26 октября 1997 года, когда по улице Кеннеди, на следующее утро после нашей свадьбы, началась «1-я Пуническая война» с нами, Перина молчала. Мы проснулись в 6 утра от скандала на 1-м этаже, где проживала семья брата: крики, грохот, плач детей, хлопанье машинных дверей – наконец все стихло. Машина уехала. Детей увезли к матери. Причину мы так и не узнали. Возможно, Перина молчала потому, что, выйдя второй раз замуж, нашлись родственники, которые посмели назвать ее «женщиной легкого поведения». Возможно ли такое в цивилизованной стране, которой считается Италия?
Возможно ли такое в маленькой религиозной деревушке, в которой все исправно ходят в церковь и просят прощения за свершенные грехи? Или они просят об их прощении, чтобы выйдя из церкви вновь их совершать? Ведь можно опять попросить об их отпущении…
Возможно ли, что в христианской среде, претендующей на одну из самых справедливых религий в мире, сформировалось столь реакционное средневековое видение повторного брака? Тем более, когда речь не шла о модной в голливудском стиле смене партнера, а о выживании трех маленьких детей, оставшихся с одним родителем. Я знала историю жизни Перины еще до замужества с Вальтером и уже преклоняла перед ней колени. Знала, что именно Перина благословила своего младшего сына на путешествие за 2’200 км в далекий город Минск на встречу со мной. Я понимала, почему молчала Перина. Тем более непонятным, пугающим и отталкивающим было поведение семьи старшего брата, ведь он тоже был маленьким мальчиком, когда погиб его отец. Было ли его поведение стратегией борьбы за Виллу, когда, чтобы ликвидировать конкурента, его достаточно попросту облить грязью?
Так, на 2-й день после свадьбы, нам была объявлена война. Я назвала эту войну «Пунической», хотя в римской истории этот термин имеет другое значение. В нашем случае термин «пуническая» ассоциировался с глаголом «punire» – «карать».
Через несколько дней супруга брата с детьми вернулись в дом и начались запреты.
Война состояла в том, чтобы запрещать нам все и в любой форме. Нам запретили пользоваться туалетом и ванной после 20 часов и до 7 утра, мотивируя это тем, что на 1-м этаже слышался шум воды. Мне, родом с «дикого востока», «страны третьего мира», пришлось с ужасом знакомиться с методами «дикого запада». На «диком востоке» подобные методы мне были неизвестны.
Затем «Пуническая война» расширила свой фронт вплоть до абсурда. Любые наши вещи в ванной бросали на пол, на кухне – в мусорку.
«Расходуете много газа».
«Расходуете много электричества».
«Много воды», – говорили нам. Мы вынуждены были принимать ванну 1 раз в неделю, друг после друга. Когда мы шли спать, все двери открывались настежь и звук телевизора усиливали. В нашей спальной комнате разрешали держать температуру не выше 13°С, поэтому мы называли ее «комнатой пингвинов». Когда звонили друзья сына или его учителя, нас не звали к телефону, а им отвечали грубо. Потом сыну запретили играть в саду и закрыли все помещения общего пользования на ключ.
Муж в 6 утра уезжал на службу.
Дома мы собирались только вечером. Было очевидно, что Вальтеру очень не нравилось давящее поведение супруги брата, но мы старались не говорить на эту негативную тему. Это однако не было новостью – в том же контексте она вела себя и с первой женой Вальтера, которая была итальянкой.
Несколько месяцев нам удавалось сохранять хорошие отношения с родителями Вальтера, предвидя, что трудности могут появиться – мы были вынуждены проживать все вместе на 2-м этаже, где была одна кухня. Мы боялись доставить проблемы родителям. Они были на пенсии, и мы хорошо понимали, что не могли диктовать наши условия, нужно было мирно уживаться всем вместе. Это было вполне возможно, чтобы 5 человек мирно жили на площади 120 м2.
Между тем все чаще слышался недовольный голос супруги брата, когда она говорила с матерью Вальтера. И наши отношения с его родителями начали портиться. Контроль был тоталитарный. Приказы исходили с 1-го этажа, и весь 2-й этаж, родители и мы, должны были быть в подчинении.
Начались проблемы с приготовлением пищи. Каждое наше появление на кухне вызывало скандалы – отчим Вальтера уже был настроен против нас.
