– Я знаю, что ты готова заниматься софистикой и риторикой ещё несколько часов кряду, лишь бы не идти к гостям. Но мы сейчас встанем. Ты пойдёшь к шкафу. И сменишь свой бесформенный балахон на более парадный бесформенный балахон. Я отвернусь.

– Ага! Отвернусь… Кто бы и когда раньше отворачивался, когда Танька Мальцева переодевается!

– Хорошо. Я буду смотреть. После тридцати лет в акушерстве – ты вряд ли меня поразишь необъятностью форм. Ну сколько сейчас в тебе кил? Семьдесят?

Татьяна Георгиевна уже подошла к шкафу.

– Семьдесят пять. Только никому не говори. Даже Панину. Особенно Панину! И – отвернись!

– Тебя не поймёшь! Так мне смотреть или отвернуться?

– Отвернись, но подглядывай. Что я тебя учу хорошим мужским манерам, как какого-то интерна…

Мальцева осеклась.

– Аркадий Петрович, его-то хоть там нет?

– С какого перепугу?! Сборище старое и статусное. Молодым врачам на дне рождения дочери замминистра – не место. Никаким боком. Всё, хорош резину тянуть!

Находись сторонний наблюдатель в подвале с друзьями, он бы и не понял, что там, наверху, наступает планетарный праздник. Важно ли для Планеты рождение Нового года или нового человека? Замечает ли сам человек рождённый в глубинах его новый эритроцит или отживший год эпителий? Что мы для тела Планеты? Важны? Не важны? Мы не замечаем рождённую или умершую отдельную клетку, но каждая клетка – важна для нас. Люди мечтают о бессмертии, а оно уже существует. Точнее – тихо сосуществует рядом с шумными смертными людьми. Клетка – бессмертна. Размножение – секрет бессмертия клеток. Что есть Муся, как не слияние клеток Мальцевой и Панина? Они умрут – но их клетки будут жить. Встречая клетки других. И, значит, ни они, ни другие – не умрут. Но как же тогда, что же тогда…

– Тань! Ты что на старости лет взялась читать всю эту муть?! – Пока Мальцева переодевалась, Святогорский стоял у книжной полки, выудив что-то из завалов и держа несколько брезгливо, чуть не двумя пальцами. – «Переселение душ: мифы и реальность». – Вслух прочитал он. – Этой хренью на дешёвой бумаге, копеечным архаичным методом высокой печати, развлекают себя разве одинокие старые девы, проехавшие в подростковом возрасте остановку «Кастанеда». Но ты! Ты! Интеллектуальная аристократка и успешная баба! Я могу простить человеку попытку всё завершить одним махом. Но ты не успела потерять столько крови, чтобы необратимо отупеть!

– Двумя.

Уже переодевшаяся Мальцева рассматривала своё отражение в небольшом зеркале на стенке шкафа. Делая «приветливое лицо», «радостную улыбку» и прочую мимическую тренировку на тему «изображаем гостеприимство».

– Что – двумя? – Святогорский зашвырнул книжонку в мусорную корзину. – О! Попал!

– Двумя махами. По правому запястью. И по левому. Только не поперёк, как дилетанты. А вдоль.

Она подошла к корзине, вынула брошюрку, отряхнула её от пепла, и положила на стол. Без комментариев. Которых явно ожидал пристально уставившийся на неё старый товарищ.

– Ок. Не пристаю. В тебе уже проснулся милый профессиональный юморок на суицидальные темы. Можно считать положительным прогностическим признаком. Не всё сразу.

– Так что у нас там наверху?

– Тридцать первое декабря, моя дорогая. Тебя угораздило сделать дочери большой подарок – или подложить свинью, – как посмотреть. Родить её аккурат в тот день, когда все люди земли, как умалишённые, двадцать четыре часа подряд с трепетом ждут нового счастья. Но не все дожидаются даже нового года.

Дом действительно был украшен. В отличие от её подвала. Нет, никаких, что называется, Vegas trees. No Vegas in this house. Панин всё обустроил с большим вкусом. Никаких безобразных «дождиков», дешёвых блёсток. Никакого громадья разнокалиберных ёлочных украшений в немыслимых количествах. Хотя, возможно, именно этого и не хватало. Цыганщины, ярмарки. Всё было настолько безупречно стильно, – что хотелось китча. Вроде той неваляшки, производства Тамбовского порохового завода, что всё ещё жила у неё в кабинете… Чёрт! Не в её кабинете. В кабинете Родина. В рабочем кабинете, как бы временно занимаемом Сергеем Станиславовичем. Ну да ладно. Семён не лезет к ней. И она не будет ему портить праздник.

