Яна была прекрасно осведомлена о том, что ее связь с женатым мужчиной – совершенно недопустимое явление в наше время. Со всех точек зрения – морали, нравственности, психологии, религии и т. д. и т. п. Любовниц в наше время презирают точно так же, как и сто лет назад, и двести, и пятьсот… Сейчас презирают в первую очередь потому, что это неуважительно по отношению к себе самой. Самодостаточная современная женщина не должна быть игрушкой в мужских руках. Сознательная женщина не имеет права причинять страдания другим женщинам (женам). Из женской солидарности и еще потому, что может прилететь так называемый бумеранг и с любовницей непременно случится какое-нибудь несчастье (бумеранг – аналог понятия «кара» нынче). Да и вообще, лучше быть одной, чем довольствоваться крохами с чужого семейного стола.

Быть любовницей сегодня – это быть жалкой. Ничтожной. Никчемной, нереализованной особой… Глупой, в конце концов.

Яна прекрасно об этом знала. И вполне отдавала себе отчет, что находится сейчас не в самой лучшей позиции.

Она и рада была оставить Гришу, но как это сделать?

Как оставить человека, которого любишь столько, сколько себя помнишь, по сути?.. Они учились в одной школе, в одном классе. Сидели за одной партой. Их в старших классах называли всерьез женихом и невестой.

Яна даже не могла сказать точно, когда именно, в каком классе она осознала свою любовь к Григорию. Сначала друзья, потом подростки, которые боялись своих чувств, затем юность, когда уже все всерьез, и на грани…

Родители Яны без особого энтузиазма относились к школьному роману дочери. Они не ругали ее, но и не поощряли, они старались загрузить ее по максимуму – уроками в школе и в «музыкалке», не без основания считая, что занятому человеку не до глупостей.

Мама же Гриши, психолог по образованию, действовала по-научному. Она ничего не запрещала сыну, но зато постоянно убеждала его, что Яна – не пара ему по многим психологическим показателям. Что юношеские романы в принципе – это несерьезно. И ненадолго. А история о Ромео и Джульетте популярна до сих пор только потому, что герои в ней умерли молодыми, в самый разгар своей страсти. Пожили бы они вместе – даже не десяток лет, года-другого бывает порой достаточно, – и ни следа от их романтизма не осталось бы.

Словом, к отношениям Гриши и Яны их родители относились весьма скептически. Ну а с другой стороны (и Яна это прекрасно понимала), что им еще оставалось делать? Носить рано повзрослевших отпрысков на ручках, радостно позволить им ранний брак, платить – в буквальном и переносном смысле – за юную чету по всем их счетам?

Это была обычная жизнь обычных нормальных, незлых, немного усталых и немного нервных, тревожных взрослых. И их обычных детей, с их обычной, юношеской влюбленностью…

Дети выросли, окончили школу, дальше пути Григория и Яны разошлись по разным вузам и разным компаниям, но молодые люди продолжали встречаться. Их любовь не затихла, не исчезла, а скорее перешла в новый формат. В режим ожидания, что ли. Когда обоим приходилось ждать редких свиданий и чаще переписываться, чем созваниваться.

И вот именно в этот период, в первый год после окончания школы, произошла и первая ссора Яны и Гриши. Когда возлюбленный заявил, что вынужден жениться, поскольку его однокурсница Маша ждет от него ребенка. И да, он, Гриша, все равно любит только Яну. Ну вот так вышло. Глупая ошибка. Нечаянная измена и ее последствия, которые он, как честный человек, обязан исправить.

Яна была не просто сражена, она была убита. Ей даже в голову до того не могло прийти, что ее возлюбленный способен посмотреть на какую-то постороннюю девушку. Целовать кого-то там… Вступить в близкие отношения! И, содрогаясь от наслаждения, извергнуть свое семя в чужое лоно. И это при том, что в отношениях Яна и Григорий предохранялись всеми возможными способами. Это что же получается, Гриша настолько с той Машей голову потерял, что даже забыл о контрацепции?!

Яна немедленно порвала отношения с Григорием. Чужие теперь. Где-то полгода или больше они не виделись. Хотя Яна вспоминала своего возлюбленного каждый день, все другие юноши были ей абсолютно безразличны.

