Когда я устроился напротив стола, Марк Иванович заварил себе кофе и поинтересовался, что привело меня к нему. Про то, что я журналист, ему действительно сообщил практикант.

– Меня интересует дело Яны Подорожной. Помните такую? Самоубийство. Вы проводили вскрытие…

– Помню, – как-то слишком резко оборвал меня хозяин кабинета. – Давнишнее дело. Почему оно вас вдруг заинтересовало?

– Пишу статью о нем. С виду дело гладкое, но если приглядеться… Не все в нем понятно до конца.

– И что же в нем непонятного?

– Есть основания полагать, что Подорожная покончила с собой «со второй попытки». А это не слишком логичное поведение, насколько я знаю.

– Со второй попытки? – мой собеседник нахмурился, словно пытаясь понять, шучу я или обновление медицинской терминологии обошло его стороной. – Это как?

– Ну… не совсем по своей воле она спрыгнула.

– Хотите сказать, что ее убили? – уточнил Марк Иванович и тут же продолжил, не давая мне даже кивнуть в ответ: – Спешу вас разочаровать. Это было самое классическое самоубийство в моей практике. Падение с высоты. Характер повреждений соответствующий. Никаких намеков на постороннюю помощь.

Его ответ меня разочаровал. В нем не было ни тени сомненья. Получалось, что если посторонний и причастен к смерти девушки, то ничего оригинальнее доведения до самоубийства в этом деле не найти. Раздумывая над тем, какие еще вопросы задать Марку Ивановичу, я принялся невольно изучать глазами его стол. Хотя смотреть было особенно не на что: компьютер, пара простеньких ручек, линейка и несколько толстых медицинских энциклопедий, подпертых с двух сторон половинками носорога. Половинки были размером с мой кулак, металлические и явно тяжелые – иначе они бы просто не смогли удержать книги в вертикальном положении.

Поймав на себе пристальный взгляд хозяина кабинета, я смутился и поспешил сгладить неловкий момент:

– Красивая подставка.

– Подарок одноклассницы.

* * *

На следующее утро мать нашла мне с десяток дел дома, так что расследование пришлось приостановить. Но хотя новых сведений по делу Подорожной я получить не мог, замена сифона под ванной не могла помешать мне подумать над информацией, уже имеющейся в моем распоряжении.

К вечеру я свыкся с мыслью, что Яна совершила самоубийство, хотя и не по собственной воле. А раз так, то обидчика девушки стоило искать среди тех, с кем она особенно плотно общалась и к чьим советам прислушивалась. На основании газетных статей и телевизионных репортажей у меня сложилось впечатление, что Подорожная была не слишком компанейским человеком, и действительно близких друзей у нее не было. Ее родители к тому времени уже умерли. Оставалась только Дарья – старшая сестра и опекун.

Но чем ей была выгодна смерть Яны? Вряд ли Дарья претендовала на наследство, учитывая ее состоявшееся на тот момент знакомство и последующий брак с иностранцем. А может, она устала отвечать за Яну? Тоже глупое предположение. Ведь Подорожной-младшей как раз исполнилось восемнадцать незадолго до смерти, так что Дарья больше не должна была заботиться о Яне. Или Яна тоже претендовала на Генриха Баума? Но про немца в контексте причин самоубийства Подорожной-младшей никто из моих коллег даже не заикался.

Я вздохнул. Хорошо бы было пообщаться с человеком, близко знавшим семью Подорожных.

Убирая нож и остатки фум-ленты в отцовский ремчемоданчик, я все еще размышлял над этим, когда в ванную заглянула мать:

– Закончил уже? Хорошо. Сейчас ужинать будем.

– Что на ужин? – спросил я, чтобы дать ей понять, что услышал.

– Котлеты с пюре и огурчики маринованные. Странно, что ты по запаху не понял. Соседка сверху уже порадовалась за папу. Мол, жена у него рукастая, – не без гордости добавила мама.

– А она откуда знает?

– Дома у нас такие, что соседи все знают, – улыбнулась мать.

Захлопнув крышку чемодана, я подумал, что дом Подорожных строился по тому же типовому проекту. А значит, и у них могла быть такая «соседка сверху», которая все про них знала.

* * *

Двор дома, в котором некогда жила семья Подорожных, был таким же, как и сотня других в нашем городе. Две пятиэтажки, башня в двенадцать этажей с дальнего торца и отгороженный узким газоном тротуар вдоль проезжей части. Посередине всего этого богатства располагалась детская площадка. По случаю хорошей погоды во дворе было шумно: лаяли собаки, на площадке бегали школьники лет десяти-двенадцати, игравшие в подобие казаков-разбойников.

