С рисунка на нее смотрела ведьма. Та самая ведьма из ее видений. Вместо кос у нее были змеи, вместо глаз черные дыры, с ее серого рубища стекала вода, а когтистыми птичьими лапами она тянулась к той, что посмела нарушить ее многолетний покой, к той, кто посмела с помощью простого карандаша призвать ее в этот мир…

Мирослава не знала, как долго она просидела на полу, прижавшись спиной к стене, обхватив голову руками. Не знала, сколько времени ей понадобилось на то, чтобы прийти в себя. Наверное, много, потому что в себя ее привел лишь настойчивый телефонный звонок. Звонил Всеволод Мстиславович. Шеф желал знать, куда она подевалась в такое сложное для школы время и когда, черт побери, планирует приступить к своим непосредственным обязанностям. У Мирославы хватило выдержки, чтобы пообещать вернутся в самое ближайшее время и оборвать шефа едва ли не на полуслове. У нее даже хватило выдержки и мужества, чтобы собрать с пола рассыпавшиеся листочки, сложить их в папку и запихнуть папку в сумку. Вот только на все остальное ее решительности не хватило. Окружающий мир сделался черно-белым, как ее детские рисунки, словно бы кто-то невидимый только что высосал из него все краски. Из мира – краски, а из самой Мирославы – жизненную энергию.

Если бы не творящийся в Горисветово ужас, она уже сегодня записалась бы на прием к психиатру, но чувство долга гнало ее обратно в школу. Чувство долго и острое желание вспомнить все.

* * *

В Горисветово царили хаос и паника. На автостоянке Мирослава обнаружила с десяток дорогих авто, а в холле центрального корпуса толпились возбужденные и взволнованные родители. Наверное, те самые, что решили не забирать своих чадушек после первого убийства. Тогда решили не забирать, а теперь вдруг одумались. Всеволод Мстиславович был тут же – успокаивал, убеждал, обещал непременно со всем разобраться. Мирославу он встретил полным раздражения взглядом и этим же взглядом дал понять, что вот теперь, на этом критическом этапе, она уже не нужна, что с ней он разберется позже, когда решит более насущные проблемы. Мирославе подумалось, что насущные проблемы стали неразрешимыми уже в тот момент, как появились. Что разбираться с ними нужно было не сегодня и даже не в день самого первого убийства, а много лет назад. Свечная башня стала для этого места своего рода громоотводом. Вот только притягивал этот громоотвод не молнии, а зло. Чистейшее выкристаллизованное зло.

Мирослава не стала оставаться в холле, у нее были дела поважнее. И у нее были вопросы, на которые она рассчитывала получить ответы уже сейчас.

Дядя Митя оказался там, где и должен был быть – в конюшне. Под звуки льющегося из приемника блюза он задавал корм лошадям.

– Здравствуй, девочка, – сказал он, не оборачиваясь. И как только узнал о ее появлении?

– Здравствуй, дядя Митя. – Мирослава застыла в дверном проеме, не зная, как правильно поступить. – Мне нужно с тобой поговорить. Найдешь минутку?

– Для тебя, девочка, всегда и сколько угодно! – Он погладил Белоснежку по холке, поставил в проходе сумку с овсом, и направился к Мирославе. – Решила не принимать участия в том дурдоме? – Он очевидно намекал на визит родителей.

– Отстранили. – Мирослава пожала плечами.

– Почему ты сразу ко мне не пришла? – Дядя Митя вытер руки о джинсы, подошел вплотную. Его лицо, доброе и взволнованное, никак не походило на то, что она нарисовала тринадцать лет назад. – Бедный парень.

– У меня были кое-какие дела.

Так больно и так страшно подозревать самого близкого, самого родного, считай, единственного оставшегося у нее друга. Больно, но она должна знать правду!

…Они сидели на скамейке возле конюшни, между ними лежала открытая папка с рисунками.

– Где ты это взяла? – спросил дядя Митя, закуривая.

– Дома. Нашла в бабушкиных бумагах.

Он кивнул, глубоко затянулся сигаретой и спросил:

– Так что ты хочешь знать, Мира?

– Я хочу знать, что это за рисунки, и почему бабушка их спрятала.

