Студенческие годы

От юноши-сержанта до старца-архимандрита – путь в целую жизнь. Николай Байбородин не остался в кадровой армии и после демобилизации поступил на физико-математический факультет Политехнического института в городе Фрунзе. Учился охотно, увлеченно, с большим интересом, в перспективе подавал большие надежды как будущий молодой ученый.

Журналы Московской Патриархии выпуска 1947 года

Как выше уже было сказано, Николай регулярно ходил во фрунзенский храм. В дальнейшем старец всегда обращал внимание на значимость печатных духовных изданий. В то время единственным в стране печатным органом Русской Православной Церкви был Журнал Московской Патриархии (ЖМП), возродившийся в 1943 году после восьмилетнего закрытия^[3]. Тираж его был всего 6 000 экземпляров на весь Советский Союз. Он был рассчитан только на священнослужителей (да и то ведь на всех не хватало!), а простым гражданам, конечно, журнал был практически недоступен. И хотя содержание ЖМП строго контролировалось атеистическими властителями, всё же это было печатное слово о Боге, притом изданное в современных условиях, а это являлось величайшим информационным дефицитом и очень ценилось читателями. Так получилось, что именно через ЖМП Николай открыл для себя, что, оказывается, в СССР существуют Духовные семинарии и туда можно пойти учиться.

Эта мысль полностью овладела сознанием молодого человека, и Николай обратился за советом к матери. В дальнейшем батюшка всегда обращал внимание на необходимость и важность родительского благословения, особенно в ключевые моменты жизни. Ведь на первый взгляд идея поступления в семинарию была странной и неправильной, так как Николай закончил четвертый курс института и, казалось, вскоре должен был стать успешным физиком-математиком.

Но мать Николая, будучи женщиной глубокой веры, даже не задумываясь, благословила сына на духовный путь. Всё было решено. Институт оставлен, впереди – семинария (пока только семинария!). Николаем в институте дорожили. Когда ректор узнал о таком невероятном поступке своего студента, он мчался на машине за поездом, который увозил Николая в Москву, на следующей станции вошел в вагон и стал уговаривать молодого человека одуматься и не ломать свою судьбу, не рушить свою карьеру. Какой там у них состоялся разговор, не знаю, в одном не сомневаюсь, что хотя батюшка со старшими всегда был почтителен, тем не менее без колебаний и сомнений все же остался при своем решении и продолжил путь в Троице-Сергиеву Лавру. В дальнейшем он с большой любовью и уважением отзывался о многих своих преподавателях, поддерживал с некоторыми из них связь, передавал им духовную литературу.

Послушник Лавры Преподобного

Поступив в семинарию, Николай ощутил всей душой святость этого места – Дома Пресвятой Троицы, обители преподобного Сергия. Здесь молодой человек сделал свой главный судьбоносный выбор: почти одновременно с поступлением в семинарию становится послушником Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Через год Николай принимает монашеский постриг с именем Наум в честь преподобного Наума Радонежского.

Наум Радонежский – малоизвестный святой, его имя связано лишь с чудным спасением Троице-Сергиевой Лавры от поляков в Смутное время. На картине Нестерова «Всадники» изображено чудесное движение монахов, имена которых Михей, Варфоломей и Наум.

О сем событии так повествует келарь Троицкой обители Авраамий Палицын: «В один из самых трудных дней обороны монастыря преподобный Сергий явился пономарю Иринарху и сообщил:

– Скажи братии и всем ратным людям: зачем скорбеть о том, что невозможно послать весть в Москву? Сегодня в третьем часу ночи я послал от себя в Москву в Дом Пречистой Богородицы и ко всем Московским чудотворцам трех моих учеников: Михея, Варфоломея и Наума, чтобы они совершили там молебствие. Враги видели посланных; спросите, почему они не схватили их?

Лаврский монах

Иринарх тотчас рассказал обо всем, что слышал от Преподобного, а воеводы стали расспрашивать своих и пленных, не видел ли кто-нибудь посланных преподобным Сергием учеников. Разведчики захватили в плен поляка, который подтвердил, что, действительно, они видели трех старцев; они стали их преследовать и надеялись быстро настигнуть их, так как кони под старцами были очень плохи. Но преследовавшие обманулись в своем ожидании: кони под старцами неслись как будто крылатые; враги не могли никак нагнать их.

