Глава седьмая

В конце апреля 1915 года Художественный театр, как всегда, отправился на гастроли в Петербург, который к этому времени уже переименовали в Петроград. А как же иначе? Ведь Россия вела войну с Германией. Разве можно было, чтобы у столицы великой империи было немецкое окончание «бург»? Только русское «град»! Так и превратился Петербург в Петроград.

Олечка поехала вместе с мужем. Константин решил, что дочь вместе с зятем должны жить у них в Царском Селе. Раньше Михаил бывал в этой огромной, богато обставленной квартире с множеством слуг, но только теперь, когда они с Олей поселились здесь на целый месяц, он ощутил вполне ту большую разницу, которая была между этими апартаментами и той площадью, на которой они жили в Москве. Но он всегда был далек от быта. Мало того, вскоре он даже заскучал по матери и по своей комнатке. Здесь, в Царском Селе, он должен был надевать к столу рубашку с воротом и как минимум курточку; есть определенной вилкой и ножом каждое из блюд и, главное, не пить. Нет, он, конечно, выпивал, но редко и мало, чтобы не пугать тестя с тещей. Оля всячески старалась, чтобы родители поняли, как сильно они с Мишей любят друг друга. Может, отец увидит это и простит? Они сидели за столом рядом, часто целовались и подкладывали друг другу лучшие кусочки.

– У вас такая идиллия, что просто завидно, – сказала как-то сестра Ада. – Но отец все равно приданого за тобой не даст. Я слышала, как он говорил маме: «Чувствует мое сердце, не проживут они долго вместе».

– Это почему же он так решил? – удивилась Ольга.

– Не знаю.

А между тем Миша успел уже на второй день после приезда покорить сердце Лулу. Он сел к роялю. А играл Миша, как когда-то и его отец, превосходно, имел абсолютный слух и мог быстро подобрать любую мелодию.

– Это у меня от отца. Отец в свое время вполне мог бы стать профессиональным музыкантом, – сообщил он.

– А вот Олечка играет плохо, потому что неусидчивая, – пожаловалась на дочь Лулу. – Хотя музыку любит. Сыграйте нам еще что-нибудь.

Ну а уж когда все семейство сходило еще и на спектакли, увидев зятя сначала в роли старика Калеба в «Сверчке на печи», а затем и в роли Моцарта, все уже были совершенно очарованы. Даже Константин смягчился по отношению к своему новому родственнику.

– Твой муж и вправду очень талантлив, – сказал он дочери. – Но все равно твой выбор я не одобряю. Муж-актер – это несерьезно для людей нашего круга! Если ты от него уйдешь, я буду это только приветствовать.

– Значит, ты нас не прощаешь?

– Ты по поводу приданого? Нет, не прощаю.

⁂

Уже почти год, как шла война, и брат Ольги, Лёвушка, рвался на фронт. Ни слова не говоря родителям, он отправился на призывной пункт.

– Сколько вам лет? – спросил военный, составляющий списки призывников.

– Восемнадцать, – отрапортовал он, хотя ему только-только исполнилось шестнадцать.

– Ваши документы? – внимательно взглянув на юношу, спросил военный.

– А это обязательно?

– Обязательно.

– Тогда мне шестнадцать, – промямлил юноша, протянув свой паспорт.

– И что же вас так гонит на фронт?

– Хочу Россию от врага защищать.

– Похвально. Но вот в паспорте записано, что вы сын статского советника. Негоже человеку из такой семьи в солдаты идти. Если непременно хотите Родину защищать, я могу направить вас в высшее военное училище конной артиллерии.

– Но пока я буду учиться, война уже закончится, – разочарованно сказал Лёвушка.

– Да, учиться там два года. Эта война закончится, другая может начаться, а вот вы будете уже офицером русской армии и, командуя артиллеристами, принесете ощутимую пользу России и царю нашему.

Так Лёвушка и попал в Орловское высшее училище конной артиллерии. Родители были не против.

– Мальчик вырос, – сказал Константин. – Считаю, что профессию он выбрал правильную. Мужскую профессию выбрал.

