Часть первая. Неоконченная рукопись

– А я говорю вам, чтобы вы приехали немедленно. Улица Коваленко, восемнадцать, квартира пять. Если вы не приедете, можете считать нашу дружбу условной. И от меня лично вы больше никаких поблажек и помощи не добьетесь. Все. Жду.

В голосе старшего следователя прокуратуры Олега Сергеевича Соловьева и одновременно старинного друга семьи слышалось столько стали и экспрессии, что Яна Быстрова, положив телефонную трубку на рычаг, прошептала «Пипец!» и заметалась по квартире в поисках теплой одежды.

Ночью выпал первый снег, и летняя одежда уже не могла спасти от простуды. Проверять, в каком состоянии сейчас находится ее осенне-зимний гардероб, времени уже не было. Даже та короткая дистанция, пролегающая от двери подъезда до машины, могла стать причиной очередного респираторного заболевания, которые буквально преследовали Яну с детства.

Поэтому она, нащупав в огромном встроенном шкафу с зеркальными раздвижными дверцами  самый большой ангоровый свитер, надела его и, почувствовав, как теплота разливается по телу, с удовлетворением вздохнула. Порывшись еще минут пятнадцать, она вытащила темно-зеленые джинсы с байковой подкладкой и тут только вспомнила про мирно сопящую в соседней комнате Маргошу.

Маргарита Пучкова, давняя подруга Яны, а также совладелица частного детективного агентства «Два попугая»¹, приехала в гости к Быстровым накануне вечером. По обыкновению, первые часа полтора мрачная, словно осенняя туча, Пучкова монотонно жаловалась на одиночество и безрадостность существования, не забывая при этом закидывать в себя берлинские пирожные, которые специально к ее приезду купила Яна.

Насытившись и наворчавшись всласть, Маргоша просмотрела в полудреме какой-то нелепый боевик по телевизору и преспокойно уснула, по обыкновению забыв вымыть за собой посуду. И вот уже битых двенадцать часов выводила рулады с небольшого полукруглого диванчика, стоящего в гостиной Быстровых.

– Маргоша! Немедленно вставай! Слышишь? – крикнула Яна, торопясь на кухню. Щелкнув кнопкой электрического чайника, она решила повторить фразу и уже набрала полные легкие воздуха, чтобы голос ее прозвучал как можно громче и внушительнее, но, увидев в проеме двери огромную желтую пижаму в цветочек, поперхнулась воздухом и закашлялась. Взгляд лучшей подруги укоризненно буравил Быстрову.

– Ты считаешь, что человеку обязательно нужно вставать под громогласные вопли? – процедила Маргоша, входя на кухню и грузно шлепаясь на стул. – По-твоему, моя нервная система способна выдержать такие перегрузки?

– Извини, пожалуйста, Маргоша, – принялась оправдываться Яна. – Я не собиралась покушаться на твою нервную систему. Просто только что позвонил Олег Соловьев и поставил ультиматум – либо мы немедленно приезжаем, либо он нас больше не знает. Вот я и растерялась.

– Звонил Соловьев? А что у него там случилось опять? – тут же сменила гнев на милость Пучкова. Еще в бытность свою простым следователем, Олег Соловьев, сам того не подозревая, представлял для Маргариты Пучковой предмет девичьих грез. Он был холостяком, поэтому Маргоша с неослабевающим интересом следила за его судьбой. Когда же ему «дали» старшего следователя, Маргошин матримониальный интерес буквально перерос в манию.

– Да убийство у него очередное. Только вот не пойму, зачем мы там ему понадобились. Говорит, что если немедленно не примчимся «на труп», то дружба врозь и все такое. Так что собирайся быстро, я сейчас кофейку заварю, а ты пока одевайся, да потеплее. На улице, кажется, минус…

***

Входя по широким каменным ступеням в огромный, «сталинский» подъезд, обе сыщицы с трудом сдерживали нетерпение, охватившее их сразу же при въезде во внутренний двор дома номер восемнадцать по улице Коваленко. Охотничий азарт подруг подогревал мерное гудение столпившихся вокруг дома возбужденных жильцов дома и просто прохожих.

Два сотрудника полиции проверяли документы у каждого входящего в подъезд, при этом старательно сдерживая наплыв любопытных. Прямо на тротуаре стояло несколько служебных машин, среди которых  возвышался огромный желтый «Реанимобиль». Были здесь и обычная «Скорая» (жильцы шептались, что кому-то из соседей стало плохо) и зловещий серый «уазик», в народе прозванный «труповозкой»…

Узнав в одной из оперативных машин черную «Волгу» Соловьева, Яна предъявила  удостоверение частного сыщика молодому лейтенанту и, процедив «Нас вызвал старший следователь Соловьев», беспрепятственно проникла в подъезд, сопровождаемая завистливыми взглядами толпы и Маргошей, которая, вцепившись в ее локоть, пробиралась за ней.

