Тиражи росли, бесплатная городская газета набирала популярность. Белогорцы, привыкшие, что в районке о них пишут мало и коротко, с удовольствием читали о своих новостях и проблемах подробно. Начала расти команда – теперь она состояла уже не только из Ирины и бухгалтера, к ним добавились журналист и фотокор, верстальщик, рекламный агент. Она была ответственна за то самое настоящее дело, о котором так мечтала, за своих работников и благополучие их семей.

И вот теперь взять и всех огорошить: всё, поделали газетку – и баста, я иду продолжать свой род, а вы тут сами, как хотите. Оригиналке Ирочке опять приелся ее имидж – из жгучей брюнетки становится миленькой блондинкой, меняет английский пиджак на что-то розовое и в оборочку – наигралась в газету и собирается играть в дочки-матери. После двух провалов взять – и еще раз всё провалить и продемонстрировать свою никчемность и безответственность – стоило тогда начинать? Или взять и всех удивить – погнаться за двумя зайцами…

Да нет, Ромка никогда не будет требовать от нее чего-то вопреки здравому смыслу, он же всё понимает.

Или нет?

Неужели ей не почудилось – и ее Ромочка, погруженный по уши в свою науку и далекий от всего бытового еще больше, чем она, созрел до отцовства?

Это было смешно, но Ирина вспомнила, как в начале лета они ходили в гости к Игорьку, двоюродному брату Романа, поздравлять с новорожденным. У Игоряши был такой же самодовольноглупый вид, как у всех молодых отцов, – словно он лично сделал что-то выдающееся. Женечка, его жена, казалась чуть живой после кесарева – до визитеров ли им было? Над слабеньким, страшненьким, не совсем допеченным младенцем кудахтали бабушки. Ирина всегда панически боялась грудничков, которые ни с того ни с сего начинают орать – и непонятно, что с этим делать. В ее родительской семье малышей не было, она никогда не видела, как с ними возятся. А Игоревич как раз как заорет! Конечно, она поторопилась откланяться, едва вручив подарок.

А ведь Рома был, очевидно, опечален, когда она сбежала от писклявого младенца и сюсюкающих теток! Неужели огорчился отсутствию в ней инстинкта наседки? Ирина расстроилась еще больше. Правда, тогда она подумала, что он просто недоволен тем, что не соблюдены приличия: надо было тоже немного посюсюкать и тогда уж уходить – Ромочка ведь такой правильный.

А может, ни до чего он не созрел, а только хочет, чтобы всё было как у людей? У брата появился наследник – и ему надо? И ведь никогда не скажет прямо, будет ждать, изводить своим печальным взором – догадайся, мол, сама. А она возьмет – и не догадается.

Или все-таки показалось? Расстроилась из-за нелепой дружбы с мальчишкой и напридумывала на пустом месте…

Лучше бы не было этой паузы в сонном салоне автобуса! Лучше ходить и ходить, сбиваясь с ног, слушая одного экскурсовода за другим.

Когда закончится этот ужасный дождь?! Когда вернутся эти экстремалы?! И как это некоторые умудряются так сладко дремать?!

Лена Берестова дремала, удобно устроившись в кресле. Наконец-то можно отдыхать по-настоящему. Ребенок весь день ведет себя образцово, что на его языке переводится как извинение. Кому нужны формальные вымученные монологи? Если сам всё понимает, нравоучения ни к чему. Видимо, вчерашняя вспышка – это все-таки возраст и гормоны, тут лучше не пережимать.

То, что сын уже час бродит под дождем по мокрому лугу, ее не очень тревожило. Николай мог заболеть скорее в ограниченном пространстве, на воле же его бодрость и энергия возобновлялись сами собой. Еще маленький, он мог долго идти, не уставая и не жалуясь, к чему-нибудь новому и интересному, всегда быстро осваивался в незнакомых местах, никогда не терялся, а уж родной город изучил во всех подробностях еще в начальной школе – или раньше?

И если то, что каждый ребенок в чем-то талантлив, – не общее место, а явление живое и бесспорное, – у Ника был талант первопроходца. Лена, осознав это, опечалилась: ведь мало иметь способности, надо еще, чтобы они пришлись вовремя. Имеющий дар отличать съедобные растения от несъедобных и ядовитые травы от лекарственных вряд ли разовьет его и приспособит в наше время и, скорее всего, будет считаться посредственностью – так же как человек с задатками великого физика не был бы востребован, родись он в каменном веке.