– Ему только шестнадцать, а он уже из дома упорхнул, – переживала Лулу. – Ольга в Москву уехала. Ада вот-вот замуж выйдет. Останемся мы с тобой одни.

– Не причитай, а собирайся. Поедешь со мной на Урал. Что тебе здесь одной куковать? Ты теперь свободна. Воспитывать больше некого.

⁂

В отличие от Лёвушки, рвущегося на фронт, Миша Чехов страшно этого боялся.

– Не волнуйся, дорогой, – успокаивала его Оленька. – Пока то да сё, война кончится.

Но она всё не кончалась, а в конце августа 1915 года сбылось то, что так страшило актера. Пришла повестка явиться на призывной пункт. У Миши началась паника. Придя на репетицию, он был так бледен и рассеян, что к нему подошел обеспокоенный его поведением руководитель студии Сулержицкий.

– У вас что-то случилось, Миша?

– Да, – протянул ему повестку Михаил.

– Не уверен, знаете ли вы о том, что в свое время я отказался идти в армию и давать присягу. Я никогда бы не мог взять в руки оружие и убивать по моим религиозным убеждениям, – сказал Леопольд Антонович, взглянув на бумажку. – Меня судили, и я два года провел за это в Туркестане на каторге…

– Знаю, – нервно ответил Миша. – И все очень уважают вас за эту вашу принципиальность. Вот и я не хочу брать в руки оружие, но и на каторгу не хочу! Я там не выдержу! Что мне делать?

– Прежде всего вам все-таки надо пройти медкомиссию, – мягко ответил Сулержицкий. – Обязательно, а то вас могут туда повести принудительно. И если вам одному идти тревожно, я провожу вас. А вот потом мы с вами обдумаем, как поступить.

Миша был поражен и потрясен таким отеческим вниманием к своей особе. Присутствие рядом такого человека уже заранее действовало на него успокаивающе.

– Мне действительно очень страшно, – сознался он. – Я был бы вам очень благодарен, если бы вы были рядом.

Сулер был хоть и невысокого роста, но обладал широкими плечами, мощной грудью, крепкими мускулами и огромной физической силой. Несмотря на то что два года он провел на тяжелых каторжных работах, он сумел сохранить в своем сердце огромную любовь к людям, а потому, как только его освободили, он тут же по поручению Льва Николаевича Толстого организовал переселение нескольких тысяч русских духоборов в США и Канаду. При этом он не только добился там для них земли, но и достал кредит на покупку скота, необходимого инвентаря, семян и многого другого, что необходимо было для обустройства жизни крестьян. Сделав это доброе дело, Сулержицкий вернулся в Россию и сошелся с Горьким, а через него и с Художественным театром, очень быстро став неотъемлемой его частью. Этот мощный человек был ярким заводилой всех затей, шуток и розыгрышей, устраиваемых на актерских вечеринках. Он великолепно пел, танцевал, ставил юмористические цирковые номера, показывая при этом свою силу и ловкость, участвовал в написании сценариев актерских капустников и их постановке, а вскоре стал даже преподавать актерское и режиссерское мастерство в студии. Студийцы его обожали.

– Растите в своей душе добро. Изгоняйте из своей души зло! – говорил он им.

⁂

Ранним утром Сулержицкий заехал за Михаилом. На душе у Миши было покойно. Уж если такой человек был рядом с ним, значит, всё должно было каким-то образом разрешиться в лучшую сторону. Ехали молча. Затем, соскочив с пролетки и отпустив возницу, Сулер проводил его до самых дверей громадного здания, в котором происходил осмотр новобранцев, и крепко пожал ему руку.

– Идите. Я вас подожду, – ободряюще сказал он.

– Спасибо, – ответил актер и, смешавшись с толпой возбужденных и озлобленных парней, оказался внутри.