В сие время в обители был один больной старец; услыхав о сем, он стал размышлять, на каких именно конях были посланные Сергием старцы и действительно ли все сие было? Тогда внезапно явился ему Преподобный; сказав, что он послал старцев на тех слепых лошадях, кои вследствие недостатка корма были выпущены за монастырскую ограду, он исцелил сего старца от болезни и вместе с тем от неверия»^[4].

В акафисте преподобному Сергию есть такие слова: «Радуйся, пред лицем Божиим, яко раб пред Господем, ходивый; радуйся, пред Оным, яко сын пред Отцем, яко ученик пред Учителем, шествовавый… яко воин пред Воеводою готов сый вся повеленная Им творити». Батюшка с величайшей готовностью и любовью принял дух лаврский, дух преподобного аввы Сергия, он во всю свою жизнь буквально предстоял перед Богом.

Батюшка в самом начале своего монашеского пути выбрал царский путь – путь послушания. Старый монах, у которого отец Наум сразу же после пострига жил в качестве келейника, рассказывал, что этот молодой иеродиакон удивлял его своим трезвомыслием и правильным поведением. Он не стремился, подобно некоторым, не по разуму усердным, к каким-то особым подвигам. Ведь бывали случаи, когда человек приходил в монастырь и сразу же брался за какие-то невероятные молитвенные правила или посты, потом горение угасало, и человек уже не хотел даже просто оставаться в монастыре.

Знакомое явление для любого монашеского сообщества. Но будущий старец, во-первых, был студентом семинарии и с полным усердием учил все, что требовалось, во-вторых, что не менее важно, одновременно являлся послушником лаврским и все послушания исполнял с готовностью, с радостью, с самым позитивным настроем.

Мне лично приходилось слышать батюшкин рассказ о том, как он нес послушание в иконной лавке. Для того чтобы в полной мере понять, что это за послушание, нужно хоть как-то себе представить, чем же была в то время лаврская иконная лавка.

В советское время почти любой товар был дефицитом. К примеру, в каком-нибудь провинциальном магазинчике продавцы могли целыми днями сидеть, скучая, потому что торговать было просто-напросто нечем. Но когда я оказывалась в московских гастрономах или универмагах, особенно таких, как ГУМ или ЦУМ, просто поражалась выносливости и трудоспособности продавцов в этих магазинах. Там все-таки был какой-то товар, являвшийся дефицитом для населения всей остальной страны, поэтому в каждый отдел выстраивались неимоверные очереди, и продавцы вынуждены были работать в автоматическом скоростном режиме, стараясь при этом быть и вежливыми, и внимательными.

Но если говорить о иконной лавке, то тут уже, пожалуй, ГУМ и ЦУМ померкнут со своими очередями. Ведь церковная утварь в то время была самым-самым из всех невероятно дефицитным товаром, и вряд ли такая же лавка, как в Лавре, была еще где-то во всей огромной стране. В иконной лавке люди брали сразу много икон и всего, что только можно было купить. Торговали же там не наемные лица, не трудники, как обычно бывает сейчас, а сами монахи. Им тоже приходилось работать быстро, быть предельно сосредоточенными. И, казалось бы, как можно на таком послушании сохранить внутреннюю тишину, стяжать молитву или что-то выучить? Но батюшка говорил, что он под прилавок клал на полку какую-нибудь книгу: или «Добротолюбие», или Псалтирь, или какой-то учебник семинарский и, набирая товар, наклонялся и читал по несколько строк, запоминал, учил. Это все в такой страшной суете, но он умудрялся от этой суеты дистанцироваться, нисколько не повредив при этом исполняемому послушанию.

Пастырь и круг его духовного общения

К сожалению, далеко не все сейчас знают и помнят, как оно было. В 1943 году после пресловутых государственных кампаний воинствующего безбожия (когда по планам атеистического правительства в 1932–1933 годах должны были закрыться все церкви, молитвенные дома, к 1933–1934 годам – исчезнуть все религиозные представления, привитые литературой и семьей, к 1934–1935 годам – страну и прежде всего молодежь собирались охватить тотальной антирелигиозной пропагандой, к 1935–1936 годам – должны были исчезнуть последние молитвенные дома и все священнослужители, а к 1936–1937 годам религию требовалось изгнать из самых укромных уголков^[5] страны, правитель вынужден был передать Церкви более 20 тысяч храмов.