– Я советовал сжечь. – Он выпустил почти идеальное колечко дыма. – Твой лечащий врач тоже.

– Какой врач?

– Психиатр. Ты нарисовала эти картины вскоре после своей… – он запнулся, а потом решительно продолжил: – Вскоре после своего возвращения.

– С того света?

– Да. Поначалу психиатр посчитал этот метод полезным. Регрессология. Слыхала, небось?

Еще бы она не слыхала! Всякий уважающий себя шизик знает, что такое регрессивный гипноз.

– Врач подумал, что вот это все, – дядя Митя кивнул на рисунки, – поможет тебе.

– Поможет в чем? Вспомнить, что со мной случилось до момента смерти?

– Я бы расширил список. – Он невесело усмехнулся. – До смерти и во время смерти.

– Охренеть! – Мирослава откинулась на спинку скамейки, на мгновение прикрыла глаза. – И что из меня вытянул этот ваш регрессолог-самоучка?

– Сначала вот это. – Дядя Митя взял в руки листок со своим портретом.

– Тебя?..

– Меня. В полиции надеялись, что ты сможешь нарисовать фоторобот своего убийцы, но у тебя ничего не получалось. Ты перестала рисовать, Мира, после того как…

– После того, как умерла?

– Да. Психиатр подумал, что образ убийцы можно вытащить из твоего подсознания, погрузив тебя в гипноз. Твоя бабушка была против, но ты настояла.

– Я?

– Да, ты хотела знать, кто тебя…

– Убил.

– Да.

– И я нарисовала тебя?

– Да. – Он снова усмехнулся.

– И что сказал психиатр?

– Психиатр сказал, что твое подсознание выдало не портрет твоего убийцы, а портрет твоего спасителя. Малый временной промежуток, огромный стресс для мозга при переходе «туда-обратно». Так он сказал.

Это было похоже на правду. Нет, это не могло быть ничем, кроме правды! Но оставался еще один вопрос, почему она нарисовала на плече дяди Мити ту страшную руку.

– А это? – Мирослава коснулась рисунка и тут же отдернула руку. – Что это было за твоим плечом? Кто это был?

– Мы долго размышляли над этим. Возможно, так твое подсознание представляло смерть. Могло такое быть? – Он посмотрел на нее очень внимательно.

– Наверное. – Она пока не знала, не была уверена. – А что было дальше, какой рисунок?

– Вот этот. – Дядя Митя положил на скамейку листок с нарисованным на нем Лехой. – Это же тот мальчик? Ваш с Артёмом друг, так?

– Да, это он. – Мирослава кивнула.

– Это было одно из твоих самых ярких воспоминаний незадолго до…

– До смерти! Дядя Митя, давайте называть вещи своими именами.

– Хорошо, до смерти. Этого мальчика нашли в Свечной башне у подножья лестницы. Знать об этом ты никак не могла. Если только…

– Если только не видела его там своими собственными глазами, – закончила она за него.

– Да. Мы с твоей бабушкой так и решили. Подумали, что ты могла это видеть.

– Я видела. Фрост… Артём говорит, что это мы нашли его первыми.

Дядя Митя не стал спрашивать, почему они не сообщили взрослым, и Мирослава была ему за это признательна. У нее все равно пока не было ответа на этот мучительный вопрос. Она могла лишь предположить, что они просто испугались…

– Вот это? – Она указал на третий рисунок с горящей башней.

– Тут сложно. Видеть такое в реальной жизни ты, ясное дело, не могла. Помню, тогда психиатр сказал, что мы ступаем на зыбкую почву предположений и догадок.

– Регрессия – это отчасти и о прошлых жизнях, так?

– Отчасти. А еще об особой настройке психики. Очень тонкой настройке, когда человек может видеть то, что не дано обычным людям.

– Я вижу вот это! – Мирослава сама не ожидала, что сорвется на крик, сорвется и почти в лицо швырнет дяде Мите самый последний рисунок. – Я до сих пор вижу вот это! О какой настройке психики ты ведешь речь?

Он не отшатнулся и не разозлился, он обнял Мирославу за плечи, погладил по голове, как в далеком детстве.

– Я схожу с ума, – сказала она шепотом. – Дядя Митя, у меня галлюцинации, а это значит, что я схожу с ума.