В роскошной студии, метров на пятьдесят, гулянка подбиралась к разгару. Вполне, впрочем, интеллигентному. Солировал Панин. Муся с его рук, похоже, не слезала.

– А вот и наша мамочка пришла!

Не получилось тихонечко проскользнуть с Аркашей за ручку, схватить стакан с подноса у… Панин даже нанял обслугу на праздник. Совсем прям барин.

Выглядел Семён Ильич безупречно. Фигура у него всегда была потрясающая – всё-таки пловец. Не распустившийся пловец. А позднее отцовство его необыкновенно омолодило. И ему невероятно шла Муська, разодетая, как кукла. Роскошная кукла. Безо всяких глупых рюшей и неуместных бантов. Шикарная пацанка, блондинка-очаровашка с богатейшей мимикой, которой она могла выразить всё, что угодно. Да она, собственно, уже и разговаривала. Точнее – попугайничала за Сёмой.

– Наша мамочка плишла! – нежнейшим эхом отозвалась Муся, улыбнувшись Мальцевой. Но ручек к ней не потянула. Напротив – крепко обхватила Семёна за мощную шею, поцеловала в щёку и ещё раз кокетливо улыбнулась маме. Эдакое «мы обоюдно соблюдаем приличия, но ты же понимаешь, чьи в лесу шишки!» Да ну, ерунда! Ей всего лишь год. Шимпанзе! Не выдумывай, Татьяна Георгиевна!

– Вы прекрасно выглядите, Татьяна Георгиевна!

Кто бы сомневался, что первой к ней подскочит именно профессор Денисенко.

– Здравствуйте, Елизавета Петровна. Вы тоже очень…

– Вы расцвели и, простите мне мою откровенность, – профессор понизила голос до игривого «конспиративного» шёпота. – Вы наконец-то стали похожи на женщину, а не на больного подростка! Ну куда уж в вашем возрасте всё под мальчика маскироваться. Кому интересен набор костей!

Судя по всему Елизавета Петровна уже щедро нахлебалась безлимитным спиртным. Лишь бы на здоровье!

Были и Родин с Поцелуевой. Предпочтительно с ними Татьяна Георгиевна и тусовалась – до боя курантов оставалось ещё несколько часов. Сёмины министерские. Которых она тоже очень неплохо знала. Ельский заехал поздравить. И, дождавшись Татьяны Георгиевны, обменявшись с ней парой-тройкой слов, – уехал. Всё-таки он совсем недавно стал отцом. Домой, назад, к сыну и молодой жене. Был даже Волков Иван Спиридонович! Господи, каким макаром он успел стать из претендентов на руку и сердце – другом семьи?! Кажется, очень много прошло мимо Татьяны Георгиевны. Хотя она во всём принимала участие. И не могла не замечать, что Иван – достаточно частый гость в доме. И, разумеется, Аркадий Петрович с супругой.

Милая компания. Ни больше, ни меньше. Ровно столько, сколько требуется для дружеско-семейного формата празднования смены предыдущего ежедневника на последующий.

Но, кажется, встречать Новый год в изоляторе обсервационного отделения было куда веселей. Наверное. Непонятно.

Татьяне Георгиевне многое было непонятно. Она с удивлением отмечала, что не она – центр внимания и душа компании. И с куда большим удивлением – что её это устраивает!

Мусю скоро уложили спать. Прежде не забыв принести маме – поцеловать в щёчку. Подарки от Деда Мороза? Утром, детка. Под ёлкой. Тебе уже всё папа рассказал, да. Зачем у меня спрашиваешь? Сверяешь показания? Неплохой навык для женщины.

Панин недовольно нахмурился. Святогорский ткнул друга локтём в бок.

Говорила-наблюдала – всё несколько отстранённо. И, кажется, никто её отстранённости, – кроме Аркаши, – и не замечал. Даже тонкие и чувствительные Оксана с Серёжей. Но у них – своё счастье. Никак друг другом не напьются, дай им бог…

Вот и куранты, слава яйцам! Шампанское, фейерверки, хлопушки. О чём они все говорят? О жизни, о любви… О! Вот уже и к политике с экономикой перешли. И очень хочется улизнуть в свой тихий уютный подвал, к непрочитанному письму…

– Друзья! Мы слишком заболтались! А, между тем, время вручать новогодние подарки! Всем присутствующим Дедушка Мороз кое-что оставил под нашей ёлочкой!