Что же делать с архаичным дарованием сына, когда все земли уже открыты, поделены и переделены и нанесены на карты? Кстати, он и карты прекрасно рисует… Куда легче разобраться с талантом, универсальным для всех времен, музыкальным или изобразительным.

И всё же, не зная, как направить способности сына в мирных целях, Лена в глубине души ими гордилась. Та же искра божья озаряла открывателей русских земель – Дежнёва, Хабарова, братьев Лаптевых, Лазарева, плывущего в Антарктиду. Национальный тип в Ленином представлении делился на два былинно-сказочных образа: Илью Муромца, лежащего на печи и грозно встающего с нее в минуту опасности, и неугомонного Ивана-царевича, которого всё несет и несет за приключениями в тридевятые царства на самых неожиданных видах транспорта. Ничего, ее неуемный Николай сам прекрасно найдет, куда себя приспособить. В крайнем случае, в каком-нибудь экзотическом виде спорта, как Рома Голубев…

То, что сын подружился со взрослым мужчиной и весь день наступает Роману на пятки, Лену совершенно не беспокоило – Ник всегда заводил необычные дружбы. Одно время возился с шестилетним малышом, подолгу о чем-то разговаривал, плавать учил на озере. А недавно привязался к одинокому старичку, помогал ему, как настоящий тимуровец, – как это ни странно для современного мальчишки. И ничего ей не рассказывал, как о своих детских походах на рынок. Лена не вмешивалась: конечно, ему не хватает дедушки, ее отца, они ведь так дружили.

Логичнее было бы предположить, что ему не хватает собственного отца, но подобные мысли просто исключены. У них эта тема не поднималась: родного Ник не помнит, Лена рассталась с ним много лет назад, а привести заместителя никогда не думала.

Ее отец, академик Николай Берестов, был человеком известным и далеко за пределами Белогорска. А в самом Белогорске он посадил тот самый легендарный парк, который, кажется теперь, был здесь вечно – огромный, с растениями и деревьями почти со всех широт. В советские времена в НИИ часто приезжали иностранные научные делегации, и сложилась традиция – сажать деревья той страны, откуда прибыли гости. На Аллее Дружбы росли японская сакура, индийская сирень, ливанские кедры.

Дед постоянно водил внука в берестовский парк, показывал разные растения – и рассказы о них заменяли маленькому Николаю обычные сказки. Постепенно он привык считать парк продолжением дома и во втором, кажется, классе, в сочинении на тему «Моя семья», написал: «У нас есть парк. В нем живут большие деревья…» – и дальше о каждом важном дереве, как о члене семьи, изложение дедовых сказок.

В доме Берестовых всегда было много народу. Коллеги, ученики, бесконечные родственники, просто посетители – Николай Иванович был еще и бессменным депутатом. Сколько Лена себя помнила, он постоянно кому-то помогал, куда-то звонил и за кого-то просил – устраивал на работу, хлопотал о жилье, о пенсии, о продвижении кандидатской, о приеме в аспирантуру, о публикации статьи в научном журнале. И всё это казалось естественным, хотя с ней он почти совсем не общался – не успевал, – даже когда Лена выросла и выбрала биофак, и им было о чем поговорить.

Нет, она никогда не ревновала отца к его Делу – это было святое, ее саму учеба, а потом работа захватывали точно так же. Но Лена терпеть не могла его пришельцев – так она называла почти всех, кто к академику Берестову приходил и вокруг него вертелся, – за несколькими исключениями. Лена ясно видела, что одни бесцеремонно решают свои дела, другим просто хочется погреться в лучах светила, иные ненавидят большого человека за его величину, но даже себе в этом не признаются, демонстративно нося маску преданности, – и не понимала, как остальные могут этого не видеть – особенно сам отец. Она ненавидела тех, кто отщипывал от него по кусочку, и ничего не могла сделать, а Берестов посмеивался над дочкиной холодностью к его окружению, принимая ее за нелюдимость.

Но ее интуиция оказалась сильнее его доверчивости – в этом Лена убедилась, когда отец, больной и состарившийся, оказался совсем один. Пришли новые времена, безжалостные и безразличные к старым и слабым. Сбережения обесценились, пенсия стала призрачной, одна операция следовала за другой, а те, без кого раньше не проходили ни праздники, ни будни, просто растворились. Немногие настоящие друзья, такие же старые и больные, мало чем могли помочь. А пришельцы – что ж, здесь им больше нечем поживиться, и они приспосабливались к жизни по новым правилам.