Но вот однажды Григорий встретил Яну. Грустный, серьезный. Он совсем не выглядел счастливым. Сказал, что Машу накануне положили в роддом, она вот-вот родит. И лишь сейчас он на время освободился – для того чтобы просто посмотреть на Яну. Потому что до сих пор любит одну ее. А жена, ребенок – это только про долг и обязанности, от которых он не собирается уклоняться.

Яна хотела опять поругаться с Григорием, она намеревалась оттолкнуть его, но почему-то не получилось. Это странно, но после стольких месяцев разлуки она еще сильнее любила этого юношу.

Чем все закончилось?

Ночью в гостинице. В снятом номере. Что хуже всего, так это то, что ни Яна, ни Григорий еще не чувствовали себя настолько безумно влюбленными. Каждое мгновение того свидания было наполнено нежностью, а в крошечном гостиничном номере разлилось бесконечное, бескрайнее море любви.

Наутро они расстались. Яна рыдала, Григорий плакал. Обоим было ясно, что эта совместная ночь – последняя в их жизни. Дальше уже ничего не будет. Потому что Григорий вернется в семью, там скоро появится ребенок, жене потребуется помощь по дому, работу тоже еще никто не отменял… Ну, как-то так. А Яна – не будет же она после всего этого еще на что-то надеяться? Нет, конечно.

Но, странное дело, все оказалось иначе. У них, у Яны и Григория, случилось еще одно свидание, кажется, теперь уже точно самое последнее-распоследнее. Затем, спустя месяц, еще одно. Потом еще одно… Григорий рассказывал о своем сыне Серафиме, какой тот смешной и милый и как бы он, Григорий, хотел, чтобы это был ребенок от Яны.

Этих «последних» свиданий набралось на год жизни. И потом еще на один… Яна жила с постоянным ощущением конца света. Пока Григорий не сказал ей, что его жена опять беременна.

Только тогда Яна осознала, что вся эта история превратилась в глупую шутку и вот теперь уж точно пора прекращать эти отношения. Но это сказать легко, а сделать – сложно. Потянулась опять череда «последних» свиданий. Безумная ночь любви – когда жена Григория, Маша, опять лежала в роддоме…

Расстаться почему-то не получилось, и Яна теперь слушала истории о мальчике Серафиме и девочке Владе. Которая, кстати, была почему-то похожа не на свою мать, Машу, а на Яну. По словам Григория, разумеется.

У Яны умерла родная тетя, оставив племяннице квартиру. Яна получила возможность жить одной, отдельно от родителей, и теперь Григорий стал посещать Яну чаще. Удобней и проще, и никто паспорт не требует на входе – то есть уменьшается вероятность того, что кто-то донесет Маше о похождениях мужа.

Несколько лет пролетели точно во сне. Лет восемь или девять. Пока в один прекрасный день Григорий не заявил, что его жена ждет третьего ребенка.

Тут Яне просто жить не захотелось, она едва руки на себя не наложила от безысходности какой-то, от ощущения, что она бегает годами по кругу. И ничего не происходит и не меняется. Нет, Яна не хотела, чтобы Григорий развелся с Машей и оставил детей. Она не была чудовищем, собиравшимся разрушить чужую семью. Яна мечтала только об одном – выйти из заколдованного круга, перестать жить так, как она жила все эти годы.

Надо забыть Григория. Собрать всю волю в кулак и, наконец, окончательно порвать с этим человеком, из чувства самосохранения хотя бы! Но нет. Еще пять лет прошли точно сон с рассказами о Серафиме, Владе и славном малыше Даниле.

Яне перед Новым годом исполнилось тридцать пять лет. Казалось бы, еще не возраст для женщины по нынешним временам, но, с другой стороны, сколько лет отдано отношениям с Григорием. Его детям: Серафиму – шестнадцать, Владе – четырнадцать, Даниле – уже пять. Чужие дети очень быстро растут…

Трель домофона прозвучала в одиннадцатом часу.

– Кто там? – дрогнувшим голосом спросила Яна в переговорное устройство.

– Детка, это я, открывай, – усталым голосом отозвался Григорий.