Панин наслаждался жизнью. Как будто всю предыдущую он не жил, а ждал. И дождался наконец. Только Мальцева потухла. Как будто до Панина ещё была надежда. На чудо… На что-нибудь. Она вернулась из чуда. Чудовищного невыносимого необъятного необъяснимого чуда. И хотела всё закончить. Потому что… Это никак не облечь в слова. Чуда не могло быть – но оно случилось. И это её раздавило. Она отрицала чудо. И хотела всё закончить. И теперь всё закончилось. Она вышла замуж за… за конец. Отныне – всё. Ничего в её жизни уже не случится. Это правильно. Она будет женой и матерью. Будет растить дочь. А потом просто умрёт. Как все порядочные люди.

Сёма раздавал подарки. Татьяна Георгиевна воспользовалась праздничной суетой и ускользнула в свою берлогу. Чтобы снова мучить себя. Кажется, всё закончить никак не удаётся. Попытка номер один: замуж за Панина. Попытка номер два: неудавшийся суицид. Нужна попытка номер три.

…Но Нью-Йорк ему не понравился. Они с супругой пересекают континент и обустраиваются в Сан-Франциско. Городе, напоминающим им родную Одессу. И ещё немного – любимый Неаполь. Город отстраивался заново – семь лет назад он был напрочь разрушен землетрясением. В крови у моих пращуров – отстраивать заново. Иначе им не была бы родной Одесса. Но было бы смешно пересказывать тебе историю твоей Родины. И хотя это и моя Родина. Но всё-таки моя Родина – Америка. Ибо здесь я и родился. А сердце моё – в России.

…Матвей Фёдорович и Екатерина Даниловна тоже родились здесь. Заново. В разрушенном природным катаклизмом Сан-Франциско, в строительство которого они внесли немалую лепту. Мой отец родился в Сан-Франциско. И я родился в Сан-Франциско. Мы родились в Сан-Франциско… Но я непозволительно забегаю вперёд. Маленькой Мусе было уже девять лет. И она одинаково хорошо говорила на русском, французском и английском языках. Именно благодаря моей бабушке я так хорошо – смею надеяться на это, – излагаю по-русски…

Татьяна Георгиевна слабо улыбнулась. Он действительно хорошо «излагал по-русски». На языке, оставленном в 1905 году. Она вспомнила все его «позвольте пригласить вас…» и все эти «тачечник», «классный наставник», «столовая», «портплед». Прям какая-то «Разбитая жизнь, Или Волшебный рог Оберона»^[13].

Вошёл Панин – и она свернула окно.

– Не хочешь побыть с гостями?

– Нет.

– А со мной?

Она медлила с ответом.

– Прежняя Танька сказала бы «нет!»

– Я стала мудрее.

– Нет.

– Мне кажется, тебе пора возвращаться на работу.

– Я должна похудеть.

– Ты никому ничего не должна. И вообще – что за глупость?! Худеть – не худеть. Ты – та же самая Танька Мальцева, которую я встретил…

Она развернулась и пристально посмотрела на него без тени улыбки или кокетства.

– Сёма, оставь это для баб-дур. Это им нравятся истории про «ты – это всегда ты». Никто не любит толстых баб. И никогда бы ты. Или…

– Матвей?

Она даже не дёрнулась. Хотя раньше любое упоминание покойного мужа вызывало острейший приступ фантомной боли. Продолжила ровно:

– Или Матвей. Никто бы из тех мужчин, кто нравится мне, не обратил бы внимание на неопрятную толстуху.

– Вот и выходи на работу. Это приказ. Не просьба обожающего тебя мужа, но приказ министра здравоохранения.

– Ты всего лишь заместитель министра по материнству и детству. Да и Сергей Станиславович отлично справляется с обязанностями начмеда по акушерству и гинекологии.

Панин бросил на неё ироничный взгляд.

– Вот точно ты тут тупеешь, в своём подвале. Потому и сказал, что не просьба обожающего тебя мужа. Приказом министра ты назначена на должность главного врача больницы.

У Мальцевой разве челюсть не отвисла. Она уставилась на Панина. Он лишь пожал плечами.

– Семён!.. Но это же кабинетная должность. Скорее административная, чем лечебная. Я…