Храмы были открыты не все единовременно, к примеру, сама Троице-Сергиева Лавра начала свое служение уже после войны. Первая Литургия в Лавре прошла в ночь на Пасху 21 апреля 1946 года. (А о том, как Лавра закрывалась в 1920 году, очень проникновенно и убедительно написано в дневниках М. М. Пришвина «Когда били колокола» – почитайте, рекомендую!)^[6]

После XX съезда КПСС, когда раны войны были уже немного залечены, новый правитель-радикал воздвигает гонения на Церковь и на ее служителей^[7]. Было объявлено, что терпимое отношение к религии, доставшееся в наследство от предыдущего главы государства, – ошибочная и вредная позиция. С религией планировалось покончить к середине 70-х – за пять лет до наступления обещанного коммунизма. Именно в 1975 году обещали показать по телевизору последнего советского попа.

К разработке программы государственного масштаба власти подошли комплексно, подключив к ее решению все силы: от системы агитпропа^[8] и прессы до активистов от ВЛКСМ и агентов органов безопасности. Это было время жесточайших гонений. Всего лишь за один 1961 год было снято с регистрации 1390 православных общин. Особым распоряжением ограничивался благовест – колокольный звон. На десятилетия замолчали храмовые звонницы почти всех храмов страны.

Начались акции по закрытию монастырей. В 1961 году были закрыты Киево-Печерская лавра, Глинская пустынь. Почаевскую лавру летом 1963 года пытались закрыть с помощью милиции, которая вела себя совершенно безнаказанно. У прибывших в обитель паломников отбирали паспорта, сопротивлявшихся избивали. Монахов арестовывали и сажали в тюрьму, причем в камеру бросили и самого настоятеля, архимандрита Севастиана.

Протоиерей Василий Дьолог

В ходе стычки одного из послушников замучили насмерть, однако иноки проявили небывалую твердость: им каким-то образом удалось переправить письмо о беззаконии во Всемирный Совет Церквей и в ООН.

Дело получило широкую огласку и вылилось на страницы зарубежной прессы. Опасаясь международного скандала, власти оставили Лавру в покое^[9].

Это были годы очень серьезных испытаний для верующих. И именно в этот период, названный жившей тогда в Днепропетровской области блаженной старицей Параскевой «хамовым царством», будущий старец – архимандрит Наум – поступает в семинарию, учится в ней, оканчивает, принимает монашеское пострижение и священный сан. Это было настоящее исповедничество. С батюшкой вместе окончил семинарию в 1960 году, учился с ним на одном курсе в дальнейшем в академии муж моей крестной – протоиерей Василий Дьолог.

Отец Василий был ревностный и благочестивейший служитель Церкви, скончался в 1995 году в Харькове, о нем выпущена книга «Слобожанский протодиакон. Богослов. Протоиерей»^[10]. Мой родной отец – покойный протоиерей Виталий (Баршай) – окончил Духовную семинарию в 1960 году в Киеве, а в академию на заочный сектор поступил также в Троице-Сергиеву Лавру. Они учились в одном месте и в одно время, были близко знакомы, но мой папа и отец Василий имели семьи, пошли путем приходского служения, а батюшка благую часть избра, яже не отымется (Лк.10, 42), то есть избрал себе лучшую долю, которую никто не сможет отнять.

За молодыми (да и не только молодыми!) священнослужителями велась постоянная слежка со стороны властей предержащих. Я очень хорошо знаю и помню, что пришлось пережить моему родному отцу в первые годы его служения. Это был постоянный шантаж, запугивание, запрещение исполнять то, что просто в обязанность входило по долгу сана, к примеру, причащать детей.

Но если такая слежка была за мирскими батюшками и диаконами, то в монастыре острота брани возрастала в геометрической прогрессии. Особенно внимательно наблюдали за такими монахами, как отец Наум, который сразу же и безоговорочно встал на монашеский путь, показав всем, что у Бога нет времени и никаких препятствий для шествия к Нему. В любое время Господь может воздвигнуть Себе верных служителей, готовых исполнить все повеленное Им. Известны случаи многочисленных провокаций, даже избиений таких монахов, как архимандрит Тихон (Агриков), архимандрит Наум, схиигумен Селафиил. Отец Тихон (Агриков) был научным руководителем у батюшки при защите кандидатской диссертации.