Квартира под номером «пять» располагалась на втором этаже. Красивая металлическая дверь, обитая светло-бежевой кожей, была полуоткрыта. Из глубины квартиры слышались возбужденные мужские голоса, среди которых Яна без особого труда узнала сварливые интонации Соловьева, а также приглушенный басок его верного помощника, Сергея Репнина, теперь уже майора.

Войдя в широченный коридор, увешанный семейными портретами а`ля художник Шилов, Яна на минуту растерялась, соображая, куда идти: так много было различных дверей. Стоявшая неподалеку группка врачей в белых халатах тихонько переговаривалась между собой и попутно пялилась на раритеты, располагающиеся здесь повсюду.

Расставленные вдоль стен на полу гигантские китайские вазы ручной работы, расписной потолок, арки, украшенные искусной мозаикой, будоражили воображение. Бросив случайный взгляд в одну из полуприкрытой дверью комнату, Яна поразилась блеску развешенного на огромной шкуре леопарда старинного оружия – кинжалы, сабли…

– Простите, – решилась наконец Яна побеспокоить молодых эскулапов, – а где тут тело-то?

– А вам какое тело нужно? – не без удовольствия съязвил совсем еще молоденький врач с прыщавым лицом. Поправляя на огненно-рыжей шевелюре белую шапочку, он кокетливо пошевелил рыжими бровями, – помоложе или постарше?

– То есть как это, какое? – растерялась было Яна, но тут же пришла в себя и решила дать отпор нахалу, – разумеется, труп. Где он?

–А-а, труп.., – разочарованно процедил рыжий шутник, – ну и ну, тогда вам вон туда, – и он показал рукой в одну из комнат по правую сторону коридора.

Молча продефилировав мимо разглядывающих их в упор врачей, Яна и Маргоша остановились на пороге довольно большой комнаты. В спину кольнуло небрежно брошенное: «Журналюги, наверное… Уже пронюхали, сволочи…Ну, теперь начнется».

Все еще недоумевая, что именно должно начаться с приходом «журналюг», Яна первая переступила порог комнаты и увидела… голову! Нет, не чью-то голову, повернувшуюся им навстречу, а именно голову, которая почему-то была сама по себе… Правда, она лежала на столе, в запекшейся кровавой лужице, но жизнь в ней явно отсутствовала.

Яна испугалась. Очень. Потому что глаза у головы были очень страшные – навыкате, рот  искривлен, волосы спутаны, а цвет кожи неестественно желт, несмотря на обилие оттенков всех цветов на щеках и под глазами.

Вообще создавалось впечатление, что это кто-то пошутил и выставил на всеобщее обозрение экспонат рижского исторического музея, демонстрирующего средневековые казни. Яна была в этом музее еще маленькой, но из памяти ее никак не хотели стираться ужасные сцены повешения, колесования и прочего средневекового мракобесия. Вот и сейчас она очень надеялась на то, что голова на столе – это просто муляж. Конечно, успокаивала себя Быстрова, сейчас все разъяснится: хозяин квартиры, вероятно, делал фрагменты для какого-нибудь музея или театра; по каким-то, пока необъяснимым причинам, его убили, и он не доделал голову на заказ. Яна еще успела подумать: из чего этот дядька, интересно, головы делает: вся комната пропиталась какими-то жуткими запахами…

С трудом оторвав завороженный взгляд от страшной головы, Яна посмотрела на другую сторону огромной комнаты и увидела большую белую кровать; вокруг нее столпилось несколько человек, среди которых возвышался старший следователь прокуратуры Соловьев. Он первый обернулся, заметив вошедших и, грустно улыбнувшись, подал Яне знак подойти ближе.

Быстрова постаралась выполнить его просьбу как можно тише: сердце слишком гулко стучало у нее в груди, и она ступала буквально на цыпочках, чтобы не привлекать всеобщего внимания своим появлением. Но это ей, увы, не удалось. Потому что подойдя вплотную к кровати, Быстрова тут же схватилась за рукав Соловьева одной рукой, а другой зажала себе рот. На кровати лежало чье-то тело, но… без головы.

Разом прокрутив в мыслях фрагменты увиденного за последние две минуты, Яна резко повернулась на сто восемьдесят градусов и с мычанием ринулась по коридору. Добежав до все еще стоящих в коридоре врачей, она вопросительно замычала, не отрывая руки ото рта. Один из докторов все понял и рассеянно махнул рукой, показывая местонахождение санузла.