Родители повышали голос и тут же с 1-го этажа прибегала «скорая помощь», супруга брата, «спасать родителей». Нам стоило большого труда выдерживать цивилизованное поведение, и в ответ на крики и обзывания улыбаться и спокойно здороваться с ними. В течение недели мы только ночевали в доме. В выходные было тяжелее выдержать отвратительный психологический климат на Вилле, и мы куда-нибудь уезжали. Часто проводили выходные в зоопарке Ле Корнелле возле Бергамо. Кушали, где придется, и наслаждались миролюбивым животным миром зоопарка, где жирафы с удивленными глазами играли друг с другом, мудрые слоны дружелюбно протягивали хобот в поисках чего-нибудь вкусненького, обезьяны резвились на ветках – животный мир жил своей мирной жизнью и казался нам намного мудрее жителей Виллы на «демократической» улице Кеннеди.
В этот период времени муж написал письмо моим родителям. В некотором смысле он извинялся перед ними за весь тот обструкционизм, который устроили нам его родственники.
В сущности, я подумывала вернуться в Минск, у нас была 3-х комнатная квартира и дача в 25 км от города, мало оплачиваемая, но любимая работа, которую директор института, будучи наслышан о жестоких судьбах русских соотечественниц за рубежом, обещал сохранять в течение 3-х месяцев после моего отъезда.
Мне было досадно, что мой сын, который учился в Минске в одной из лучших английских специализированных школ, терял год обучения. Мой ребенок вырос в сердечной обстановке. Ни я, ни он не ожидали встретить в этой маленькой деревушке столько зла и ненависти.
Жестоко было оценено 10-летним мальчиком поведение семьи брата.
Однажды осенним вечером мы стояли с ним на балконе, смотрели на звездное небо и разговаривали.
«Как ты думаешь, что мы должны делать?», – спросила я сына. – Ты знаешь, что в Минске у нас 3-х комнатная квартира и дача. Вопрос школы мы решим. Я готова уехать обратно», – сказала я.
И сын ответил мне следующее: «Как же мы оставим Вальтера на растерзание этим волкам?»
Я поговорила с Вальтером – он должен был принять решение, я не хотела, чтобы он из-за меня потерял все.
Однажды осенним вечером мы с Вальтером стояли на балконе, смотрели на звездное небо и разговаривали.
«Как ты думаешь, что мы должны делать?, – спросила я. – Цена нашей свадьбы слишком велика. Они хотят лишить тебя дома. И они не хотят знать ни обо мне, ни о моем сыне. Мы готовы уехать обратно. Решай. Я готова уехать – не хочу, чтобы ты из-за меня лишился своего дома».
Вальтер решил так: раз его родственники второй раз поставили его перед выбором – ОНИ или ЕГО ЖЕНА, он выбрал нас, свою семью. У него уже был похожий опыт с родственниками и 1-й супругой, итальянкой по происхождению. К счастью, у нас было полное взаимопонимание.
Отъезд отменялся и мы решили бороться на нашу семью.
Сын понимал нашу ситуацию, но ничего мне не говорил. Но однажды, уезжая в школу, сказал: «Мамочка, мне очень жаль, что ты вынуждена находиться в этом доме весь день, я-то в школе…»
Я посещала курсы итальянского, но не каждый день, и была вынуждена переносить поведение жителей дома. Тогда я записалась в библиотеку, куда ходила читать книги.
На курсах языка заметили мое грустное лицо, часто заплаканное. Я понимала, что было странно видеть такое резкое изменение – от счастливого лица невесты к изнуренному домашними проблемами. Я не привыкла рассказывать о своих проблемах, обычно решая их сама.
Однако нам нужна была помощь и когда Луиза спросила, что со мной происходит, я рассказала ей о ситуации в доме. Выслушав меня, она, со свойственным только сильным адвокатам резким видением ситуации, спросила:
«Твой муж на твоей стороне или на стороне супруги брата?»
Такой оборот событий даже не приходил мне в голову – иначе я бы не вышла замуж. Так я узнала, что похожие ситуации нетерпимости к иностранцам, в борьбе за недвижимость, не были здесь редкостью. Луиза была одной из тех немногих итальянцев, кто помог нашей семье благополучно выйти из этой неприятной ситуации. Через год она сдала государственный экзамен, став адвокатом, открыла свое бюро и мы на долгие годы сохранили с ней и ее семьей дружеские отношения.
