На периферии сознания замаячила мысль о папе. Что если попросить деньги у папы? Он пришлёт, и… маме просто можно будет ничего не говорить. Можно будет вернуть ей папины деньги вместо тех, что были у меня с собой… Но сможет ли папа прислать столько же? И смогу ли я набраться дерзости и вообще об этом попросить?

До общаги мы добрались, когда уже темнело.

Дядя Володя сразу заметил наши похоронные лица и учинил допрос.

Ох, девочки, девочки… – качал он головой. – Ладно, что сделано, того не воротишь. А может быть, и воротишь… – хитро улыбнулся он. – Чувствую, пора звонить Батору!

– Дядя Батор! Дядя Батор! – расцвела Алёна.

И через час мы уже садились в машину к дяде Батору и мчались по вечерним улицам Петербурга.

Дядя Батор оказался земляком и другом дяди Володи. К тому же он имел какие-то связи в бурятской мафии и мог за один вечер вернуть мои двадцать тысяч. Я воспрянула духом.

Мы высадились на канале Грибоедова и спустились в полуподвальную бильярдную.

– Так, девчонки, рассказывайте, как было дело, – велел дядя Батор. – Что за люди, как одеты, что говорили…

Мы с Алёной, немного взбудораженные атмосферой бильярдной, наперебой стали рассказывать и изображать в лицах то парня, то тётку.

– В паре, значит, сработали, – кивнул дядя Батор.

– Кто в паре? – спросили мы недоумённо.

– Ну вы так и не поняли, что ли? Тётка-то подставная была. Это ж все спектакль для вас разыграли. Вы бы её никогда не переплюнули с её деньгами. У неё их знаете сколько в сумке, этих денег? У таких вот, как вы, дурочек, насобирала…

Мы примолкли. Осознавать глубину своей глупости было непросто.

– Ну а дальше? – поторопил Батор. – Как всё закончилось?

Я пошла снимать с карты две тысячи…

– А! На мороз, значит, ходила.

– Мороз? – переспросила я.

Ну, выражение такое – «ездить на мороз». Когда клиент не только всё отдаёт, что при нём, но ещё и домой едет за деньгами или идёт в банк. Две тысячи для них – это копейки… Не стали связываться…

– А если бы было больше?

– С тобой бы пошли вместе. И пошли бы, и поехали, такси бы вызвали, тоже подставное… Всё отработано!

Мне хотелось закрыть лицо руками, чтобы никого не видеть и чтобы меня никто не видел.

– Ладно, – улыбнулся Батор. – Может, ещё можно вернуть хотя бы часть. Я тут позвонил одному человечку, он подскочит, переговорим с ним…

Пока ждали «человечка», мы ужинали, пили чай, а дядя Батор с дядей Володей сменили тему и предались воспоминаниям, хохоча и хлопая друг друга по плечу.

А потом к столику подошёл «человечек», Батор спрятал улыбку и вышел с товарищем на улицу. Вернулся спустя несколько минут.

– Всё узнал, – подвёл он итог. – Да, был сегодня такой случай, но мы опоздали, деньги уже дальше пошли. Если бы раньше немного подсуетились, можно было бы хоть половину отжать…

И вот тут мне наконец захотелось заплакать.

Алёна с папой заметили это и стали меня веселить.

– А что, Батор, давай девчонок покатаем по Питеру?

И мы поехали кататься.

На следующий день я позвонила папе, рассказала о случившемся и попросила прислать сколько-нибудь денег. Папа долго задавал вопросы и огорчался моим ответам. Прислал шесть тысяч.

Объявили результаты экзаменов. Алёна получила двойки и не прошла. А моих баллов хватало только на платное обучение. Я отправилась к Даше с Женей попрощаться и заодно отчитаться маме по телефону насчёт экзаменов. Про деньги я пока говорить не решилась.

– Сколько стоит платное? – напирала мама по телефону.

– Сорок две тысячи в год!

– В общем, сиди там и не дёргайся. Я буду платить. Я готовилась, я уже всё решила.

– Нет, мама, нет, ни за что на свете! Никакого платного! Поступлю на следующий год. Я как раз разобралась, что тут за требования…

Препирались мы долго. Мама называла меня «глупым ребёнком», хвалила за баллы и уверяла, что на бесплатное можно поступить только по блату.

Знала бы она о проклятой Апрашке…

Нет. Конечно, никакой платной учёбы я не заслуживала.

Алёна осталась в Питере, чтобы весь будущий год ходить на курсы. Мы обменялись адресами и обещали друг другу писать. Так и не признавшись маме, я купила билет на папины деньги и поехала домой.

В поезде лежала на верхней полке лицом к стене и едва реагировала на реплики нижнего соседа-кавказца.