И началось. Бесконечное число грязных комнат, окрики солдат. Новобранцев партиями запирали в одной комнате, потом перегоняли в другую и опять запирали. Часы проходили в какой-то бестолковой сутолоке. Время шло. Сквозь окна было видно, как на улице внезапно пошел проливной дождь. Он потоком лил на толпу женщин, старых и молодых, ожидавших своих братьев, мужей и сыновей. Все находились в повышенно нервном состоянии. Лишь ближе к вечеру, когда за окном уже темнело, группу, в которую попал Чехов, завели в комнату, где приказали раздеться и ждать вызова. Долго стояли они так голые, ожидая своей очереди на холодном полу. Мише казалось, что прошел не один час, пока наконец-то его не вызвали на комиссию. Врачи тоже были вымотаны. Они кричали на новобранцев, впиваясь в них руками и пронзая своими трубками… Миша еле держался на ногах, он готов был уже к нервному срыву, когда совершенно неожиданно услышал:

– Не годен.

Не годен? Миша не ослышался? Не годен? У Миши закружилась голова от счастья. Он даже не стал выяснять, почему не годен. Главное, не годен! Спасибо тебе, Господи! Не годен! Какое счастье. Не годен!

Было уже совсем темно, когда он вышел на улицу. Дождь лил по-прежнему. Юноша подставил свое лицо этим потокам и, улыбаясь, жадно вдыхал свежий воздух.

– Миша, – вдруг услышал он тихий голос.

Актер остолбенел. Рядом с ним стоял совершенно мокрый Сулержицкий. Значит, он весь день находился под проливным дождем у призывного пункта и ждал его в толпе родных, оплакивающих своих единственных?.. Кто же был для него Миша? Брат? Сын? Нет. Он был всего лишь одним из его учеников, которому он обещал, что будет его ждать.

Да! Воистину Сулержицкий никогда не нарушал своего слова!!!

Глава восьмая

Ближе к Рождеству Ольга вдруг поняла, что беременна. Рожать? Но это же сейчас совершенно невозможно! Во-первых, уже второй год шла война с Германией, и с каждым месяцем она становится всё ощутимей; во-вторых, она сама еще совсем ничего не успела добиться в жизни; в-третьих, ей всего лишь восемнадцать, и она мечтает после окончания училища поступить в студию Станиславского и стать актрисой; в-четвертых, Миша еще так мало зарабатывает, что она не уверена, сможет ли он содержать ее и ребенка; в-пятых… А, бог с ним, что там уже в-пятых! Она не была уверена в будущем, и всё! Рано ей еще рожать.

Ольга решила прервать беременность. По совету подруг она стала принимать горячие ванны, экспериментировать с какими-то сомнительными травами, прыгать со стола и стульев. Всё тщетно! Поняв, что ей ничего не помогает и ребенок продолжает в ней расти и развиваться, она решилась сказать об этом Мише лишь на третьем месяце беременности.

– Беременная? – слегка удивленно спросил он и как-то неопределенно пожал плечами. – Ну-ну. Мне надо в студию. Вернусь поздно.

Миша вышел в прихожую, надел шубу и ушел, не сказав более ни слова. Оля осталась стоять как в столбняке. Почему у него такая странная реакция? Не выразил ни радости, ни огорчения. Простое безразличие. Он иногда поступал так непонятно, что она не могла объяснить его поведение. Да и могла ли она его вообще понять? Артур Шопенгауэр, которым он так увлекался, ей категорически не нравился. Она по жизни была оптимисткой, и все взгляды этого философа были от нее далеки. Он утверждал, что «существующий мир – это самый худший из миров», а это было для нее бредом. Другого мира она не знала и была уверена, что его нет. Но как только она попыталась поговорить об этом с мужем, тот отмахнулся от нее, как от мухи.

– Не понимаешь ты ничего, и лучше молчи, а то поругаемся.

В последнее время ей было более комфортно общаться с кузеном Володей Чеховым. Несмотря на то что он тяжело пережил ее замужество, он остался настоящим другом, и Ольга даже предпочитала чаще поверять свои думы ему, чем мужу, которому почти всегда было не до нее. Даже на философские темы Володя разговаривал с ней не свысока, как Миша, а как с равной.

