Цитаты из книги «Литература как опыт, или Буржуазный читатель как культурный герой»

В автобиографической поэме «Прелюдия»

О Вордсворте современный ему критик писал так: подобно Стерну, «он пытался извлечь чувство оттуда, где никто и не думал его искать, и нередко приписывал пустякам значительность, совершенно им чуждую от природы»171. Проникнутость «пустяков» чувством и чувственно переживаемым смыслом делает эти детали самоценными.

«Петух — он пел: ку-гу-у! ку-гу-у! От солнышка — ух, холод шел!» (пер. А. Карельского).

происшествия, создавая поэзию «из ничего». Ведь что пытаемся мы передать другому человеку и получить от другого человека? Драгоценность индивидуально пережитого. Как раз об этом (хотя как будто бы о чем-то куда более простом и практическом) Бетти Фой пытает своего сынка Джонни: где ж ты был? что ты видел? что слышал? Ответ мальчика воплощается в двустрочный рассказ, который на слух постороннего человека представляет собой полную бессмыслицу, зато услышанный ухом любящей матери и чутким ухом поэта — поэтический перл. Что именно услышит читатель, зависит от его собственного выбора: ...вот доподлинный ответ, Что Бетти дал ее посол. Он все сказал, как на духу

Баллада о «слабоумном мальчике»

менее важное и при этом с трудом или совсем не вмещающееся в слова. Поэт и читатель в этой цепочке — невидимые крайние звенья.

Если чего нет в мире «Лирических баллад», так это привилегированного авторитетного голоса. Источником знания о жизни часто становится сознание, затемненное предрассудками, незрело-детское, не вполне, а то и совсем не социализированное. Это характеризует персонажей, но наряду с ними также и рассказчиков, за последнее Вордсворту пеняли особенно часто: кому лестно ассоциировать себя с сентиментальным простаком, из уст которого мы узнаем историю «слабоумного мальчика», или болтливым стариком, повествующим о терновом кусте? Того и другого, кстати, точнее было бы назвать «пересказчиком»: они пытаются передать опыт, поразивший их самих сочувственно. В итоге выстраивается цепочка из виртуальных субъектов, связанных усилием транслировать — один другому, другой третьему и т. д. — некое переживание, простое, тем не

источником самых интересных эстетических эффектов.

собственно, этот «человек» — он сам? его лирический герой? герой балладного повествования? В том-то, по-видимому, и соль, что действие происходит на подвижной границе сознаний — в точках их неожиданного соприкосновения, сочувственно-симпатического проникновения одного в другое. Лирический герой баллад часто предстает в роли путника, путешественника: он не принадлежит тем местам, о которых пишет, а скорее наблюдает жизнь, присматривается к ней и прислушивается. Со многими из собеседников (нищими, бродягами, детьми, стариками) его объединяет относительная маргинальность. В то же время и читатель ощущает свою «другость», но также и странную близость по отношению к этим людям, простым, малоразговорчивым или совсем бессловесным, уж точно не читающим книг. Переживание дистанции в сочетании с внезапно возникающей интимностью сопереживания как раз и становится

И именно на основе бережного внимания к транслируемому чувству в лирике Вордсворта возникает пестрое, демократически-странноприимное (и тем шокировавшее современников) сообщество, в которое входят на равных социальные антиподы, к примеру поэт и дремуче-невежественный крестьянин. «Я хочу, чтобы мой читатель общался с человеком из плоти и крови, и убежден, что таким образом вызову у него интерес»170, — делая это заявление по поводу «Лирических баллад», Вордсворт не уточняет, кто