– Мира, – его голос тоже упал до шепота, – в своей жизни я не видел человека смелее, сильнее и разумнее тебя. А в своей жизни я повидал всякого. Можешь мне поверить, девочка. Ты не сходишь с ума.

– А что тогда? – Ему хотелось верить. Он был мудрым и добрым. Он был ее единственным другом.

– Я не знаю. Но это точно не сумасшествие.

– Тонкая настройка психики? – Она усмехнулась и слегка отстранилась, чтобы было легче взглянуть ему в глаза.

– Есть многое на свете, друг Горацио… – продекламировал он и тоже усмехнулся. – Ну что, девочка, я ответил на твои вопросы? Ты успокоилась?

– Да. – Мирослава кивнула.

Он снова посмотрел на нее очень внимательно и, кажется, недоверчиво, а потом вдруг спросил:

– Где ты видела эту… это существо? – Взгляд его скользнул по рисунку с ведьмой.

– Ты имеешь в виду, при каких обстоятельствах и в каком месте у меня случались галлюцинации?

– Если тебе больше нравится такая постановка вопроса.

– Мне не нравится, но я отвечу. – Мирослава снова сделала глубокий вдох. – Я видела ее дважды за последнюю неделю. И оба раза в своей ванной комнате. Смешно, правда?

– Нет. – Дядя Митя покачал головой. – А при каких обстоятельствах, можешь мне сказать?

– Только тебе и могу. – Она скрестила руки на груди. – Тебе и своему будущему психиатру. Первый раз я принимала ванну, и эта… это существо меня топило. Кажется, топило. Я так испугалась, что плохо запомнила.

– А второй раз?

– А второй прошлой ночью. Оно уже само выбралось из моей ванны.

– Ванна была наполнена водой?

– Тогда мне показалось, что да, до краев. А когда глюк закончился, воды в ванне не оказалось. В отличие от прошлого раза.

– Было еще что-то?

Эх, была не была! Сгорел сарай, гори и хата! Так бы сказала бабуля. Она ведь уже призналась дяде Мите в собственном психическом нездоровье. Одним симптомом больше, одним меньше.

– Самый первый раз, ну, когда она меня топила, в ванне остались реальные следы. Мне потом несколько часов пришлось их оттирать.

– Какие следы?

– От воска. Обычный свечной воск с какой-то цветочной отдушкой. Дикость, да? Словно я принимала восковую ванну. Я принимала ванну, а эта… ведьма решила меня слегка притопить. Бывают же такие удивительно реалистичные глюки, да?

– Почему реалистичные? – спросил дядя Митя.

– Потому что воск в ванне я потом оттирала несколько часов.

– Да, нетипичная для галлюцинации ситуация, – сказал дядя Митя задумчиво.

– Мне тоже так кажется. Я уже думаю, может, выбросить эту ванну к чертовой матери! И плевать, что она особенная.

– А в чем заключается ее особенность?

– Она антикварная. Ну знаешь, такая на курьих лапах! То есть на самом деле лапы грифоньи. – Мирослава усмехнулась. – Но выглядят, как курьи. Я нашла эту красоту в подвале, она вся была вот в этом всем… В воске, дядя Митя! Ванна была в воске и чем-то черном, как… – Она замолчала.

– Как что? – спросил Дядя Митя, протирая уголком рубашки свои очки.

– Как клетка, которая на смотровой площадке башни. Клетка тоже испачкана. Ты ее вообще видел?

– Нет, не возникало желания подниматься по аварийной лестнице. – Он посмотрел на нее с укором. – И тебе, Мира, я бы тоже не советовал. Но ты ведь не прислушаешься к моим советам, да?

– Я там уже была. Как видишь, выжила. Но место темное. – Это словечко само сорвалось с языка. – Там такая аура… Там даже страшнее, чем в моей ванной! – Она коротко хохотнула. Теперь дядя Митя точно запишет ее в сумасшедшие. Ничего страшного, признание болезни – уже первый шаг к исцелению.

– Она тут такая везде, – сказал он очень тихо.

– Тут – это где? В Горисветово?

– Да. Не все это чувствуют, но такие, как ты…

– С тонкой душевной организацией?