– Мертвяк! Мертвяк! – то и дело доносился звонкий детский голосок. Ответом ему служил пронзительный общий визг.

Не в силах сдержать улыбку, я миновал двор и остановился перед третьим подъездом пятого дома. Именно здесь на втором этаже одиннадцать лет назад жили Яна и Дарья Подорожные. Окна двухкомнатной квартиры выходили в сторону подъезда. Сейчас они были чистые, закрытые с внутренней стороны тюлем с мелким рисунком – судя по всему, квартира принадлежала приличным людям.

– Жилье подыскиваешь, милок? – раздался позади меня хриплый голос.

Я обернулся. Передо мной стояла, опираясь на палочку, старушка лет за много. Эдакий божий одуванчик в вязаной кофточке и цветастом платочке. Смотрела она на меня пристально, но настроена была вполне доброжелательно. Во всяком случае, пока я правильно отвечал на вопросы – это я успел понять за время своей пока еще короткой журналисткой жизни.

– Нет. Я из газеты «Столичные вести». Пишу статью о старом деле.

Старушка покосилась на окна на втором этаже. Причмокнула, вздохнула, дохромала до лавочки у подъезда и только после этого произнесла:

– Это про самоубийство Яночки Подорожной что ли?

Я кивнул. Стоять не было смысла, так что я устроился рядом со старушкой.

– Столько уже писали о ней. Неужто думаешь, что новое узнаешь?

На вопрос я предпочел не отвечать. Как-то не хотелось волновать эту старушку своими подозрениями.

– Вы знали их? Может, расскажите что-нибудь? – спросил я.

– А что рассказывать-то? Обычная семья. Жили дружно, тихо. Соседи на них не жаловались. После смерти отца тяжело Ирине пришлось с двумя девчонками. Но справилась, вырастила, на ноги поставила старшую. Даша после смерти матери Яне мать и отца заменила: одевала, обувала, воспитывала. Ловко со всем управлялась, хотя бывало, что поутру с красными глазами на улицу выходила – все же она сама еще ребенком была. Потом замуж удачно вышла, заграницу уехала. Пару раз в год приезжает. Могилы родителей и сестры навестить.

– Вы говорите, приезжает? А когда последний раз была?

– Так еще не уехала.

– То есть она в городе сейчас? – моя везучесть начинала меня пугать.

– Да. Дома она. Тут, – старушка кивнула на подъезд. – В своей квартире. Она ведь ее как однокомнатную сдает, чтобы было, где переночевать, когда сама приезжает.

Я многозначительно хмыкнул. Обычно такая реакция побуждала собеседников продолжать говорить. Старушка не стала исключением.

– Ей продать советовали. А она говорит, мол, денег за нее много не выручишь. Да и не нужны, мол, деньги. Муж достаточно зарабатывает. А так память о родных, свой уголок на родине.

– А еще какие-нибудь «уголки» на родине у нее есть? – между делом поинтересовался я.

Старушка даже засмеялась:

– Откуда? Говорю же, тяжело Ирине – матери их – с двумя девчонками было. После смерти она все продала: и машину мужа, и дачу, и кое-что из имущества. Только эту квартиру и оставила, – старушка вздохнула: – Бедно они жили, но дружно.

– Получается, что же за все время Подорожные между собой ни разу не ссорились?

– Почему же не ссорились? Всякое бывало. И кричали так, что через этаж было слышно.

– А в ночь смерти Яны?

– Ругались, – без колебаний ответила старушка. – У меня бессонница тогда уже была. Так что я хорошо помню, как Яна поздно вернулась домой. За полночь уже было. Она почти бежала через двор. Потом несколько минут тихо было, а потом Дарья бранить ее начала. Но они тогда недолго совсем шумели: пару раз всего друг на друга и крикнули.

– А как Яна выходила из дома, вы видели?

– Нет. Я, как шум прекратился, снотворное выпила и легла.

Старушка замолчала. Я не спешил продолжать разговор. Нужно было сначала разложить всю информацию по полочкам. Хотя ничего особо интересного я не узнал. Только услышал подтверждение своему предположению о скудности наследства. Получалось, что у Дарьи не было причин желать смерти своей сестре.

– Скажите, а у Яны не было проблем с головой? – поинтересовался я. Ведь если девушку доводили до самоубийства, то внимательные окружающие не могли не заметить необъяснимых перемен в ее поведении.

Старушка посмотрела на меня менее приветливо, чем прежде.

– О покойниках либо хорошо, либо никак, – пробурчала она.

