Дизайнер обложки Полина Вячеславовна Демьяненко

© Татьяна Демьяненко, 2020

© Полина Вячеславовна Демьяненко, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-0051-1820-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Прелюдия

Здравствуй, Город. Мои ноги робко проверяют устойчивость платформы. Я здесь, я вернулась. Нежданная гостья, утратившая свое место. Я знаю, что ты не ждал меня, потому что внутри тебя нет никого, кто помнил бы обо мне. Ворваться в твой улей – дерзость с моей стороны. Отчаянная дерзость бессилия. Я не знакома с тобой близко, но в моих мечтах ты питал меня светом, когда темнота моей жизни казалась неприступной. Здесь никому нет до меня дела, и именно это делает тебя безопасным.

Я в темно—сером, моя сумка пропитана пылью частых разъездов, волосы собраны в мышиный хвост, на лице нет макияжа. Глаза утратили свой голубой оттенок, и не выбиваются из моей невзрачной серости. Я не контрастирую с тобой. Я сливаюсь, хотя при этом, кажется впервые в жизни, чувствую себя отчетливо отдельной. Сердце стучит в твоем темпе, синхронно с тобой. Я ловлю ритм потока толпы, вырывающейся из ворот вокзала. Границы между миром дорог, и миром домов. Миром одиночества и миром принадлежности.

Я внутри города, но пока еще одинокий путешественник. Внешний переход опережает внутренний сюжет. Но в тот момент мне кажется, что все былое остается за этими воротами. Прошлое покидает меня, я отрезаю его своим поспешным бегством. Дверь захлопывается. Я – новорожденная Афродита, еще не знакомая со своей красотой.

Я сберегаю силы на ориентирование, и следую за основным потоком толпы, который разделяется на несколько рукавов. Впитывать запах города, и искать свою тропинку я буду потом. Сейчас мне важно прикинуться своей, знакомой со всеми его законами. И нет более простого пути в этом, чем повторять за большинством. Троллейбус, центр, газетный киоск, «сдается комната». Скоро у меня появится первая опора. Я чувствую себя в безопасности, когда мне есть где укрыться от ночной тьмы.

Найти жилье поздней осенью – непростая задача, но мои требования скромны, я готова почти на все. Мне везет, уже первый адрес меня устраивает. Туалет на улице, две соседки, сладостный шум трамвая за окном, хозяйка живет в отдельном домике. Бросаю сумку, и бегу мерять шагами ближайшие окрестности своего временного пристанища.

Моросит дождь, все вокруг расцвечено куполами зонтов. Серость этого города обманчива и коротка. То тут, то там вспыхивают яркие пятна розовых туфель, бронзовых крыш, иллюминированных вывесок, броских афиш. Люди, живущие здесь, не терпят серости и тоски. Они хотят быть замеченными. Мне это подходит, я готова замечать. Я очень тщательно наблюдаю, почти с фотографической точностью. Мне предстоит наполнить свою пустоту новыми историями, заместить свое чужим. Я поступательно выдыхала свое прошлое, и сейчас готова вдыхать мир. Пустота кажется мне черной дырой внутри, но я не подозреваю, что черные дыры совсем не пусты, а наоборот. Пока я нахожусь в счастливом неведении, гармонии новизны, включенности всей собой в разворачивающееся вокруг настоящее. Меня не смущает, что я наблюдатель. Мне кажется, что это тоже жизнь.

У меня нет карты, я не знаю, куда ведет каждая из кривых дорожек. Я сажусь на трамвай, выхожу на многолюдной остановке. И змейкой иду назад. Это безупречный способ для того, чтобы выйти на знакомую улицу. Именно так я знакомлюсь со всем новым: городами или людьми. Бросаюсь в неизвестность, а потом ищу путь назад. Однажды это завело меня в тупик, но сейчас я об этом не помню, ведь нежелательная память заперта за воротами вокзала.

Дожди атакуют город не первый день, тротуары беспросветно поглощены лужами. Резиновые сапоги мне бы сейчас пригодились. То и дело выхожу на обочину дороги. Проехав всего пять трамвайных остановок, я два часа возвращаюсь назад. Улицы неожиданно закругляются, втекают одна в другую, и пересекаются вовсе не под прямыми углами. Иногда возникает ощущение, что я брожу по кругу, как цирковая лошадь. Иногда попадаю в тупиковые переулки, и вынуждена разворачиваться. Меня успокаивает, что я в любой момент могу спросить дорогу у прохожих. Это помогает моему упорству. Запасные варианты позволяют нам рисковать более беспечно. И вот он миг торжества! Я выхожу на свою улицу с другой стороны, и не сразу узнаю ее. Я выбралась. Промокшая, в каплях мокрой грязи на штанинах и ее комьях на ботинках. Жаждущая тепла, сухости, отдыха и сна. Никто так не ценит уют, как те, в ком бурлит дух бродяжничества.

