– Гляди, – ножи вновь в руках Олега, – Я метаю с трех метров – за рукоятку, за лезвие. Успех зависит от тренировок и мышечной памяти – только это. И еще…

Мухтарбек:

– У кого терпенья больше.

Они с полуслова понимают друг друга:

– В пятьдесят четвертом или в пятьдесят пятом году, отец, – начинает Олег

– В пятьдесят четвертом…

– Были в цирке муж с женой. Много лет выступали вместе. И на одном из представлений – случайность – он ее убил. После этого «Союзгосцирк» запретил выходить с ножами. Единственный человек, который воскресил все это, которому разрешили: Кантемиров.

После «Не бойся, я с тобой».

Вспоминают популярную программу «Цирк со звездами», для которой Олег учил метать Евгения Стычкина, а потом выступал с ним.

– У нас было буквально семь дней. Я сказал Жене: «Если ты хочешь получить самую высокую оценку – метай в человека, в меня».

– Он начал отказываться, – Олег посылает в цель еще один нож. И после короткой паузы продолжает:

– Я ему говорю: «Женя, попробуй – встань к стенду сам. Только так победишь страх».

И он встал. Я метал ножи в него.

После он просил:

– Как это здорово! Какое ощущение – адреналин! Еще!

Я почувствовал, что у него уже появилась уверенность в себе.

– Теперь будешь метать – ты.

И у нас получилось. Только во время финала я увидел, что последний нож – идет мне в плечо. И успел увернуться.

– Как раз мы сидели в зале, – вставляет Мухтарбек.

– Там торжественно представляли людей, многих из которых я не знал. Говорили: «На представление пришел такой-то!»

Тот вставал – все ему аплодировали…

А человека, который всю жизнь посвятил цирку, ведь Кантемиров – живая легенда… о нем ничего не сказали.

И после того, как нас «зарубили» – хотя Стычкин в меня метал уже не только ножи, но и топоры… Просто не хотели, чтобы мы дальше работали – в финале. Ведь номер вправду опасный, а времени на подготовку почти не было….

– Два нахала было, – Мухтарбек.

– После этого я Стычкину сказал на ухо: «Там, среди зрителей сидит Мухтарбек Кантемиров. Пойдем, и цветы, которые нам подарили – подарим ему. Поблагодарим его. Пятьдесят с лишним лет прошло, и люди вновь увидели в цирке этот номер».

Евгений спрашивает:

– Где он?

И мы с букетами цветов пошли не на камеры – а к зрителям.

– Не ожидал никто. Даже я сам… – говорит Мухтарбек

– Отдали цветы, поблагодарили… Аплодисменты какие были!

– Еще обнимались со мной, черти!

– Стычкин молодец. Мне с ним работать было легко. Хотя Женя очень резко метал ножи. Очень. Кантемиров метает плавно, и видно, как они летят. Я понял, по метанию ножа можно определить характер человека – вспыльчивый он или спокойный, уравновешенный.

Со временем я начал понимать смысл жизни – благодаря Кантемирову.

Говорю ему: «Не надо совать мне деньги за стенд! Не надо трясти своей пенсией! Чему ты меня научил – мне с тобой за всю жизнь не рассчитаться».

Олег вспоминает и последнее выступление. Он изображал певицу Катю Лель. Парик, костюм, накладная грудь…

– А публика – молодежь одна. И на нас смотрят – что за два старых пердуна? Отец обернулся, хотел этим парням что-то сказать, но не стал… Только мне: «Олег, покажем им старых пердунов?»

Когда он метал в меня – чуть-чуть не учел бюст. И нож скользнул по груди.

– Прости, Катенька…, – сказал он.

Мы уходили – гром стоял! Такие аплодисменты!

Трюк – это ведь не просто: сделал и все. Если зашевелилось что-то внутри, затронуло душу – значит, трюк получился.

17

«Чай» здесь не подразумевает ломящегося стола, как в Осетии. Иное: возможность сесть вместе за стол и говорить…

Ребята снова включают чайник. Мухтарбек еще занят в мастерской.

– Бывают выставки очень хорошие – его работы идут «на ура», – говорит Олег, – Вот это, – он поднимает сумку, – разве не произведение искусства? Ларец Марии Медичи.

На его пальцах покачивается за длинный ремешок – сотворенная из кожи, изукрашенная узорами чеканки, сработанная на совесть – каждая пряжка надежна, каждый шов – дамская сумочка, действительно напоминающая ларец.

– Все привыкли к тому, что отец выступает почти бесплатно, – продолжает Олег, – Зарабатывают галочки, деньги – на том, что пригласили Кантемирова. Сколько можно? Человек не молодой…

– Врешь, врешь, молодой! – весело – Мухтарбек, заглянувший в это время на кухню.

– И тут появляется мерзкий Олег, который говорит организаторам:

– Это, в исполнении Кантемирова, стоит столько-то, а это столько-то…

– Да откуда ты взялся?! – у них уже зло.