– Это понятно. Но все же? Я знаю, что на учете она не состояла. Но разве может абсолютно здоровый человек, без проблем по этой части совершить самоубийство?

Моя собеседница вновь усмехнулась, потом печально вздохнула:

– А кто же из нас без проблем? Я вот оккупацию пережила. Хлеб из придорожной травы ела. Шесть лет мне тогда было. Разве это могло пройти без следа? А Яночка с Дашей? Смерть отца в детском возрасте видели, мать похоронили. Это могло не тронуть?

– Сильно это на них отразилось?

Моя собеседница вновь вздохнула, посмотрела на двор, залитый теплыми солнечными лучами. Продолжила с заметной грустью в голосе:

– Когда про отца известно стало, Дашка выросла сразу. За одну ночь переменилась – мы все ахнули, когда наутро она с матерью на улицу вышла. А Яна плакала много. Она и до того много плакала. Отец ее утешал. А тут утешить некому было.

Старушка замолчала, провела рукой по глазам.

– Красивая была девчонка. Яркая такая, заметная, эффектная. Парни на нее заглядывались, но общаться с ними у Яны не получалось. Говорили, что слишком уж она рисуется. Мол, актрису из себя голливудскую корчит, а сама, хоть и красива, но и на наших подмостках играть не возьмут.

– На показ многое, значит, делала.

– Ну, многое или нет – это уж я не знаю … – старушка вздохнула: – Да что ты меня спрашиваешь? Ты к Дашке зайди. Она тебе из первых уст все расскажет.

– А не откажет? Ей наша журналистская братия надоела, наверное, еще десять лет назад.

– Если дурного про Яну говорить и писать не будешь, не откажет.

* * *

Дарья Баум открыла дверь сама. Лицом на Яну она была мало похожа – я отметил это еще в дни той шумихи. За прошедшее время непохожесть стала совсем очевидной. Дарья была копией своей матери, в то время как ее сестра – отца. А вот фигуры у девушек были на зависть сплетницам. И свои формы Дарья сумела сохранить.

– Добрый день! Вы по поводу квартиры? – приветливо улыбнулась она.

Тщательно подбирая слова, я озвучил причину своего визита. Про свои подозрения относительно смерти Яны ничего не сказал. Если Дарья была замешана в этом, она бы вряд ли стала со мной разговаривать.

– Нехорошо ворошить прошлое, – заметила девушка.

Пришлось соврать, что я не по собственной воле, что мне поручено редактором.

– Ладно. Проходите.

Пока я разувался, из ближайшей комнаты в коридор вышел мужчина средних лет в рубашке и брюках явно не российского пошива. Остановившись возле комода, он с подозрением взглянул на меня, потом обратился к Дарье:

– Was ist los?¹

– Все в порядке. Это журналист. Пишет статью про Яну, – успокоила его хозяйка квартиры.

– Oh mein Gott!² Им до сих пор не надоело? – возмутился мужчина.

Дарья погладила его по спине и мягко подтолкнула в сторону кухни.

– Сделай нам чаю, пожалуйста.

Мужчина вновь пробормотал что-то на немецком, но просьбу выполнять отправился.

– Это мой муж Генрих, – заочно представила его Дарья.

– Он говорит почти совсем без акцента, – заметил я.

– Да. Мы дома разговариваем на русском. Сыну полезно знать еще один язык. Да и мне так комфортнее.

Мы прошли в гостиную. Судя по отличному состоянию комнаты, именно это помещение закрывалось на замок, когда хозяйка квартиры уезжала из страны. Насколько запомнил я обстановку по фото и видео, за минувшие годы здесь ничего не поменялось. Только всяких мелочей на открытых полках стало меньше: уезжая, Дарья забрала с собой статуэтки, фотографии и прочие безделушки.

– Эта комната была вашей? – уточнил я.

– Да. Комнату Яны, к сожалению, я не смогу вам показать. Она неплохо держалась все годы, но последние жильцы не оставили там ни одного целого предмета. Устроили по пьяни драку, так что участковый мне в Германию звонил. Собственно, именно из-за этого и пришлось приехать раньше, чем планировали.

Мы расположились на диване. Я специально сел спиной к окну, чтобы видеть лицо своей собеседницы.

– Расскажите мне о вашей сестре. Что за человеком она была?

Дарья пожала плечами.

– Красивая, временами взбалмошная, умеющая обратить на себя внимание, – обронила она. Даже спустя столько лет вспоминать сестру девушке было непросто. – Честно говоря, не знаю, что может вас заинтересовать.