Оказалось, что «лицо», на котором написаны все трудности жизни, было и у сына, поскольку однажды меня вызвала в школу его учительница. Кармела начала разговор со мной издалека – спрашивала обо мне, о моей семье, профессии. Мне нечего было скрывать, и я рассказала Кармеле, что у меня звание кандидата наук по биологии (Ph.D.), что я 23 года проработала в исследовательской лаборатории в Академии Наук, училась и работала с 17 лет, что моя мать заслуженный и известный тележурналист, бывший главный редактор редакции для детей и юношества Белорусского Государственного Телевидения, что мой отец историк.
После моего рассказа Кармела поведала, что сын очень обеспокоен домашним климатом, который создался на Вилле. Я узнала, что он поделился с учительницей некоторыми «новыми» и непонятными ему концепциями. Так, 11-летний ребенок не мог понять, почему его мать, научного сотрудника, кандидата наук, в «Кошкином Доме» называли «проституткой». Мой сын ни разу не обмолвился со мной об этом, он молча перенес наше проживание в течение 1 года и 3-х месяцев в этой циничной обстановке. Думаю, и для него этот опыт расизма и неоправданной жестокости был в новинку.
Через несколько лет, когда мы уже жили в мирной и здоровой обстановке, он поделился со мной, сказав: «Знаешь, мама, мне кажется, что мы прожили 1 год и 3 месяца в концлагере».
После того, что я узнала из рассказа учительницы, мы не могли более оставаться в этом доме и начали готовить план ухода. Однако сразу не могли уйти и снять жилье – у Вальтера была обычная зарплата офисного служащего. Мы хотели уйти, как только сможем. Мы перенесли и другое спланированное событие – рождение дочери. Из наших растоптанных планов осталось только имя.
Чтобы немного сдраматизировать нашу ситуацию во время более, чем годового проживания на Вилле, мы ассоциировали ее название с русской пьесой известного и очень любимого в России поэта для детей Самуила Маршака. В главных ролях выступают различные животные, пьеса учит детей быть справедливыми. Мы были в роли котят.
Котята
Тётя, тётя кошка,
Выгляни в окошко!
Есть хотят котята.
Ты живёшь богато.
Обогрей нас, кошка,
Покорми немножко!1
Затем «доброжелатели» принялись за кошку Вальтера, чудесную белую породистую персидскую кошку по имени Фата Моргана. Злоба обитателей «Кошкиного Дома» обернулась и против нее. Моргане вдруг запретили входить в дом и били ее шваброй. В этой «фашистской истории» было странным видеть «молчание ягнят», детей брата, которые раньше играли с кошкой, а когда для мохнатой белой охотницы настали тяжелые времена, с жестокостью обходили ее. Бедной Фате было не понять, почему настроение обитателей огромной Виллы вдруг мутировало и ей приходилось зимой жить на улице. В конце концов Моргана заболела пневмонией, потеряла брюшную шерсть, и я колола ей антибиотики. Чтобы спасти кошке жизнь, мы отдали ее хорошей знакомой Вальтера Мэри в Милане. У Морганы появился друг по имени Вик, они подружились и даже вместе воровали сосиски из хозяйского холодильника.
Затем детям запретили с нами разговаривать. Было грустно наблюдать, как младшая 6-летняя девочка проходила мимо и не отвечала на наши приветствия.
Жизнь в «Кошкином Доме» становилась все более напряженной. Психологический климат был настолько невыносимым, что мы не могли ни жить, ни учиться, ни работать, а об отдыхе и говорить не приходилось. Нужно было уходить, чтобы сохранить здоровье. Уходить – означало, что я должна найти работу.
Началась зима 1998. Пошли дожди. Все труднее стало коротать время вне дома. Но у нас появилось много друзей, и мы часто ходили в гости. Однажды мы вернулись домой под дождем и обнаружили, что электрические ворота не открываются. Вальтер зашел к брату узнать, как войти в дом, но он ответил, что изменил код. Вальтер позвонил мужу Чезарины, который был электриком, спросив у него код ворот, но ответ был, что он изменил код по просьбе брата. Это означало, что мы не должны были входить в дом. Шел сильный дождь. Мы все же вошли в дом, поскольку он принадлежал также и Вальтеру. Это была открытая война с нами.
О проекте
О подписке