– Да, люди с тонкой душевной организацией могут понять об этом месте куда больше остальных.

– А ты? Как у тебя дела с организацией? – Ей и в самом деле было очень интересно, что думает дядя Митя о происходящем.

– Ты спрашиваешь, из какой я когорты: физиков или лириков?

– Ну, вроде того. Так кто ты?

– Я физик, – сказал он, а потом добавил: – Сомневающийся физик.

– Видишь! – Мирослава хлопнула себя по обтянутым джинсами коленкам. – Ты хоть и сомневающийся, но нормальный, без прибабаха.

– Ты тоже без прибабаха, Мира.

– Хотелось бы в это верить, но пока что-то плохо получается. Ладно, дядя Митя! – Она решительно встала. – Спасибо тебе!

– За что? – Он тоже встал.

– За то, что выслушал все это. – Мирослава сгребла рисунки обратно в папку. – Мне полегчало, честное слово!

– Она не сможет тебе навредить, – сказал он, закуривая сигарету и прикрывая ладонью от ветра слабый огонек.

– Потому что она глюк?

– Потому что бояться нужно живых, а не мертвых, девочка.

– Резонно. Лёху с башни столкнул не призрак и не ведьма, а живой человек. – Она чуть не добавила «оба раза», но прикусила язык. – И детей убивает не призрак…

– Я переживаю за тебя, Мира. – Дядя Митя наконец управился с сигаретой. – Это место становится слишком опасным. Уезжай.

– Не могу. – Она и сама не знала, почему не может уехать, что держит ее в Горисветово. Но что-то держало крепко-накрепко. – Но обещаю, что буду осторожна.

Он ничего не ответил, лишь легонько коснулся ее плеча.

* * *

День выдался сумасшедшим. Впрочем, чего еще было ожидать? Второе убийство за несколько дней. И пусть убитый уже далеко не ребенок, и не задушен, как остальные жертвы, а сброшен с высоты, все равно Самохин шкурой чувствовал, что эти два убийства связаны. И между собой, и с этой чертовой усадьбой.

А усадьба всего за пару часов превратилась в растревоженный улей. Самохин очень надеялся, что к ночи в школе не останется ни одного ребенка. С серийными убийствами проще разбираться, когда не нужно переживать еще и за потенциальных жертв.

Терзало его и еще кое-что. То странное вещество, что нашли на дне и на прутьях гигантской птичьей клетки. Птичья клетка на смотровой площадке башни – само по себе любопытное явление, но вот это вещество… По предварительным данным это был воск. Воск и сажа. Точнее эксперт пообещал рассказать позже. Эксперт был заинтригован точно так же, как и сам Самохин. И надо сказать, такое с ним случалось крайне редко.

– Похоже на гигантскую жаровню, – сказал эксперт, стягивая медицинские перчатки.

– Ничего себе – предварительное заключение, – хмыкнул Самохин, но в памяти зашевелилось что-то такое-этакое. Что-то из области легенд, связанных с Горисветово. Словечко какое-то все вертелось, пока не всплыло наконец на поверхность.

Светоч! Вот что это было за словечко! В этой чертовой усадьбе был культ свечей и света. Светоч из той же оперы. Рассматривать его требовалось с фигуральной точки зрения. Светоч знаний – милота и благолепие! А если рассмотреть его буквально? Если светоч – это что-то осязаемое?

– Костерок тут раскладывали, что ли? – спросил он, сдвигая шляпу на затылок и потирая лоб.

– Или собирались разложить, – сказал эксперт мрачно.

– Ты про бензин? – Самохин начал понимать, куда он клонит.

Внизу, в развалах мусорного хлама, нашли пятилитровую пластиковую бутыль с бензином. Разумеется, бутыль тут же изъяли, обработали на предмет возможных отпечатков. Тогда не предали этой находке особого значения, а теперь вот задумались.

– Не только. – Эксперт сунул перчатки в карман, осмотрелся. – Я обнаружил такие же следы на одежде, подошвах и кожных покровах трупа. В частности, на ладонях. Уверен, мы найдем его отпечатки на прутьях клетки.

– Он осматривал клетку? – предположил Самохин. – Осматривал и испачкался в сажу?