– Вы были в курсе ее личной жизни?

– Что вы имеете в виду? – нахмурилась Баум.

– Ну, вы знали, что она встречается с Дмитрием Роговым?

– Ах, это! – девушка сцепила на груди руки, невольно демонстрируя, что не имеет большого желания вспоминать об этом. Но все же заговорила: – Не любила она его никогда. Не могла любить – она Димку совсем не знала. Нафантазировала себе невесть что после пары моих рассказов. А если бы поближе с ним пообщалась, так сразу бы поняла, что не ее это человек. Были у него черты, которые Янку бы взбесили.

Не в силах усидеть на месте, Дарья встала и принялась мерить шагами комнату.

– Янка – она идеалисткой была. Полутонов не допускала.

– Так они, получается, не встречались? А как же то, что они в день смерти Рогова поругались?

Дарья остановилась, бросила на меня исподлобья осуждающий взгляд.

– Одному Богу известно, о чем они говорили. Так что если вы не Бог, я бы попросила вас не упоминать об этом в вашей статье.

Я кивнул. Богом я не был, да и не так уж меня интересовали отношения Яны и Дмитрия. Особенно, если никаких отношений не было.

– И все же после смерти Рогова ваша сестра изменилась. У нее началась депрессия?

– У нее была хроническая депрессия, – заявил Генрих, вошедший в комнату с двумя чашками чая.

Дарья попыталась одернуть его, но немец продолжил:

– Ей не нравилось все, что происходило вокруг нее. Ну, разумеется, кроме того, что происходило с ней лично. Она требовала слишком много внимания к себе!

Дарья ухватила мужа за рукав, вынуждая обратить на себя внимание.

– Ты ее не знал. Не надо говорить плохого.

– Но ты же сама говорила…

Не договорив, Генрих обиженно поджал губы. Видя, что ему совсем не рады, он отошел в угол и простоял там молча до окончания нашего разговора.

– Временами с ней действительно было очень сложно. Такой уж характер, – потупив взгляд, пояснила Дарья.

– Вы часто ругались с ней?

– Ругались? – как будто искренне удивилась Дарья. – Нет, мы скорее спорили. Особенно поначалу. Я не настолько старше ее, чтобы она моментально меня слушалась.

– А в день своей смерти как вела себя Яна? Что-нибудь странное было в ее поведении?

Дарья пожала плечами.

– Разве только то, что она выдумала, будто хотела покончить с собой на том мосту, где ее потом нашли. Говорила, что уже стояла на краю бездны, но какой-то мальчишка остановил ее.

Я почувствовал, что сердце в моей груди забилось чаще. Получается, кто-то знал о нашей с Подорожной встрече на мосту и точно так же, как и я, утаил эту информацию от следствия. И этот кто-то – старшая сестра погибшей.

– А это, действительно, произошло? – подал я голос.

– Нет, конечно, – отмахнулась Дарья. – Янка вечно выдумывала всякие глупости.

– Вы из-за этого поругались с ней той ночью?

Дарья замешкалась на миг, но потом подтвердила предположение кивком.

Получается, это неверие и стало толчком к повторению попытки самоубийства? Яна Подорожная обиделась на сестру и… И это, в самом деле, было самоубийство, которое намеренно никто не вызывал?

Задав еще несколько вопросов, чтобы последний ответ Дарьи не выглядел главным во всем разговоре, я минут через пять вышел из квартиры. Внизу хлопнула входная дверь, послышались уверенные шаги на лестнице.

– Здравствуйте, – растерянно проговорил я, когда на нижней ступени пролета увидел Марка Ивановича.

– Добрый день, – кивнул он мне в ответ.

Он продолжил подъем по лестнице. Я приступил к спуску. Дойдя до входной двери, я распахнул ее, потом посильнее хлопнул, чтобы создать иллюзию того, что вышел на улицу. Сам же вернулся внутрь подъезда и затаился.

Как и предполагал, вскоре я услышал осторожные шаги. Судмедэксперт остановился на площадке второго этажа, огляделся, прислушался, после чего позвонил в дверь квартиры Подорожных.

– Марк! – прозвучал радостный голос Дарьи.

– Тише! Журналист к тебе приходил?

– Да…

Получив ответ, Марк Иванович втолкнул девушку в квартиру и поспешно закрыл дверь.

– А если это было самоубийство, к которому никто не причастен, то к чему такое поведение? – прошептал я. – И почему мнения Генриха и Дарьи о Яне так сильно расходятся? Не мог же он настолько «не знать» сестру жены?

Прикусив в задумчивости губу, я отправился домой.

* * *