотря на то, что своей бас-гитары я не имел, у меня была акустика, на которой я играл дома. И хотя в группе я до этого выполнял роль барабанщика, но вполне мог исполнить что-то и на ритм-гитаре, и на басу. И все лето после травмы я как раз занимался тем, что разучивал басовые партии известных мне песен.

Короче, меня приняли в качестве басиста в новую группу. А там был настоящий бас Yolana Alexis II! И хотя мне не разрешали брать его домой, я был просто в восторге от возможности играть на настоящем инструменте!

Став теперь «официальным» басистом, я продолжил осваивать бас-гитару уже более предметно, разбирая на ней партии композиций для нашего репертуара. Дома своего баса у меня по-прежнему не было, иногда я брал его у своего одноклассника – тот самый инструмент, который ему сделал брат. Когда не было такой возможности, я оставлял четыре струны на акустике и тренировался на ней. Потом приходил на репетицию и пытался сыграть все то, что разобрал дома… В общем, был еще тот геморрой!

Как мы тогда снимали свои партии? Да просто на слух, или кто-то нам мог показать, как играется та или иная песня, в процессе чего мы и учились, совершенствовали свои навыки. К тому же, для нас не было проблем с нотами, с названием аккордов; мы владели нотной грамотой, знали, допустим, что баррэ^[23] на пятом ладу^[24] – это ля мажор и ля минор, на третьем – соль мажор и соль минор и т. д. Мы даже не пользовались упрощенной терминологией названия аккордов типа «крокодил», «звездочка», «большое/малое баррэ», нас это миновало, нам было проще оперировать настоящими названиями.

Никаких самоучителей или иной учебной литературы у нас не было. Чтобы точнее снять на слух, мы вдвое замедляли скорость воспроизведения на магнитофоне (с 19,05 до 9,53) – так становится более понятно, что играть, и особенно это касается баса, т. к. далеко не во всех записях он был на первом плане, а на замедленной скорости его было лучше слышно.

Информационно-публицистической литературы по рок-музыке тоже не существовало. Только в газете «Пионерская правда» иногда печатали вокальную строчку какой-нибудь песни, например, The Beatles «Michelle», и под ней – ноты. Но это было редко, может быть, раз в месяц, и иногда попадалось мне на глаза. О каких-то специальных книгах я тогда ничего не слышал. Чуть позже мы начали выписывать и читать журнал «Ровесник», потому что там на последней странице Артемий Троицкий вел рубрику о рок-музыке. Я прочитал достаточно много его статей; запомнился материал про Deep Purple – он говорил, что их музыка, в частности, песня «Child in Time», имеет антивоенный посыл, призывает к окончанию войны во Вьетнаме. Надо же было вводить моменты актуальной повестки, идеологическую подоплеку, чтобы тебя печатали, ну, а Троицкий всегда умел приспосабливаться к обстоятельствам. Периодически в статьях он, как мне тогда казалось, писал что-то не соответствующее истине, – например, что те же Deep Purple закончились после альбома «Burn», а они вон до сих пор существуют! А журналист Троицкий?

Кроме этого, на радио «Маяк» была такая передача – «Запишите на ваши магнитофоны». Вел ее Виктор Татарский и размеренно, поставленным баритоном говорил: «Добрый день. В эфире – передача „Запишите на ваши магнитофоны“, у микрофона – Виктор Татарский». Передача была получасовая, в течение этого времени звучали песни советских исполнителей и групп; я помню, мне понравилась услышанная там песня «Почтовый ящик» группы «Добры молодцы» – как выяснилось потом, песня Юрия Антонова, и тогда он играл в этой группе. Помню, «Голубые гитары» там звучали – в общем, ВИА были обязательно. Потом шли песни из стран соцлагеря, а в конце программы была как минимум одна песня западных исполнителей. Вспоминается The Rolling Stones. Конечно, для передачи выбрались песни полегче, «попсовее», скажем так – например, у «Роллингов» звучала песня «As Tears Go By», а также я услышал там «Imagine» с одноименного сольного альбома Джона Леннона. И, конечно, все это мы записывали на свои магнитофоны!

