Арина вернулась из Ирландии за день до Имболка – древнего праздника очищения. В сумке среди сувениров лежал тростниковый крест, странно тёплый на ощупь.
– Сплети крест Бригит в канун Имболка, – шептал ей седой ирландец у каменного круга, – принеси чистую жертву. И богиня пошлёт тебе достойного мужа.
Первые дни в общаге она посмеивалась над этими словами, пока в ночь Имболка не нашла на своей подушке три серебристых волоса – ни она, ни её соседка Лена седыми не были.
Белого котёнка Арина принесла в комнату под курткой. Голубые глаза смотрели на неё доверчиво, когда она запирала дверь ванной. Тростниковый крест в её руках неожиданно заострился, будто его держали над точильным камнем.
– Прости, – прошептала она, перерезая горло.
Кровь стекала в бабушкину чашку, оставляя на белом фарфоре узоры, похожие на свадебное кружево.
На следующее утро в заводской столовой к ней подсел новый фельдшер медпункта.
– Вчера только устроился, – улыбнулся он, поправляя белый халат.
Когда он наклонился поднять упавшую ложку, Арина увидела: под воротником темнели грубые швы, будто голову пришили к телу. Она вскочила, опрокинув стул.
Лена вернулась из деревни весёлая, с сумками, полными гостинцев.
– Арин, попробуй мамины пироги! – закричала она, врываясь в комнату.
Но Арины не было. На столе лежал раскрытый дневник. Последняя запись: «Он придёт за тобой в полнолуние. Его глаза горят не от огня…»
Тростниковый крест с грохотом упал со стены, рассыпавшись на части. Из коридора потянуло сладковатым запахом – как от гниющих яблок.
Дежурная по этажу нашла дверь распахнутой. На столе стояли две чашки. В одной – деревенские пироги. В другой – спутанные русые волосы, перехваченные тростниковой лентой.
А из приоткрытой двери ванной сочился туман, пахнущий медью и мёдом.
Кирилл проснулся от жжения на запястье. В тусклом свете раннего утра он разглядел странный узор – переплетённые красные линии, будто кто-то вывел их под кожей иглой.
– Чёрт, надо к дерматологу, – пробормотал он, натягивая рубашку с длинным рукавом.
Но к моменту, когда он переступил порог поликлиники, узор уже расползся до локтя, а линии стали выпуклыми, как будто под кожей действительно протянули невидимые нити.
Дерматолог – сухопарый мужчина лет пятидесяти – сначала щупал отметину в перчатках, бормоча про «нетипичную аллергическую реакцию». Потом вдруг замер, резко снял перчатку и закатал собственный рукав.
– Где вы получили этот знак? – На внутренней стороне предплечья виднелся бледный шрам – размытый от времени аналог узора Кирилла.
– Я… не знаю. Просто проснулся, и он был…
– Тогда слушайте внимательно. Это узел судьбы. Вам дали три дня, чтобы завязать новый. Если не сделаете – вас сотрут, как стирают ошибочный узор с полотна.
Кирилл шёл домой через сквер и вдруг свернул к старинному зданию библиотеки, будто его кто-то потянул за руку.
Книга «Символика древних ремёсел» лежала на самом видном месте в читальном зале. Страницы сами перелистнулись, открыв иллюстрацию: «Узлы судьбы – метки ткачей реальности. Носитель должен:
1. Найти ткацкую фабрику.
2. Создать новый узел до истечения трёх суток.
3. Перенести отметину на другого.
Иначе носитель будет распущен вместе с узлом». Кирилл даже не думал искать никакую фабрику. Но когда вышел из библиотеки, ноги сами понесли его к заброшенному зданию на окраине.
В главном цеху среди ржавых станков один – огромный, деревянный – выглядел абсолютно новым. Над ним висела записка: «Кирилл С. Опоздал на 6 часов. Теперь узлы вяжут сами».
С потолка свисали сотни нитей. На конце каждой – аккуратная петля.
Кабинет Кирилла встретил его коллег неестественной тишиной. Дверь была не заперта – она словно застыла в полуоткрытом положении, будто кто-то вышел всего мгновение назад.