И Лена, привыкшая ощущать отца незыблемой опорой, причем не только для себя, вдруг обнаружила, что единственная опора – это, кажется, она сама. Для всей семьи Берестовых.

Включая маленького Ника – ее собственный брак к тому времени уже распался. Надо было заканчивать учебу, сводить концы с концами, ухаживать за больными родителями – о какой личной жизни могла тогда идти речь!

Особенно после двух похорон. Только тогда Лене стало по-настоящему страшно. Она поняла, что даже больной отец все-таки продолжал быть опорой – она была не одна.

Но она и теперь не одна – их двое, мать и сын. Малыш растет, открывает мир, который никак не должен оказаться жестоким или убогим, бесцветным – его детство останется с ним на всю жизнь, оно должно будет укреплять его и поддерживать, и запаса счастья должно хватить на долгие годы. Ребенка не должно касаться то, что мама не может найти приличную работу или что ей неоткуда взять денег на новые игрушки и вкусности, которые едят другие дети.

Она уже не папина дочка, а взрослый человек. И не должна позволять себе погрузиться в уныние и безысходность, постепенно распродавая ценные вещи и бесценную библиотеку. Вариант ДДД – доживаем, доедаем, донашиваем – с ходу был отметен. Ленино решение было более радикальным: она продала их загородный дом. Тот, любимый, наполненный воспоминаниями, с теплыми вечерами на крылечке и ее детским смехом, с кошачьими историями и незабываемыми дружбами, с «секретиками» в саду и осиным гнездом в беседке. Они жили там больше, чем в городской квартире – Лена даже в школу ходила в Сосновом Бору.

Но за «дачу академика» давали больше, чем за квартиру в «зефире», доме пусть тоже престижном, и выбор был сделан, а деньги вложены в дело – в питомник декоративных культур. Сейчас об этом вспоминалось не без внутренней дрожи: как она тогда могла решиться – девчонка, вчерашняя студентка, совершенно без всякого опыта, жизненного и профессионального! Но не было ни колебаний, ни сомнений – Берестовский питомник должен обеспечить их семье твердый достаток, чтобы призрак голода больше никогда не посмел замаячить. И само его название должно говорить о том, что их фамилия жива.

Желающих капитально и продуманно обустроить пространство вокруг своих особняков становилось всё больше. Клиенты заказывали дизайн и «как у соседа – чтобы и бассейн, и водопад, и альпийская горка», и эксклюзив – «чтоб такое только у меня» – как тут пригодилась Ленина фантазия! А потом началось поголовное увлечение фэн-шуй.

Разнообразие заказов ее увлекало, даже капризы, способные поставить в тупик, только подзадоривали. Регулярный французский парк? Что ж, двадцать четыре сотки – не Версаль, но попытаться сделать маленький версаль – задача интересная. Заказчик хочет, чтобы деревья сразу были большими? Ничего невозможного нет – зимой ему посадят крупномеры, а летом он уже будет гулять в густой тени. Ах, вы желаете английский сад на русский манер, и несколько фирм уже отказались? Наша не откажется. А вам приглянулся экологический проект? Мне это тоже по душе…

Питомник встал на ноги и скоро смог принять под свое крыло Берестовский парк, оказавшийся заброшенным и запущенным – пока одни кинулись делать деньги, а другие пытались выживать, всем было не до красоты.

Так какая там личная жизнь, без выходных и отпусков?

Конечно, красивую молодую женщину замечали многие, а многие замечали успешную владелицу прибыльного дела, но ей они казались или забавными, или никчемными, или и то и другое вместе – вроде господина Чупа-ненко. К тому же было очевидно, что даже идеальный мужчина встанет между ней и сыном. Это умозрительно, теоретически, а практически им ведь никто и не нужен. А срывы и неприятности бывают и в полных семьях – куда от них денешься.

И как вовремя эта остановка в пути, хотя и безумно жаль в то же время, просто нелепо: быть в Боголюбово – и не побывать в Покрова на Нерли. Зато удалось замечательно отоспаться. А вот и свои возвращаются, мокрые и счастливые.