– Ты не права по поводу Шопенгауэра, – говорил он. – У него очень правильные выводы о жизни человека в обществе. Вот, например: «Если хочется во что-то верить, то найдешь тому доказательства». Разве это не так?

– Но разве может быть оправдание в убийстве, например? – недоумевала Ольга.

– Конечно, может. Оттого и существует зло на земле. Вот сейчас идет война. И каждая сторона считает себя правой! Люди убивают друг друга и не мучаются совестью.

– Ты прав, – задумалась Ольга. – Но ведь это ужасно!

– А вот еще его вывод, с которым не поспоришь: «Скот не виноват в том, что он скот, а вот человек – виноват».

– И здесь Шопенгауэр прав, – рассмеялась Ольга.

– А это как тебе: «История – опасная наука. Нельзя копать слишком глубоко, и тем более говорить о том, что выкопал».

– А вот с этим я не соглашусь. Копать надо обязательно, и говорить обо всем тоже надо. А то как же мы узнаем историю в достоверном виде? – горячо запротестовала Ольга. – Но меня, Володя, больше волнует его позиция о человеческой деятельности. Вот он говорит, что «у каждого человека только три главных мотива в жизни: злоба, эгоизм и сострадание». Как же так? Не понимаю. А где же любовь?

– Шопенгауэр говорит, что любовь и счастье – это вообще химера.

– Да как же это может быть? Ведь только любовь делает мир лучше и благороднее!

Разговоры с Володей были для Ольги отдушиной. Он никогда не раздражался, не кричал на нее, как Миша. А ведь ей так хотелось говорить и со своим мужем на равных! Но… Почему он никогда не говорил с ней ни о чем серьезном? Неужели действительно считал ее глупой и ничего не понимающей?

Вот и сейчас она решила, что только с Володей она сможет поговорить о страхах насчет своей беременности. Только он сможет понять, поддержать ее…

– Ты не обращай внимания на то, как Миша отреагировал, – сразу же начал успокаивать ее кузен. – Он просто испугался, потому и сбежал. Я, наверное, тоже бы вначале испугался. Ведь это такая ответственность!

– Да я и сама испугалась, когда узнала, – тут же как-то сразу успокоилась Ольга.

«Мише, оказывается, не все равно, он просто испугался!» – продолжала успокаивать она сама себя.

А вскоре выяснилось, что эта новость испугала не только Мишу. Она напугала всех. И его мамашу, и ее родителей. Ведь все они надеялись, что вскоре парочка расстанется, а теперь… Единственным человеком, кто хоть немного порадовался появлению ребеночка, была нянька.

– Маленький будет? – просияв, воскликнула Маня.

Но Наталья Александровна так на нее взглянула, что она тут же замолчала и убежала в кухню.

Очень расстроился и кузен Володя. Ведь теперь Ольга уже никогда не уйдет к нему. А он еще так надеялся на это!

⁂

В апреле 1916 года театр на гастроли в Петроград не поехал. Положение в стране было тяжелое. Война затянулась не на шутку. Между тем руководство театра смущало то, что зал стал заполняться совершенно новыми людьми, какими-то «не своими», не тонкими, не чуткими. В театре их прозвали «беженцами».

– В этом сезоне мы выпустили только одну премьеру, – начал свою речь на заседании правления Немирович-Данченко. – И, к сожалению, эта пьеса Мережковского не пользуется успехом. Сборы невелики.

– Да уж, его пьеса «Будет радость» никакой радости нам не принесла, – поиграл словами Качалов.

Все слабо улыбнулись. Было не до веселья. Предъявить петербургскому зрителю и вправду было нечего. Причем также было известно, что в Петрограде стихийно вспыхивали народные бунты из-за нехватки хлеба и другого продовольствия. В Москве же было пока относительно спокойно.

– Будем играть здесь, – подвел итог председатель собрания Немирович-Данченко. – Ну и кроме того, мы с Константином Сергеевичем сможем тогда спокойно продолжить репетиции «Села Степанчикова». Очень надеюсь, что следующий сезон театра все-таки откроется этой премьерой.