Через минуту он уже заходил в квартиру – пахнущий ледяным воздухом, едва-едва – кедром (в составе мужского одеколона после бритья числился, наверное), теплой шерстью (от пальто), кофе и еще чем-то свежим, уютным, успокаивающим и, опять же, будоражащим. То, как пахнет Григорий, безусловно, нравилось Яне, и она порой ловила себя на зависти к Маше и их детям – у тех была возможность обнимать этого мужчину так часто, как им этого хотелось. Была бы Янина воля – она с утра до вечера обнимала бы своего возлюблен- ного.

Григорий чем-то напоминал цыгана – вьющимися темными волосами, темными глазами, широким подбородком, четко очерченными скулами. Дикарь. Но на контрасте – мягкая улыбка, всегда спокойный печальный взгляд, плавные, чуть замедленные, осторожные движения. Эта вечная усталость чеховского интеллигента…

– Я уж думала, ты не придешь, – пробормотала Яна, под пальто обхватив Григория и прижавшись щекой к его груди.

– Ты ждала меня? – растрогался тот, поцеловал ее в макушку. – У тебя губы не накрашены? Умоляю, только не испачкай мне помадой рубашку…

– Нет никакой помады. И я всегда тебя жду.

– Ох, детка… Надо поговорить.

Григорий разделся, вымыл руки, и они прошли в комнату. Яна легла на кровать, устроилась поудобнее, Григорий уселся в кресло напротив.

– Что-то случилось, – спокойно, с утвердительной интонацией произнесла Яна.

– Да.

– Расскажи.

– Ох… Не хотел, до последнего тянул, – он потер виски, беспомощно улыбнулся. – Тяжелая ситуация.

– Даже так? – вздрогнула Яна.

– Маша в больнице. Она… в общем, ей и третье кесарево не рекомендовали, а тут вообще… даже гарантий никаких не дают, мне вот ее доктор так и сказал осторожно: «Возможно, придется готовиться к худшему».

– Что случилось? – шепотом спросила Яна. – Маша заболела? Так серьезно?!

– У нее шов сегодня стал расходиться. Увезли на «Скорой». Кровь и все такое, – Григорий опустил голову.

– А почему он стал расходиться?

– Потому что… Ох. Потому что Маша ждет четвертого ребенка. Но до планового кесарева не доходила, вот и… Про ребенка пока еще тоже ничего определенного. Весь вечер в больнице. С детьми моя мама дома. Врач меня отсыпаться отправил, сказал, что я так тоже могу не выдержать. Сломаюсь, если не отдохну.

Яна молчала. У нее куда-то исчезли все слова. И она не могла поверить этой новости – про четвертого ребенка, хотя Григорий не имел привычки врать, да еще по таким серьезным вопросам.

– Что ты молчишь? Хотя я тебя понимаю. Но я не мог сказать тебе раньше. Не мог, и все тут. И что мне было делать? Отправить собственную жену на аборт, предложить ей убить этого ребенка?

– Предохраняться, если ты не хотел детей, – пробормотала Яна и поморщилась – она совсем не то хотела сказать. А что именно она хотела сейчас сказать, Яна сама не знала.

– Я не хотел, а она – хотела. Ты же знаешь, Маша помешана на детях.

– Ты мог с ней развестись после первого ребенка. И платил бы алименты, и точно так же выполнял бы свои отцовские обязанности… Почему ты с ней не развелся тогда? Если ты сам все время говоришь, что любишь меня, а не ее? – Яна упала на спину, закрыла глаза, вцепилась себе в волосы. – Четвертый ребенок, нет, ну это невозможно, анекдот какой-то, глупая шутка… Бред!

– Да, я понимаю, это именно так выглядит со стороны, – усмехнулся Григорий.

– Но невозможно же… – с тоской произнесла Яна. – Край, дальше нельзя. Расстанемся, ладно, Гриша?

– Зачем?

– Я живой человек, я так не могу больше! Оставайся со своей Машей, с детьми, всеми четырьмя… И будьте счастливы, и живите, не болейте… Только я тут ни при чем, ладно?

– Хорошо. Я не хочу с тобой расставаться, я тебя люблю больше жизни, наверное, но… раз ты просишь. И ты знаешь, как мне будет плохо без тебя, – Григорий сел рядом, взял Яну за запястья, притянул к себе, поцеловал.