Я пока в одиночестве. Сегодня выходной, и мои соседки в отъезде. Мне еще предстоит с ними познакомиться. Завтра я отправлюсь искать работу, создавать еще одну связь с этим городом. А сегодня я проваливаюсь в столь вожделенное беспамятство мягкой кровати.

***

Мои щеки пылают от жара в то время, как все тело очень бледное. Я содрогаюсь от кашля, грудная клетка судорожно сжимается, ребра натягивают кожу до предела. Волны гуляют по моему телу, не выбрасывая на берег ничего: кашель непродуктивный. Вскоре на бледном телесном полотне расцветают намалеванные горчичниками маки, лицо оказывается не одиноким в своей красноте. Чуть позже краснеют и распаренные в тазу ноги. Но кашлю все равно бледна я, как смерть, или красна, как вареный рак. Несмотря на все поверхностные манипуляции, он бушует внутри.

Мама хватается за последнее верное средство, ни разу не дающее осечек: ингаляции. Коричневые растрескавшиеся глиняные горшочки дождались своего часа и извлечены из духовки. Раскрыты пакеты с аптечной ромашкой. Дуршлаг и алюминиевая кастрюля превращены в водяную баню. Алхимические приготовления окончены, мне осталось лишь немного подождать пока будет поставлен табурет и окружен двумя стульями: одним для меня, и вторым для мамы. Пока шерстяное одеяло выскользнет из пододеяльника и создаст для нас с мамой особенный близкий мир. Где мы только вдвоем, и даже обжигающий пар – посильная плата за эту близость.

Для некоторых людей болезнь – это холодный тусклый больничный свет, громогласный утренний голос, вещающий об обходе, подписанные продукты в холодильнике и мерзкий запах хлорки, а для меня – это мамины, устремленные на меня глаза; ее тепло, смешанное с паром ромашкового отвара; «Денискины рассказы», озвученные папиным голосом; и никаких чужаков вокруг, кроме изредка появляющегося врача.

***

Я открываю глаза, и не понимаю, где я нахожусь. Первое ощущение, что из сна я вновь попала в сон. А потом в одно мгновение на меня обрушиваются скопом события вчерашнего дня. Тревога стихает, сменяясь спокойной радостью. Ощущение, что в меня вставили новые батарейки. Я привычным способом структурирую дела на сегодня. Мне предстоит объять необъятное: найти работу.

У меня совсем мало денег, но это меня не волнует, я еще никогда не испытывала затруднений с тем, чтобы пустить пыль в глаза менеджерам по персоналу. Расписав внутри себя свой день, я очень быстро собираюсь и вливаюсь в просыпающийся город. Сегодня никаких неспешных прогулок. Никаких игр с тупиками и проулками. Ни одной минуты не должно быть потеряно. Две крупных компании. Два резюме. Два предварительных собеседования. В одной ситуация развивается стремительно даже для меня: меня принимают на обучение. Я рискую, обучение не оплачивается, и на работу после возьмут не всех, но я всегда училась лучше других. Вызов принят. С завтрашнего дня я занята с 8 до 17 с перерывом на обед. Обучение длится месяц, нас пятьдесят человек. В конце нас останется лишь десять. И именно они получат работу. Работа сама по себе примитивна, нужно продавать, но пафос, с которым преподносит ее фирма, вызывает уважение и желание конкурировать.

Со мной заключают договор, в котором расписан каждый чих. И уйти самой нельзя в первый год найма. Слишком дорого это обойдется. По сути я в рабстве, но я соглашаюсь на него с несвойственным себе задором. Быть рабом – это такая предсказуемость. А, значит, защищенность. Впервые в моей жизни.