Эксперт посмотрел на него с сомнением, а потом словно окончательно что-то для себя решив, сказал, понизив голос:

– Не для протокола, а в качестве рабочей гипотезы.

– Уяснил. – Самохин кивнул.

– Потерпевшего пытались запихнуть в клетку, а он сопротивлялся. Он ухватился за прутья вот тут и тут. – Эксперт указал на следы, которые Самохин сам бы ни за что не разглядел. – И уперся ногами, пока его толкали в спину. Следы сажи есть только на носках его кроссовок. Кстати, очень дорогих кроссовок. Я к таким больше года присматриваюсь. Да вот не по карману они мне.

– Он ими вроде как тормозил? – догадался Самохин.

– Вроде как, – эксперт кивнул.

– А зачем кому-то было нужно заталкивать бедолагу в клетку?

Эксперт посмотрел на него с высокомерным превосходством.

– А вот это ты мне скажи, Петр Иванович, зачем. Это уже твоя работа.

Не то чтобы Самохин так уж любил головоломки, но вызов принял и старательно, уже другим взглядом осмотрел площадку и клетку. Его внимание привлекли два кольца. Одно приваренное к дверце клетки, а второе – к ближайшему пруту. На черной саже, покрывающей кольца, были отчетливо видны свежие царапины.

– Здесь висел замок, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Замок, чтобы закрыть жертву в клетке…

Он снова потер лоб. За спиной послышался тонкий перезвон проволочных ангельских крыльев. Нет, не послышался, а почудился. С некоторых пор этот звук стал для Самохина знаком того, что он на верном пути.

– Наверное, убийца рассчитывал застать жертву врасплох, но та оказала сопротивление. Завязалась борьба, в результате которой парень упал с башни.

– А представь, что у убийцы получилось запереть жертву в клетке, – сказал эксперт и поежился, то ли от холода, то ли от собственных предположений. – А вспомни, что мы нашли бензин.

– Жаровня… – сказал Самохин и сам невольно поежился.

– Жаровня, – эксперт кивнул. – Причем, древняя. Я тут в золе и воске нашел кое-что любопытное. Фрагмент кости. Больше пока ничего не скажу, но не нравится мне все это, Петр Иванович. Ох, как не нравится!

– Останки человеческие? – Волосы на загривке встали дыбом. И теперь точно не от холода, а от ужаса. – Давность преступления тоже никак не определить?

– Если оно вообще было, это преступление. – Эксперт пожал плечами, шагнул к люку и ведущей вниз лестнице, чертыхнулся. – Как же я люблю свою работу! – сказал с досадой, а потом крикнул кому-то внизу: – Вы хоть подстрахуйте меня там! Я вам не высотник-монтажник!

– Но версия рабочая? – спросил Самохин, когда он уже наполовину скрылся в люке.

– Версия любопытная, – проворчал эксперт и с раздраженным кряхтением начал спускаться по лестнице.

А Самохин подумал, что на бутылке с бензином наверняка не найдут никаких отпечатков. А еще он подумал, что очень удобно носить перчатки. Хоть латексные, хоть лайковые. И объяснение уже заготовлено, и недуг продемонстрирован в самый первый день знакомства. Ловкий малый – этот патлатый айтишник. А он, старший следователь Самохин, полный дурак! Надо было сразу же осмотреть кожу и одежду этих двоих. Особенно перчаточки. Но кто ж тогда знал? А сейчас уже поздно, сто раз можно было и помыться, и одежки постирать, и перчаточки выбросить. И девчонку притащить в башню в качестве алиби!

Тренькнул мобильный, оповещая Самохина о приходе сообщения. На его электронную почту приходили только рабочие письма, с близкими он предпочитал общаться через мессенджеры. Это был ответ на его запрос, касающийся гражданина Дмитрия Леонидовича Елагина, Мирославиного спасителя. Когда Самохин отправлял этот запрос, за спиной у него тоже едва различимо звенели проволочные ангельские крылья. Наверное, потому он почти не удивился прочитанному. В Горисветово в тугой змеиный клубок затягивались события, судьбы и люди, а ему, старшему следователю Самохину, по всей видимости, предстояло стать тем, кто клубок этот распутает. Вот такая у него нынче миссия…

* * *