Холодная вода, которой Яна в течение пяти минут поливала лицо, наконец-то помогла обрести ясность мыслей. Быстрова, конечно, за время своей частносыщицкой деятельности видела уже много убитых, но чтобы вот такое… Даже не поддается осмыслению – отсечь человеку голову! Нет, на такую дикость нормальный человек явно не способен.

Выключив воду, Быстрова развернулась, и, не вытирая лица, с которого холодными капельками стекала влага, сцепив зубы, вернулась в страшную спальню. По счастью, головы на столе уже не было. Вероятно, ее уже «упаковали» на экспертизу. Тело на кровати тоже отсутствовало. Быстрова сосчитала до десяти и почувствовала себя вполне сносно.

Соловьев, о чем-то беседовавший с Репниным, увидев бледную, словно мел, Яну, молча показал на стул у окна, помог ей сесть и негромко добавил:

– А твоя Пучкова оказалась не такой слабонервной. Даже не пискнула – с интересом изучила все фрагменты тела, что оставил нам преступник.

– Олег, давай не будем вдаваться в подробности, – слабым голосом попросила Яна. – Ты лучше расскажи, кого здесь убили, и что ты обо всем этом думаешь.

– Ну, значит, так, – перекатился следователь с носков на пятки и обратно, – убит известный писатель Марат Аркадьевич Заволжский. Слыхала, наверное, о таком?

– Это тот, который написал «Смелее, в бой, мой генерал»? – робко предположила Яна. – Она не очень хорошо была знакома с творчеством современных литераторов, но радио в машине все же иногда слушала. Во всяком случае, фамилия Заволжский частенько упоминалась в различных эфирах.

– Вот-вот, «смелее в бой», – подтвердил Соловьев. – Убит он был, вероятно, еще вчера, во второй половине дня. Во всяком случае, предварительный осмотр тела показал именно это. В дальнейшем медэксперты определят точное время смерти, – он обернулся на кровать. – Орудие убийства – предположительно что-то вроде меча, взятого, видимо, из коллекции хозяина. – Яна тут же вспомнила, как она проходила мимо полузакрытой комнаты, в которой висела шкура леопарда.

– Кто же его обнаружил? – все еще поеживаясь, спросила Быстрова. – Кому так повезло? – Ей было не по себе: она стеснялась своей слабохарактерности и хотела побыстрее начать помогать следствию. А увидев Маргошу, которая деловито, словно раскормленный голубь на базаре, расхаживала вокруг страшной кровати, она совершенно пришла в себя и даже встала со стула.

Соловьев тем временем отвернулся и о чем-то вполголоса спросил криминалиста.

– Так я и думал, – разочарованно протянул он, снова оборачиваясь к Быстровой, – никаких отпечатков…

– Ну, так кто первым увидел тело? – спросила Яна уже более твердым голосом Соловьева.

– Да соседка. Она и полицию вызвала. Кстати, очень интересная молодая дамочка, – хмыкнул отчего-то Олег. – Если хочешь, пойдем на кухню. Серега Репнин как раз начал допрашивать ее, так сказать, на скорую руку.

Они вместе прошли в кухню, которая, скорее, напоминала небольшую деревенскую избу: примерно сорок метров, обитые деревянными лакированными дощечками со всех сторон, впечатляли. Развешанные на стенах предметы домашней утвари «под старину», в «духе народных традиций» придавали «избе» вид музейной экспозиции. В глубине стояла встроенная кухонная мебель, тоже «с русским духом». А посреди «избы», словно гигантский гриб-боровик, высился дубовый стол на одной толстой ноге. Вокруг стола были расставлены ручной работы резные стулья с высокими спинками.

На одном из таких стульев и сидела красивая молодая девушка с огненно-рыжей копной волос («везет же мне сегодня на рыжих», – подумала Быстрова, вспомнив молодого хамоватого врачишку). Тонкой изящной ручкой рыжая девица трепетно сжимала белый батистовый платочек, которым изредка, с большой аккуратностью промакивала вокруг глаз. Вся ее заплаканная острая мордочка напоминала лисичку, во всяком случае Яна определенно сравнила ее с маленькой лесной хищницей. Рядом с рыжей сидел хмурый Сергей Репнин («ежик», как давно окрестили его Яна и Маргоша за непослушно торчащие во все стороны короткие волосы) и, включив диктофон, вполголоса задавал обычные в данной ситуации вопросы.

– Значит, вы говорите, Марина Витальевна, – прибавил «ежик» децибел своему голосу, увидев входящих в кухню Соловьева и сыщиц, – что Марат Аркадьевич вчера сам вам позвонил и попросил зайти?