– Совсем не ешь ничего, девушка, болеешь, что ли?

– На диете… – чуть слышно отвечала я.

Я ничего с собой не взяла в дорогу и почти ничего не съела за трое суток. Не хотела менять оставшиеся купюры. Я всё не могла расстаться с мыслью, что можно как-то замазать этот инцидент. Отдать маме остаток денег и сказать, что остальное я протранжирила. Но такая версия не годилась хотя бы потому, что я никому не успела купить подарков. Хороша бы я была: спустила все деньги, а маме с сестрой даже крошечного сувенирчика не привезла.

Вокзал, маршрутка, остановка. Я иду к дому сквозь берёзовую рощу и на середине останавливаюсь. Я так ничего и не решила! Что говорить? Как объяснять?

Еле передвигаю ноги.

Но вот и дом, и лестница, и дверь. Мама встречает меня, как будто я пришла со щитом. Она гордится даже тем, что я набрала баллы для платников.

– Мама, – говорю я с порога, – в Питере со мной кое-что случилось. Нехорошее.

Мама с ужасом оглядывает меня. И я всё рассказываю, монотонно, на одной низкой ноте, время от времени набирая в лёгкие воздуха.

– Всё понятно, – заключает мама, – это же цыганка была, да? Цыганка?

– Ну… не знаю…

– Это гипноз, Танечка… Они кому угодно могут голову заморочить – хоть профессору, не только тебе… Были случаи.

Неужели мама меня ещё и оправдывает?! Но вот она наконец переключается на другую мысль.

– Подожди, – говорит она, – так а на какие деньги ты там жила? Ты на что билет-то купила?

– Мне прислал… папа, – сознаюсь я и заливаюсь краской. Слово «папа», как обычно, даётся мне плохо.

Мама срывается с места, бежит в ванную и запирается. Из-за двери я слышу её громкие рыдания. Подхожу и тихонько скребусь:

– Ма-ам… Ну ма-ам… Ну прости меня, ну пожалуйста…

– Уйди! – говорит мама страшным голосом, и я ухожу в комнату пережидать. Хочется свернуться в комок, превратиться в точку, исчезнуть.

Всё противно, и я себе противна. Чувство непоправимого меня душит. Бесконечная мысль движется по кругу: а если бы я не взяла с собой эти деньги… А если бы не пошли на Апрашку… А если бы я просто сказала: «Нет, мы не будем в этом участвовать»? Сколько возможностей, и все упущены. Мечтать о прошлом бессмысленно. Если только о будущем, в котором можно будет искупить вину.

«Тупица, – корила я себя и не могла остановиться. – Купилась на лохотрон. Мама копила, работала на трёх работах, а ты…»

– Сколько он тебе дал? – мама, заплаканная, появляется на пороге комнаты.

– Шесть тысяч.

Мама отсчитывает шесть тысяч, резко бросает на мой стол:

– Чтобы сейчас же взяла эти деньги и отнесла ему.

– Да я…

– Почему ты не позвонила мне? – с надрывом спрашивает она. – Ты хоть знаешь, у кого ты просила? Да ваш папаша всю жизнь давал какие-то копейки на маршрутку! Один раз не выдержала и написала ему, нужны были деньги на твоё лечение. И что ты думаешь? Без толку! Мне денег не даёт, а вам даёт на шоколадки – вы и рады, добрый какой папа, посмотрите-ка! А тёте Тамаре он знаешь что сказал?

– Ну, мама, такого уж быть не могло, – не выдерживаю я, – это тётя Тамара что-то перепутала.

– Быстро дуй к нему и верни ему деньги. И только попробуй не отдать! Или он тебе больше дал? Обманываешь?

– Нет! Не больше!

Я беру деньги, выхожу из дому и направляюсь к папе. Ехать долго, с пересадками. Нет, думаю я, это какой-то бред, такого быть не могло. Я вспоминаю соседку по огороду, тётю Тамару. Ну, она приятельствовала с родителями, но нельзя сказать, что дружила. Она могла неправильно понять, перепутать или, в конце концов, даже оклеветать! И вот так, из-за этой ошибки, мама все эти годы думает, что папа такой бессовестный и отказывался кормить своих детей? Хотя нет… Кормил или не кормил – это же факт. Не может же мама говорить «не давал денег», если он на самом деле давал? Значит, не давал? Но почему?

А может, ему самому не хватало? Не было денег – и всё? А сейчас вот появились – и он выслал?

К папиному дому подходить тоже как-то непросто. Как я ему всё это объясню? Или это он будет что-то объяснять?

Папа встречает меня на пороге растерянный.