Еще мы могли слушать интересную нам музыку по радио «Голос Америки». Но его всегда жутко глушили, а мы это еще и старались тоже записать. Были постоянные помехи, и лишь иногда нам везло – глушили меньше, и нам удавалось записать передачу о рок-музыке – без помех или с очень незначительными. Была такая передача на этом радио – точно время не помню, но, допустим, в субботу, в 21:30 – звучал голос: «У микрофона – Билл Макгуайр!». И шла часовая или полуторачасовая передача. Там я в 1973 году впервые услышал Grand Fank Railroad «We’re An American Band» – не очень ее тогда заглушили, и я очень проникся и этой песней, и вообще группой.

Вот из таких источников мы в то время черпали информацию, и лишь в дальнейшем появилась какая-то литература. Иногда можно было прочесть музыкальные статьи в журнале «Америка»^[25]. Иногда он продавался в киосках в аэропорту типа дьюти-фри. Еще его можно приобрести в магазине «Березка», и в нем мы тоже находили иногда статьи о рок-группах.

Конечно, никаких видео о наших любимых музыкантах тогда тоже не было. Как-то во внуковском ДК транслировали фильм «Спорт, спорт, спорт»^[26], и там в одном очень коротком эпизоде показывали «Битлз». Но когда мы с друзьями пришли на сеанс, в этом фрагменте киномеханик просто закрыл рукой проектор. Такой свист стоял! Но мы в итоге их так и не увидели.

Примерно тогда же я услышал о мультфильме Yellow Submarine^[27]. Тогда я его не смотрел, хотя знал, что где-то в Москве он идет в кинотеатрах. Потом, уже в зрелые годы, начал смотреть и до конца не осилил… как говорят, не зашло. Наверное, всему свое время, да и жанр у него достаточно специфический.

Кстати, забегая вперед, скажу, что на видео я увидел «Битлз» впервые, наверное, с появлением видеомагнитофонов у кого-то из моих друзей, в самом начале 80-х (у меня видеомагнитофон появился попозже, году в 86-м). По-моему, это было выступление на шоу Эда Салливана в США. Ну, конечно, было очень волнительно, но все-таки к этому моменту прошло уже много лет после того, как я впервые услышал их на записях, да и к тому времени у меня появились другие кумиры… Так что, как говорится, в обморок от счастья я не упал.

А беспрецедентную истерическую реакцию зрителей на «Битлз» я прочувствовал еще раньше, когда в середине 70-х вышел их концертный альбом, где, кроме криков фанаток, вообще ничего нельзя было разобрать, поэтому с музыкальной точки зрения на меня он впечатления не произвел.

Сначала у нас у всех были исключительно катушечные магнитофоны, и переписать нужную музыку можно было лишь с одного магнитофона на другой. Никаких студий звукозаписи тогда не существовало, по крайней мере, во Внуково об этом я ничего не знал. Когда мы узнавали, что у кого-то появились интересные записи, то либо меняли их на что-то, либо просили переписать и делали это, притащив магнитофон один к другому, а они были очень объемные. Правда, уже в 1973 году у меня и моих одноклассников появились кассетные магнитофоны, и первое, что я записал на таком, – это уже сборник именно тяжелого рока – Deep Purple, Led Zeppelin. Тогда же я открыл для себя и Grand Funk Railroad, а вот The Rolling Stones лично у меня как-то не «прижились».

Эти группы были у меня и на катушках: как сейчас помню бобину, на одной стороне которой был записан альбом Deep Purple «Machine Нead», а на другой – альбом Grand Funk Railroad под названием «Phoenix». Я все время метался между этими двумя альбомами, они совершенно разные, но нравились мне одинаково и были тогда моими фаворитами. На другой бобине у меня были песни с первых двух альбомов Black Sabbath – «Iron Man», «Electric Funeral» и др., и на второй стороне был Alice Cooper – но его имя я узнал позже, а тогда это был для меня «неизвестный артист, который поет скрипучим голосом».

С появлением кассетников стало удобно ходить гулять с магнитофоном – идешь, постоянно держишь его в согнутой руке, и из него звучит любимая музыка. Кстати, с появлением в моей жизни более тяжелой музыки The Bеаtles продолжали быть для меня любимой группой.

Сразу скажу, что и позже, во времена студенчества и «Волшебных сумерек», партии Grand Funk Railroad, Uriah Heep, Deep Purple, Black Sabbath мы снимали также исключительно на слух, с магнитофона, никаких нот не существовало, а если и попадались, то обычно – из тех, что мне довелось видеть, – это были клавиры с текстом и нотной строчкой. А первый самоучитель по игре на бас-гитаре я увидел уже после окончания института, посмотрел его и закрыл.