Мое сегодняшнее бегство по городу с высунутым языком переключает меня в другое состояние, под стать городу. Я возвращаюсь домой, мне предстоит знакомство. В первые же его мгновения мне становится ясно – все силы сейчас я направляю на аренду квартиры, в которой я буду совершенно одна. Входя в этот дом, я ухожу глубоко в себя. Они обе щебечут, словно пташки, а я слышу в этом угрожающий крик ястреба. Я молчу, ссылаясь на усталость, но во мне недостаточно смелости для того, чтобы отстраниться совершенно. Завтра я куплю себе книгу. Она станет дверью, границей между моим и чужим миром. Спрятавшись за обложку, можно уберечь себя от лишних контактов, к которым я не готова. Пока лишь книга может быть моим словом «нет».

Непривычность нового города, нового пути, новой учебы, и, даже, нового дома, заставляет меня сохранять неизменную бдительность. Если бы у человека было десять глаз, то хотя бы пять из них обратил бы внутрь себя, все же мои направлены наружу. Я замечаю крошеные сигналы: зрительные, шумовые и обонятельные. Я бесконечно сопоставляю их между собой. Мне нужно точно понимать, что происходит вокруг. У меня нет права на ошибку. Нам проводят тест на интеллект. Меня спасает то, что я страдаю кретинизмом в области пространственного воображения. Иначе уже сегодня я оказалась бы на улице. Отметают тех, кто показал лучший и худший результат. Игра на выбывание. Для меня же игра на выживание.

Ручеек новизны постепенно создает промоину в мягкой подготовленной почве моей готовности к изменениям. День приобретает стабильный ритм предсказуемости. И лишь вечер и ночь заставляют и дальше сохранять осторожность. Днем у меня два глаза, вечером, как и прежде, десять.

К моим соседкам часто захаживают гости. Хозяйка закрывает на это глаза, а у меня недостаточно прав, чтобы вводить свои порядки. Они сидят на небольшой кухоньке, но мне очень сложно заснуть. Их голоса становятся все громче, в них появляется разбуженная алкоголем настойчивость и требовательность. Я сжимаюсь, и пытаюсь заколдовать дверь, чтобы она не пропускала в комнату звуки. Мои попытки обречены на провал. Широкие наушники тоже терпят поражение. Я не рискую включить громкую музыку, я боюсь не включиться вовремя, если кто—то внезапно ворвется сюда, ко мне. Мне некуда уйти, и я стараюсь уйти в себя, как можно глубже, при этом оставляя все свои глаза на поверхности.

Я не задумываюсь, что же я буду делать, когда замечу непорядок в происходящем снаружи. Мне кажется, что заметить и предотвратить – это одно и то же. Вечер проходит за вечером, и я, постепенно, успокаиваюсь. Я наконец то могу спокойно спать. В «могу» присутствует возможность, которой я не пользуюсь. Меня перестает пугать мое окружение, но теперь громко заявляют о себе демоны внутреннего мира. В своих снах я откуда—то бегу, пытаюсь кричать, но голос не слушается меня. Умирают те, кто живы, и оживают мертвецы и все зовут меня за собой. Я сопротивляюсь изо всех сил, это внутренняя борьба, ведь больше всего на свете я хочу следовать за ними. Почему я остаюсь, я пока не понимаю.

Мои сны истощают меня, я просыпаюсь совершенно разбитой. И днем восстанавливаю силы, вдыхая холодный воздух, слушая грохот трамвая, замечая знакомые лица, некоторые из которых вызывают у меня симпатию, несмотря на то, что сейчас мы конкуренты. Чем руководствуются работодатели, когда говорят кому—то из нас «гейм овер» неизвестно. Просто с каждым днем в восемь утра нас все меньше. Иногда исчезает всего один человек, иногда четверо. Несмотря на симпатию, я ни с кем не завожу более плотного знакомства. Стоит только привязаться, и человек растворится в воздухе.

Наполненная ощущением собственной силы, нарастающей каждый день, который мне удается оставаться в игре, я ночь за ночью возвращаюсь в свои сны. Их сюжеты становятся разнообразнее. Все чаще я иду по дороге, у которой не видно конца. Или плыву по реке. Или лечу на самолете. Я перестала стоять на месте, превращаясь в груду льда. Я двигаюсь. Пока не знаю куда, но точно своими ногами. Мне уже не так страшно спать, но теперь нарастает мое беспокойство, связанное с реальностью.

Осталась последняя неделя. И всего восемнадцать человек. Это почти треть от исходного количества. И почти вдвое больше, чем должно остаться. Правила игры по—прежнему никому непонятны. Уходят в небытие высокие и низкие, медлительные и скоростные, молодые и в возрасте, женщины и мужчины, болтливые и молчаливые, сообразительные и затуманенные, мирные и конфликтные, эмоциональные и холодные, ухоженные и позабывшие о своем теле. Я все чаще думаю, что мы бочонки в русском лото, что на нас делают ставки, и ежедневно запускают тотализатор.