– Да, – слабым, слегка подрагивающим голоском стала отвечать «лисичка», теребя воланчик пестрого шелкового халатика, – он позвонил мне и сказал, что неважно себя чувствует, что просит меня поскорее зайти…

– А почему именно вам он позвонил? – наседал «ежик», – вы были, простите, в каких-то особых с ним отношениях?

– Ну, как вам не стыдно! О чем вы таком говорите, – с укоризной взглянула рыжая на «ежа» и тут же снова опустила глаза. – Марат Аркадьевич, как бы это сказать, ну в общем, он платил мне за то, что я иногда прихожу к нему, убираю квартиру, когда домработница вместе с его семьей уезжает на дачу, покупаю продукты, даю лекарства… Знаете, – внезапно, словно вспомнив что-то хорошее, оживилась она, – Марат Аркадьевич ведь гений, он такой известный писатель, ему, естественно, не гоже заниматься хозяйством… Да и не умеет он этого делать… – Рыжая закашлялась, – не умел, простите, – она театрально промокнула платочком около глаз и снова затараторила, – вообще я ведь рядом живу, в этом же подъезде, только на шестом этаже. Родителей у меня нет… С детства… Ну, да это к делу не относится. Сначала с тетей Полей жила, а потом и тетя умерла. Но Марат Аркадьевич, он очень хороший…он не дал меня в детский дом сплавить. Стал моим опекуном, нянечку оплачивал, помогал с учебой в школе, в общем меня с детства опекал… Жалел, что ли… То подарок какой подарит на день рождения, то на Новый год сладостями завалит… И жена его, Наталья Николавна, всегда со мной очень приветлива. Она, когда я выросла, даже поручала мне заботиться о Марате Аркадьевиче, пока ее самой дома нет: доверяла. Потому что уже много-много лет мы все вместе тут… соседи…

Исчерпав, видимо, весь свой запас красноречия, рыжая замолчала и, деловито поправив на груди халатик, выжидающе уставилась на Репнина.

– В котором часу он позвонил вам вчера? – спросил Олег Соловьев, присаживаясь на один из резных стульев.

– Было что-то около пяти вечера, – задумалась на секунду Марина, – да, да, точно, я еще подумала, когда он позвонил, что на закате многим людям нехорошо делается – вегето-сосудистая система шалит, перестраивается к ночи.

– Вы медик? – удивленно вскинул брови Соловьев.

– Нет, а почему вы спрашиваете? – в свою очередь удивилась Марина.

– Ну вы про вегето-сосудистую систему так интересно рассказываете…

– Ах, это, – улыбнулась Марина, – так это я от тети Поли знаю. У нее все время гипертонические крисы были. Она и умерла-то после одного из таких вот крисов – сердце не выдержало… Поэтому я все про давление знаю, – вздохнула Марина.

– И что, пришли вы к Заволжскому около пяти вечера, что было потом?

– Ну, я дала ему лекарство, фенозепам. Он почему-то один боялся его принимать. Хотя таблетки эти очень успокаивают и расслабляют. А Марат Аркадьевич, как все гении, очень нервный был… Боялся иногда, особенно, когда плохо себя чувствовал, один оставаться… Вот я и приходила к нему, когда звал. Поговорим, поговорим, чайку попьем. Глядишь, он и улыбаться начнет. А то сначала его всего трясет, глаза безумные… Боялся он чего-то очень, – внезапно вскинула глаза рыжая на Репнина, – не говорил, правда, но я чувствовала. Он что-то скрывал ото всех. Боялся, а кого и чего, не знаю… Может, правда, это у него мания какая-то с годами приключилась… Кто их разберет, писателей этих… Мне, когда я спрашивала, всегда отвечал в полушутливом тоне: мол, не дай бог, Маришечка, узнаешь, сама с ума сойдешь…

– Так прямо и говорил? – спросила Яна. Она уже давно с любопытством разглядывала прозрачную бледную кожу с голубыми прожилками: свойство рыжих. Фарфоровая белизна личика девушки казалась какой-то ненастоящей, игрушечной. И Быстровой на ум почему-то пришла сказка об оловянном солдатике, влюбленном в фарфоровую статуэтку. – Как вы думаете, Марина Витальевна, Марат Аркадьевич не хотел вас расстраивать или просто отшучивался?

– Да не знаю я, – отрешенно пробормотала рыжая, – мне как-то все равно было… Это ведь только сейчас я вспомнила, когда такое несчастье случилось.

– Марина Витальевна, – снова подал голос Репнин, – а когда вы уходили, ничего необычного не заметили? Ну, может, при вас кто-то звонил Марату Аркадьевичу… Или заходил кто-то…