– Не трогай меня.

– Не буду.

Но он трогал, и трогал так, что Яна совсем не могла сопротивляться. Она судорожно вздохнула сквозь стиснутые зубы. Она даже не шевелилась, но Григорий все делал за нее. Она собиралась просто терпеть, молча и послушно, видя в этом некий протест (тебе, милый, надо, а мне совсем нет), но не получалось.

В этом, видимо, и заключался весь смысл их отношений, эта тайна, когда нельзя быть вместе, но и нельзя врозь. Смысла нет, но зато есть наслаждение, столь острое, что уже не имеют значения ум, рассудок, логика.

К финалу, напоминающему взрыв, они пришли одновременно и долго потом лежали, содрогаясь, не отпуская друг друга, ловя затихающее эхо от этого взрыва, а потом просто лежали рядом, без сил, молча.

«Я хочу умереть? – вдруг отчетливо и как-то очень буднично подумала Яна. – Вот бы кто меня убил. Автобус на меня наехал или кирпич на голову упал… И сразу вся эта ситуация разрешилась бы, и все само рассосалось бы. И все стали бы счастливы и освободились. Меня, в общем, не спасет уже ничего, даже если я вот прямо сейчас расстанусь с Гришей. Сколько мы с ним вот так? Со школы, с пятнадцати лет. Получается двадцать лет вместе. Он – мой единственный мужчина. Другого не будет никогда, да и не хочу я никого. И ничего…»

* * *

После занятий на силовых тренажерах Виктор отправился в душ, а после него решил выпить витаминного коктейля.

Кафетерий, или же другое, более пафосное название – фреш-бар, того фитнес-центра, который посещал Виктор, представлял собой довольно просторное помещение, оформленное в японском стиле – какие-то перегородки из бамбука, напоминающие забор, множество вьющихся растений. Этими перегородками разделялись между собой столики, создавая ощущение приватности.

Виктор со своим коктейлем расположился в одном из таких зеленых уголков и погрузился в чтение почты.

Негромко звучала расслабляющая музыка, бармен звенел стеклом за своей стойкой, чей-то смех, голоса других посетителей кафетерия…

Виктор чувствовал себя прекрасно, как и всегда после занятий спортом. Наверное, это правда, что после физической нагрузки в кровь выбрасываются всякие эндорфины… Он немного жалел о том, что раньше игнорировал эту сторону жизни, телесную. Ел, спал да работал с утра до ночи. Лиза все эти годы пыталась вытолкать мужа на спорт, но не получалось. Сама-то она посещала фитнес-центр регулярно, в последнее время увлеклась еще йогой, пилатесом и еще чем-то с названием сложным и прежде незнакомым.

Но с недавнего времени Виктор тоже всерьез увлекся спортом.

Виктор с удовольствием пошел бы заниматься вместе с женой, но Лиза отказала. Сказала, что на этих занятиях одни только «девочки» и появление постороннего дядьки в группе только смутит всех.

Ну, нельзя так нельзя, нечего тревожить «девочек», благодушно решил Виктор и продолжил свои занятия в одиночестве. Настаивать не захотел, тем более что Лизин фитнес-центр находился рядом с домом ее матери, а лишний раз столкнуться с тещей, пусть и нечаянно, Виктор не желал. Он посещал «свой» спортклуб – тот, что ближе к своему дому, оно и удобней – лишний раз не надо думать, куда машину поставить.

Рядом, за стеной бамбука, увитой зелеными листочками, сидели две девицы – болтали, хихикали… Ничем себя не сдерживая. Наверное, они были здесь в первый раз, иначе знали бы, что вся эта местная «приватность» – сплошная фикция.

Виктор к их разговору не прислушивался, уткнувшись в свой телефон.

– …тот, с бородкой, – всю дорогу на меня пялился в зале. Нет, он так ничего, но я не люблю бородатых. Такое ощущение, что это какой-то… дядя. Не мужчина, а именно дядя. Для меня борода на лице – это совсем не секси.

– Бывают красивые бороды… А ты видела того, со штангой? Похож на одного актера.

– Это тот, лысый? Фу.

– Почему сразу фу?!

Пустая болтовня по соседству не мешала Виктору. Он слышал и не слышал одновременно, чужой разговор лился мимо его сознания.