Солнечный свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, высвечивал миллионы пылинок, застывших в воздухе. Они не кружились, не оседали – просто висели, образуя тонкие, едва заметные нити, протянувшиеся от потолка к полу. На столе, на подоконнике, даже на клавиатуре компьютера лежал ровный слой серой пыли, а на её поверхности проступали замысловатые узоры – точные копии тех, что были на руке Кирилла.
Его кресло стояло чуть в стороне, будто только что откатилось. На кожаной спинке остался отпечаток – вмятины от плеч, след от затылка, и прямо по центру, будто выжженный, тот самый узел, только теперь огромный, во всю спину.
На мониторе мерцала незакрытая презентация. Последний слайд гласил: «Выводы: нити связывают, узлы контролируют, реальность – это ткань».
Курсор мигал на последней строке, будто кто-то прервался на середине мысли. А из ящика стола тонкой змейкой выползала нить – длинная, шелковистая, бесконечная. Она тянулась через весь кабинет, исчезая в щели под дверью.
В коридоре кто-то тихо кашлянул. Но когда коллеги распахнули дверь, там никого не было. Только на полу, среди обычной офисной пыли, чётко виднелся свежий след – будто кто-то протащил по линолеуму мокрую нитку.
Она вела к лифту. Который, как все знали, уже три дня не работал. Но сейчас его индикатор показывал, что он едет с первого этажа.
И через мгновение раздался мягкий динг…
Марк вскинулся на кровати задыхаясь. Во рту стоял привкус сырой глины, ладони чесались – будто до сих пор ощущали шершавую поверхность кирпичей. Пятую ночь подряд один и тот же кошмар: подвал родительского дома, скрип лопаты, голос отца из-за стены: «Кирпич к кирпичу. Кровь к крови».
Он не видел родителей пять лет. Но после недели этих снов сел в машину и поехал на окраину города, где ещё стоял их старый дом – последний в ряду таких же обветшалых строений.
Дом встретил его заколоченными окнами и тишиной. Почтовый ящик ржавел на одной петле, внутри – письмо годовой давности. Но свежие следы на крыльце говорили, что кто-то был здесь недавно.
Окно подвала было разбито. Изнутри.
Фонарик выхватывал из темноты знакомые очертания. Тот самый угол, где отец отмечал его рост – зарубки на несущей балке. Марк поднял луч света.
Над последней детской отметкой – «Марк, 18 лет» тянулась новая серия зарубок: 19, 20, 21… Вплоть до нынешнего – 33 года. Свежие срезы, будто их сделали вчера.
Лопата в углу блестела – чистая, будто её только что вымыли.
Новая стена выделялась на фоне остальных – неровная кладка, раствор местами ещё не застыл. Когда Марк тронул её, несколько кирпичей с глухим стуком упали внутрь.
Запах ударил в нос – сладковатый, как разлагающаяся плоть, смешанная с плесенью.
Фонарик выхватил из темноты знакомую детскую рубашку – ту самую, в которой он убежал из дома. Рядом валялись пустые бутылки из-под воды. И аккуратно сложенная стопка его вещей – тех самых, что остались в квартире. Тех, что он носил на прошлой неделе.
Наверху хлопнула входная дверь.
– Сынок? – донёсся сверху голос отца. – Мы так ждали тебя домой.
Шаги замерли у входа в подвал. Фонарик погас.
Участковый нашёл машину Марка у заброшенного дома. В подвале новая стена выглядела законченной – ровная кладка, аккуратно затёртые швы. На балке красовалась свежая зарубка: «Марк, 34 года».
На полу у стены лежал его телефон. На экране – неотправленное сообщение: «Они растят нас в стенах, как виноград на шпалерах. Отец был прав – семья это навсегда».
Алёна влюбилась в машинку с первого стежка. «Челнок-37» – тяжёлая, чугунная, выпущенная ещё в тридцатых – шила идеально. Игла скользила по ткани, как по воздуху, строчки ложились ровно, без единого перекоса. За неделю она доделала дипломную коллекцию, которую месяц не могла закончить на своей старой машинке.
– Настоящая находка, – говорила она подругам, поглаживая латунные шестерёнки.
Утром по радио «Рассвет FM» диктор неожиданно прервал музыку:
– Сегодняшний прогноз: не шейте. Особенно из кожи.
Алёна засмеялась и выключила приёмник.
Ночью её разбудил звук работающего мотора.