С каждым днем мое сердце стучит все сильнее, и мне хочется сбежать только ради того, чтобы не столкнуться с той безжалостной рукой, которая меня сбросит с поезда в последний момент. Я делаю ошибки, мне сложно поддерживать диалог, я забываю элементарные вещи, которым я научилась здесь за эти дни. Но все это не имеет никакого значения.

В это последнее учебное утро останавливаются трамваи. Небо сошло с ума в невозможности сделать выбор, что именно отправлять на землю: крупицы льда, снег или воду. Разбушевавшись от собственной нерешительности оно создает вихри ярости, разрывающие провода и крушащие деревья, которые потеряли способность гнуться. Кажется, в окружающий мир каким—то магическим образом ворвалась вся моя собственная тревога. Внешнее синхронно внутреннему.

Я привыкла к вою ветра, и к ранящим ледяным осколкам. Вода не причиняет мне беспокойства, несмотря на то, что я не ношу с собой зонта. Мои ноги, натренированные в последних снах, становятся моей опорой сейчас. Дойти будет куда быстрее, чем доехать в городе, утонувшем в пробках. По сравнению с транспортом я передвигаюсь просто молниеносно. Я опаздываю всего на пять минут. И прихожу десятой.

Сегодня правила таковы: остаются первые десять человек. Остальные выброшены за борт без объяснений. Дверь закрывается за мной. Сегодня нас распределят по разным рабочим местам, ответят на наши вопросы, выдадут форму. Сегодня нам перечислят первые деньги. Сегодня я могу начинать искать квартиру. Этот месяц пронесся со стремительностью самолета, и одновременно тянулся с медлительностью впадающей в спячку мухи. Самое страшное остается позади, у меня есть работа и вожделенное ночное одиночество. Я не праздную, я суеверна относительно своих достижений. Мне кажется, что стоит только признать их, как раздастся хохот ведьмы, морок сойдет, и я обнаружу себя вновь сидящей на пепелище. Я просто готова двигаться дальше. В неизвестность.

Я не прощаюсь с соседками, к которым не сочла нужным привязываться. Ухожу по—английски. Это просто сделать, когда даже не приходил. Я благодарна этому шаткому местечку за временный приют, но теперь меня ждет вожделенное одиночество, а честнее сказать, уединение. Вся моя жизнь была лишена сладости стен между мной и миром. Сладости двери, открывать ли которую решаю только я. Сейчас я обретаю все это, и мне требуется время привыкнуть к обрушившимся на меня воплощенным мечтам. Я с огромным трудом признаю хорошее, ведь стоит сделать это, как за спиной появляется призрак ежеминутно нашептывающем о том, как больно терять и предлагающий немедленно вернуть, как было. Призрак рано столкнувшегося с множеством изменений ребенка.

Квартира, в которую я перепорхнула, пахла сыростью. Кого—то возможно отпугнул бы этот запах, но меня он успокаивал.

***

Стены дома неимоверно толстые даже для тех времен. Массивная дверь в подъезд, которую не под силу было открыть шестилетней девочке. Внушительные ступени, по которым не понесешься вприпрыжку. Внизу подъезда есть погреб с песчаным полом. Возможно, именно с тех пор я очень люблю запах сырости. Он оживляет память, которая разворачивает перед глазами стройные ряды прозрачных банок с припасами и общую атмосферу домашних заготовок. Каждый занят своим делом, из которых строится дело общее. Шестеренки цепляются друг за друга, и часы мерно тикают.

Всего две квартиры в подъезде. Соседей никогда не слышно. Дом построенный на века. Дом, стены которого перекочевали внутрь меня. И, возможно, это единственное, что спасает меня от разрушения.

Мое любимое место на подоконнике: можно наблюдать за течением жизни, ничем себя не выдавая. Там я просиживаю часами. Уютное тепло батареи снизу, и волнующий холодок от окна. На зиму солидные щели затыкают газетами, а крошечные – специальной замазкой. Ветер не проникает в квартиру, но стекла потеют, а я размазываю пальцем эти капли до тех пор, пока палец не окоченеет.

Зимой стекла покрываются узорами. Это было волнительное время. Что—то случилось с зимами или с окнами, но морозные завитушки исчезли из моей жизни навек вместе с Домом.