Когда я пришел, отцу платили за мероприятия по 150—200 долларов. А я знаю, какой ценой ему обходится каждое выступление – после переломов, после всех его травм. Как ему делают уколы один за другим, чтобы боль стала терпимой…

И я поднимаю цену до предела, чтобы отпала большая часть выступлений, чтобы ушли все, кто им не дорожит.

– Для сравнения, сейчас проскачка на лошади стоит уже около ста долларов, – говорит Марина, – И уникальный номер в исполнении народного артиста… Есть люди, которым все удобно-с.

– Я просто знаю ему цену. Говорю: «Не я назначаю. Эту цену ты заработал своей жизнью.

18

Приезжает, наконец, Анатолий Васильевич Клименко. Как и в прошлый раз, он начинает рассказывать сразу, легко сходясь с собеседником. Он переполнен веселыми историями, сыпет ими как Дед Мороз – подарками из мешка…

Мы забываем о чае. Ясно, что все это прелюдия, что главный разговор будет о театре

– Мы – грань между драмтеатром, цирком, спортом и другими зрелищами. Нам удалось объединить это в интересную форму…., – говорит Клименко

И сам же веселится над патетичностью фразы:

– «Сохранение и развитие театрализованного представления» …Это я когда Юрию Михайловичу Лужкову писал письмо – применял такие слова.

– Знаешь, как это происходило? – спрашивает Марина, – Приходит Васильич в офис:

– Так… ну что, кофе попили, надо работать. Что будем делать?

Я предлагаю:

– Давайте письмо кому-нибудь напишем… В администрацию Президента…

– Нет, – говорит он, – Это слишком серьезно. Напишем… типа… министру культуры. Только слова надо пострашнее придумать.

И вот мы с ним сидим и извращаемся над этими формулировками.

– Они сами бюрократы и они требовали на этом же языке…

Но истории переполняют Васильича:

– Когда мы были на гастролях в Болгарии, в 96-м году – там как раз отмечали – 300-летие русского флота. И юбилей победы над турками.

В тот день принимали наш флагманский крейсер. И адмирала Кравченко со свитой.

А мы оказались в центре событий, потому что спектакль свой – «Серебряную подкову» переделали в актуальную постановку – «брали в плен» турецкий флагман с пашой.

Переодели казаков в морскую форму, кое-что поменяли местами…

И вот – начинается спектакль. Среди зрителей – министр обороны, члены правительства, губернатор, все руководство и, конечно – адмирал Кравченко.

А в «Подкове» по сценарию выезжает цыганский фаэтон, и везет его Рома – советский тяжеловоз. Тонну триста весит, красоты неимоверной – последний из могикан, вороно-чалый… Была историческая постановка, звучали напевы, катил фаэтон…

Теперь же под эту музыку у нас теперь выходили турецкие моряки. А Рома был «заряжен» наследующую сцену.

И Дима Гизгизов, каскадер, который управлял фаэтоном – побежал переодеваться в другой костюм – раздевалка там в нескольких метрах.

Но Рома слышит – что? Музыка? Музыка его, он под нее уже спектаклей пятьдесят отработал. Значит – пора.

Рома смотрит вокруг – никого нет.

– Ага, – думает, – проспали. Но я-то здесь…

Развернулся и поехал.

Когда он выезжал, Димка увидел, что это… понеслось. Он выскочил, но как… троллейбус не остановишь же…

Заорать: «Рома, стой!» – вот и все, что можно сделать.

А ребята работают на сцене и знают, что никаких лошадей-монстров быть не должно.

И вдруг – летит Рома. На хорошей такой скорости.

«Турки» кто – падает, кто – врассыпную.

Рома видит – что-то не то. Надо, наверное, порезвее?

Несется. Один круг сделал – по действию. И смотрит – его никто не останавливает – на арене никого.

Ромка заволновался, еще приутопил.

Думает:

– Надо еще пару кругов и завязывать с этим делом.

Такая махина и она галопом…

Я стою среди официальных лиц и размышляю – а все так хорошо начиналось! Чинно, благородно, красиво. В авторитете мы были. А сейчас как снесет Рома «Конный пикник» на хрен…

По спине у меня холодной струйкой потек пот.

– Там не только пот тек, – подсказывает Вовка.

– Но я играю до последнего – вроде это вполне обычное дело.

Командующий Кравченко говорит:

– Впечатляет.

– А то! – говорю я.

– Одна лошадь запряжена и ни кучера, ни всадника. Глядите, какого шороху наделал…

Я спокойно так бросаю:

– Радиоуправляемый.

Командующий Кравченко говорит своему заму:

– Видал! У каскадеров даже лошади радиоуправляемые. Учитесь. Не то что ваши корабли – на последних маневрах.

И тут Ромка как услышал про «управляемого» – притормозил, за сцену спокойно выехал и встал на свое место.

– В общем, за это мероприятие – мы ботик Петра Первого из фарфора дулёвского получили. Красивый такой парусник – подытоживает Клименко.

– Васильич потом Роме спасибо сказал – мол, молодец, дорогой, выступил хорошо, – это Вова.