В мастерской «Челнок» строчил сам по себе. На полу перед ним лежал лоскут кожи – с родинкой, точь-в-точь как у неё на плече. А на месте самой родинки теперь был аккуратный шов.
Куклы начали появляться на третий день.
На лавочках у подъездов. На ступеньках метро. Маленькие, с аккуратными швами вместо ртов, с пуговицами вместо глаз. Один раз Алёна подняла такую – и тут же бросила. Под тканью что-то шевельнулось.
Тёплое.
Соседка снизу пропала через неделю. Дверь её квартиры стояла открытой, но внутри было тихо – только запах формалина да нитки, размотанные по полу. Длинные, чёрные, будто кто-то метил путь.
А в «Челноке» лежал зуб.
Человеческий.
Она попыталась выбросить машинку, но утром та стояла на месте. С новыми катушками.
А в зеркале Алёна увидела, что губы у неё сшиты красной нитью.
На столе лежало готовое пальто – её размер, её крой. В кармане – фотография девушки с соседнего двора.
И записка: «Ты стала частью узора».
Теперь машинка работала без остановки.
Виктор Краузе провёл три дня в пьяном забытьи, прежде чем решился на отчаянный шаг. Его последняя повесть о строителях БАМа – та самая, за которую в восемьдесят четвёртом году дали премию ЦК ВЛКСМ – теперь вызывала у редакторов лишь снисходительные усмешки.
– Народу нужен мрачный детектив, – говорил Владимир, редактор «Чёрного издательства», облизывая губы после глотка капучино. Пена осталась у него на чёрной бородке, как ядовитая слюна. Его новый «Макбук» с наклейкой «Я люблю Сатану» мерцал в полутьме кабинета. – Кровь, кишки, мистика. Ты же мастер слова, Вить, просто смени пластинку!
Но Виктор не знал, как писать о преступлениях. Он тридцать лет описывал трудовые подвиги, а не расчленёнку. Пока не вспомнил о старом библиотекаре, который перед смертью сунул ему в руки потрёпанный манускрипт: «Вызов Того, Кто Шепчет Истории».
В ночь на четверг Виктор сидел на кухне своей однушки. На столе – бутылка «Белого орла», ноутбук с потрескавшейся клавиатурой и кухонный нож. В три семнадцать он открыл новый файл. Лезвие блеснуло, и капля крови упала на клавишу Enter.
– Дай мне историю, от которой забудут про Стивена Кинга, – прошептал Виктор, набирая текст левой рукой. Пальцы странно похолодели.
Экран вспыхнул синим – неестественным, ядовитым. Буквы поползли сами, будто кто-то водил его пальцами по клавишам: «Тело нашли, когда разбирали аварийную школу номер семнадцать. Странно – здание построили всего пять лет назад, но стены крошились, как в столетней развалине. Когда экскаватор вскрыл фундамент, ковш вывернул наружу… не просто труп. Куклу. Человеческого роста, сшитую из детской кожи, с набитой опилками головой. Вместо глаз – пуговицы от школьной формы. Во рту – записка: „Учительница сказала молчать“».
Виктор хотел закрыть файл, но рука не слушалась. Текст продолжал набираться: «На груди куклы была выжжена цифра семнадцать. Ровно столько детей пропало в этом районе за последний месяц».
Утром Володя, попивая свой чёртов капучино из бумажного стаканчика (Виктор теперь ненавидел этот запах – сладковато-гнилой), закатил глаза от восторга:
– Гениальный чернушник! Берём!
Книгу приняли в печать за день. А через неделю в новостях показали сюжет: в Подмосковье при сносе детсада нашли три аналогичных «куклы». Та же кожа. Те же пуговицы. Та же записка во рту.
Виктор выключил телевизор. Руки дрожали так, что он не мог налить виски.
– Совпадение, – прошептал он пустой квартире.
Но в зеркале за его спиной кто-то усмехнулся. Контракт на три книги лежал на столе. Аванс – пятьсот тысяч – уже потрачен на долги.
Володя звонил каждый день:
– Где продолжение, гений? Читатели жаждут!
В ночь на среду Виктор снова сел за ноутбук. Лезвие, кровь, левая рука: «Как написать продолжение без новых смертей?»
Экран погас. Потом вспыхнул красным.
«ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЖЕРТВА»
О проекте
О подписке
Другие проекты