Он живёт в уютной квартире с новой женой и двумя толстыми кошками. Мы с Полиной иногда ходим к нему в гости. Папина жена вкусно нас кормит, после обеда мы тискаем толстых кошек и пытаемся общаться. У Поли с этим полегче: она старше и папа для неё подольше успел побыть папой. Мне сложнее: я никогда не знаю, о чём говорить.

О самом папе я могу рассказать довольно много. Он фотограф, летает на дельтаплане и фотографирует город с воздуха. Поднимает тяжёлые гири и бегает по утрам. Умеет что-то вытачивать на токарном станке, рыть колодцы, строить и ремонтировать. Казалось бы, так много увлечений, но я никогда не могла сказать, о чём он думает, когда поднимает гири или летит на дельтаплане. Что его волнует. Есть ли у него какие-то проблемы. Счастлив он или нет… Папа был немногословен и о главном никогда не говорил. А спрашивать я не решалась, как будто такие вопросы задают на специальном языке, который я пока не освоила. Если бы меня спросили, хороший ли человек мой папа, я бы ответила, что да, пожалуй. Но меня всегда удивляло, что он – мой родственник, да ещё и такой ближайший. Что во мне есть его гены, что я на него похожа. Папа казался мне странным.

– Привет! Заползай! – пригласил папа, и я вошла в прихожую.

– Слушай, пап, – начала я скороговоркой, – в общем, мама просила тебе вернуть эти деньги. Спасибо тебе, и извини, в общем, вот… Пойду я…

– Подожди-подожди-подожди… – замотал папа головой. «Подожди» он произносил с мягкой «ж»: «подож'и». – Ну-ка проходи.

Я послушно разулась, прошла и села в кресло. Папиной жены не было дома.

– Это что ещё такое? – спросил папа и неловко рассмеялся.

Я пересказала то, что услышала в этот раз от мамы. Когда дошло до реплики тёти Тамары, я посмотрела на папу строго: в конце концов, если это правда, то хорошо бы услышать и объяснения.

У папы с лица не сходила растерянная улыбка.

– Какая ещё тётя Тамара? – Брови его поползли вверх. – Откуда она это взяла? Кому она это сказала?

– Ну какая-какая? Обыкновенная тётя Тамара, с огорода, – сказала я и начала раздражаться.

– Ерунда какая-то.

Папа снял очки и принялся протирать их клетчатым платком.

– Всё, пап, я пойду! – вскочила я с кресла.

Никогда мне не узнать никакой правды. От папиной неловкости и мне было неловко. Очень хотелось остаться одной и попытаться не думать обо всём случившемся.

– Подожди-подожди… – запротестовал папа и ухватил меня за локоть. – Ты что? Ты поверила? Ты сердишься? Не отпущу, пока не скажешь, что не сердишься. – И он уверенно сжал мою руку.

На мгновение мне стало страшно. А что если папа меня действительно не выпустит? Папа очень сильный. А что если он маньяк-убийца и это и есть тайна, которую они с мамой зачем-то хранят сообща все эти годы?

– Папа, пусти! – крикнула я и задёргала рукой.

– Не пущу! – сказал папа и продолжал неловко смеяться.

Выглядело всё это очень некрасиво.

– Я не сержусь, – наконец сказала я. – Всё нормально.

– Точно?

– Ага. Давай, мы ещё с Полей к тебе приедем в воскресенье…

– Ну ладно, – сказал папа и выпустил мою руку.

Через минуту я уже шла к остановке. И я действительно не сердилась.

На будущий год я опять набрала баллы только на платное обучение. И мама меня уговорила – я осталась учиться в Питере. Красную коробочку со стопками я почему-то хранила и взяла с собой. Иногда в общаге я разливала в них вино для гостей и говорила: «А вы знаете, сколько стоят эти стопки? Двадцать тысяч!» «Да ладно!» – удивлялись гости, и я рассказывала связанную с этими стопками постыдную историю. Мне казалось, что, если буду её рассказывать, она перестанет быть постыдной.

Но я ошиблась.

Потом мне казалось, что стопки – хранилище моего стыда и от них надо избавиться. Нет, я не выбросила их, они со временем сами разбились одна за другой.

Но что толку – я до сих пор помню их и рисунок на коробке.

Ещё я мечтала, что вот пройдёт много лет, окончу я Муху, стану известным иллюстратором, буду получать огромные гонорары. А мама ведь когда-нибудь выйдет на пенсию, и вот тут-то я и пришлю ей двадцать тысяч рублей. И ещё много, много тысяч рублей! И мне наконец перестанет быть стыдно.

Но и тут я ошиблась.

Прошло много лет, мама вышла на пенсию. Известным иллюстратором я не стала, зато работаю на трёх работах и действительно высылаю маме деньги. Я выслала уже гораздо больше двадцати тысяч, но оказалось, это ничего не меняет. И думаю, дело не в инфляции.