Марина уточняет:

– Он ему спасибо потом, зимой сказал. Когда Рома его машину чуть не раздавил.

– Не мою!

– Он хотел – вашу. Но вы так заорали, что он испугался и упал на Надькину.

– Он не упал – присел.

– Прилег!

– Могу представить, какая там вмятина была.

– И какие слова сказала Надя, культурная женщина, когда увидела эту вмятину!

Надя Хлебникова, артистка театра «Каскадер» – позже переехала жить за границу.

– То есть все, кто уезжают в Швейцарию – уехали из-за Ромы. Березовский тоже.

– Рома молодец – говорит Клименко, – У него предок был бельгийской группы, они вороные, огромные… Ромины родители – чемпионы породы. Когда мы Ромку привезли на выставку – рядом с ним померкли даже ахалтекинцы. За него такие деньги предлагали! Иностранцы, финны. Но мы… чтобы с ним расстаться… Сами голодные были, а Ромка у нас всегда сытый ходил.

– Да он мог великий поволжский голод пережить одними своими запасами только! – это Марина.

– В последние годы он уже был на заслуженном отдыхе. Мы передали его на конезавод и он произвел там…

– Кабана, – вставляет Марина, – Ребеночек… скоро под тонну.

– Если сравнивать с другими породами, тяжеловозы – туговатые ребята. А Ромка поддавался дрессуре, как умная собачка.

– Особенно хорошо у него получалось кусаться и наступать на ноги. Это он умел в совершенстве.

– А обмануть известного артиста Сергея Базина и сбежать из денника! – подхватывает Вовка, – Это он тоже мастерски умел. Ловить и останавливать бесполезно. Только договориться можно: «Ну, друг, давай…» – И Рома соглашается: «Ладно, фиг с тобой, давай остановимся».

19

– Так о ком вы хотите писать? – спрашивает Клименко: – О театре или о Мухтарбеке? Дело в том, что «Каскадер» и Мухтарбек – вещи неразделимые. Но условия нашей жизни…

Французы сумели обеспечить свой конный театр «Зингаро» хорошей базой. Ему под Версалем отдали конюшни… Под Версалем! Французы ценят то, что у них есть хорошего.

А мы, русские, когда что-то потеряем безвозвратно – долго потом сокрушаемся.

Это наш менталитет. Можем потрогать – не ценим, лишились – страдаем.

Когда в восемьдесят шестом году вышло постановление Совмина о внедрении хозрасчета…

Я всегда думал – какой идиот это придумал? Т о, что ввергло нас в пучину ненужных мытарств… Кому пришла идея лишить Россию тех больших проектов, которые требовали значительной поддержки от государства? Очень много коллективов были загублены в первые десять «хозрасчетных» лет – совпавших с развалом Советского Союза Рухнула империя, по закону физики придавив тех, кто не смог – как мыши – разбежаться, пристроиться в теплые места…

Наш конный театр был создан при Госкомспорте СССР, при поддержке Министерства Культуры в 1987 году.

Финансировались: постановки, заработная плата, шла дотация на корма. Задача наша была – пропагандировать именно советское искусство: театр, кино – батальные сцены, конный спорт.

И это получилось! Мало кому удается на ровном месте создать творческий коллектив и через год уже выехать с зарубежными гастролями. А мы уехали в Болгарию и имели там большой успех.

Но рухнул СССР, и предприятия союзного значения приказали долго жить. Мы обошли все инстанции, чтобы кто-то разъяснил – что нам делать, куда деваться? В СССР не было частного коневодства. Как нам – элементарно Ватсон – кормить коней в Москве?

Лошади у нас считались государственными, выданы были по накладной Госкомспорта СССР. Мы не могли их ни продать, ни отдать.

Ощущение было, что баржу оторвало от причала – и она поплыла в открытое море – не зная, сколько ей находиться в этой стихии. День? Год? Пять лет? А ведь каждому артисту надо жить, у каждого – семья, свои проблемы.

И еще одно нас объединяло: как прокормить сорок лошадей?

Вот с чего начинался второй этап существования конного театра «Каскадер». Отсчет шел с того времени, как империя приказала долго жить.

Первый этап – новые постановки, репетиции, спектакли – был светлым, восторженным… Я видел, что отношусь к делу, которое радует людей – это давало силы…

А когда в 89-м мы работали в Германии – к нам приехали из Франции!

Должен был вот-вот открыться Пятый фестиваль нетрадиционных театров в Гренобле.

Нас приглашали туда с радостью, мы уже зарекомендовали себя!

И в это время руководитель «Каскадера» сбежал с деньгами, которые заработал театр. Это была… не ложка, а хороший ушат дегтя. На фоне всех творческих успехов – нас так кинули!

«Каскадер» российские власти решили отозвать домой. Если руководитель сбежал, и денег нету – это же международный скандал.

И тогда я достал контракт на зарубежные гастроли. Взял его у Игоря Бобрина, который возглавлял театр ледовых миниатюр.

Контракт был подготовлен по всем правилам, подробно разработан каждый пункт, так что я без задней мысли принял его как образец.