– Да тут и смотреть не на кого.

– Погоди, а тот, что в черно-красном?

– Он и не смотрел ни на кого.

– Но он интересный, согласись.

– Да, пожалуй. Очень выразительное лицо… Не качок, но такой… аккуратный. Да я и не люблю качков, кстати.

– У него брови интересные. Идут к вискам, вверх, и загибаются вниз, точно запятые-запятушечки такие… И глаза. Прожигают прямо насквозь. Такой наглый, нахальный взгляд самца. Плечи. Широкая грудная клетка, развернутая такая… Икры мощные.

– Ты разглядела его икры?

– А то. У большинства мужиков, если их без брюк рассматривать, ножки тощенькие, икры жиденькие. В одежде еще ничего, стройняшка, а без нее – ну совсем ножки-спички. Я слышала, некоторые себе даже импланты в икры ставят, чтобы нога рельефнее смотрелась… Типа того, что женщины со своей грудью делают.

Виктор читал почту, время от времени отпивал из бокала и почему-то уже внимательно слушал девичий разговор неподалеку. Что-то в беседе двух подруг определенно задевало мужчину.

«Так это же они обо мне говорят! – изумился он. – Цвет моей формы – черно-красный, ноги… Брови?!»

Он переключил свой телефон на режим селфи, уставился на свое лицо на экране. Прикоснулся к бровям. Если задействовать фантазию, то, пожалуй, эти брови действительно можно сравнить… с запятыми. Правда, перевернутыми по горизонтали, что ли?

Девицы за соседним столиком обсуждали его, Виктора, и остальных мужчин, которые недавно занимались в тренажерном зале.

При этом девицы говорили о Викторе как об интересном мужчине. И даже… как о красивом?!

Никто и никогда не считал Виктора красивым. Это понятие было в принципе к нему неприменимо. В детстве он – бутуз, потом увалень, толстячок, добрый молодец, все последние годы – мужик. Не мужчина, нет, именно что мужик – такое определение нередко звучало от окружающих. Женщины его замечали и иногда кокетничали, чего там, а иные и вовсе откровенно заигрывали, но все эти заигрывания грубоватые и прямолинейные. Заигрывания с самцом, или как это еще назвать…

Девицы же за соседним столиком определили Виктора как интересного и симпатичного. Страшно произнести, но – красивого! Так обычно девушки отзывались о киноактерах, еще о каких-то известных личностях с яркой внешностью… Но о нем, Викторе, так еще никто не говорил. Хотя… сестра Оля совсем недавно ужасалась тому, как похудел брат. А он действительно похудел, сбросил пятнадцать килограммов с этим фитнесом: Лиза все ноги сбила, бегая по магазинам, ища мужу новую одежду, по размеру.

Лиза. Лиза вот тоже. Хвалила за то, что он похудел и стал теперь похож на «человека». На того, с кем не стыдно выйти. Мужики. Ну, те, настоящие мужики, что работали на большегрузах в Викторовой фирме. Тоже пару раз осторожно спросили, не болеет ли он. Значит, тоже заметили, что он жирок сбросил!

Еще Лиза недавно сказала, что ему не надо коротко стричься. У него запарка была на работе, мониторил процесс, не до парикмахерских всех этих… Лиза сказала, что вот так, нестриженым, Виктору, оказывается, лучше, чем с прежним бобриком на голове. Оно и правда, более длинные волосы лежали у Виктора на голове почему-то лучше. Они росли назад и сами так укладывались, даже всех этих гелей не надо, которыми прежде Виктор пытался усмирить свой вертикальный бобрик на голове.

А широкая, развернутая грудная клетка у него была всегда, даром что в детстве родители его на плавание гоняли, в надежде что их бутуз постройнеет. Кстати, не помогло: от плавания, помнится, у Виктора всегда просыпался зверский аппетит.

Девицы за соседним столиком ушли, так и не догадавшись, что «предмет» их обсуждения подслушал весь разговор.

Виктор через некоторое время отправился в гардероб, потом, уходя из фитнес-центра, улыбнулся девушке на ресепшене. Она улыбнулась в ответ и, кажется, как-то по-особому улыбнулась… Как улыбаются красавчикам.