Не было в те годы ни мобильных телефонов, ни Интернета, но информация тем не менее распространялась и люди находили каким-то образом себе единомысленных. Подобное тянется к подобному. Я не говорю пока о многочисленных в дальнейшем чад батюшки. Про многих из них тоже можно написать и, скорее всего, будут написаны книги. К батюшке люди потянулись сразу же, как только он стал выходить по послушанию на исповедь. Моя родная сестренка в трехлетнем возрасте удивительным образом избрала изо всех батюшку. Они пришли с мамой в криптовый храм, где проводилась тогда исповедь, и мама спросила у малышки, у какого батюшки та хотела бы, чтобы мама исповедовалась? Лена без колебаний показала на батюшку Наума. Мама стала возражать и говорить, что к нему самая длинная очередь, но Лена стояла на своем, только к этому – и всё! Пришлось оказать послушание ребенку. Батюшка рекомендовал в тот раз моей маме читать Псалтирь и молитву Иисусову.

Мой отец – протоиерей Виталий Баршай

И еще одно хочу здесь заметить. Как мне было радостно и удивительно, когда в 1984 году, находясь очень далеко от Лавры, у одной рабы Божией – батюшкиного чада – я попросила разрешения прочитать ее многочисленные помянники, большинство из которых были заповеданы для поминовения старцем. И там я вдруг увидела всю нашу семью в том виде, в каком она была в 60-е годы: диакона Виталия, Неониллы, Евдокии, Татьяны, Елены. Это были папа, мама, бабушка и мы с Леной. Батюшка молился за своих собратий по академии. Конечно, папа мой был уже к тому времени не диакон, а протоиерей, но помянник этот раба Божия читала уже более двадцати лет, и, понятно, поправки туда не вносились. Верю, что Господь Сам корректировал то, что надо было скорректировать. Чада – это все-таки отдельная тема, об этом потом.

Прежде я хочу обратить внимание на то, что люди праведной жизни во все времена знали друг друга и имели между собой общение. Это удивительно и непостижимо секулярному уму, но ведь это факт.

Не зря же в Троице-Сергиевой Лавре вот уже более 600 лет существует традиция: игумен прерывает братскую трапезу и произносит: «Молитвами иже во святых святителя Стефана, епископа Пермского, и преподобного и богоносного отца нашего Сергия, игумена Радонежского, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». При этом вспоминается событие, связанное с двумя святыми: святителем Стефаном Великопермским и преподобным Сергием Радонежским. Однажды, во время братской трапезы, преподобный Сергий, нарушив обычный чин, встал и поклонился кому-то, как бы принимая благословение невидимого благодетеля. Братия монастыря в недоумении спрашивали преподобного, что произошло? На что преподобный Сергий поведал им, что в эти минуты их благословил проезжающий мимо обители святитель Христов Стефан. Когда спустя некоторое время святитель посетил Троицкую обитель, братья спросили его о происшедшем в тот день^[11].

Митрополит Иосиф (Чернов)

Святитель поведал братии, что спешил по делам в Москву и у него не было времени посетить дорогую ему обитель. Святитель Христов остановил сани, в которых ехал, и на расстоянии благословил преподобного и его учеников. Монахи подивились этому чуду прозорливости святых мужей.

Батюшка тоже имел духовное молитвенное общение со всеми боголюбцами своего времени. Я, конечно, знаю не так много этих святых имен, как хотелось бы. Напишу лишь о тех, чье молитвенное сотрудничество со старцем мне известно стопроцентно и несомненно.

Это, во-первых, митрополит Иосиф (Чернов), великий подвижник, много перенесший на своем святительском пути скорбей и притеснений, но, по общему признанию, служивший для всех «светом радости в мире печали» (так называется книга о митрополите Иосифе – «Свет радости в мире печали»)^[12]. Владыка рассказывал, что впервые увидел монаха в мантии, будучи восьмилетним мальчиком. И тогда одно только это впечатление от увиденного монаха так потрясло юную душу, что с этого момента владыка влюбился в монашество и это была его первая и единственная любовь во всю жизнь. Ребенком он уже наряжался в «мантию» и из тыкв делал себе митры. С батюшкой их связывали совместные дела, глубокое взаимное почтительное отношение, единомысленный взгляд на многие вещи.

Архиепископ Иоасаф (Овсянников) во время служения Литургии

Во-вторых, с батюшкой в очень тесных духовных отношениях был приснопамятный архиепископ Иоасаф (Овсянников). Владыка Иоасаф чрезвычайно любил и чтил Пресвятую Матерь Божию, и его праведная кончина наступила в алтаре 2 апреля 1984 года в Субботу Акафиста, во время службы Пресвятой Богородице.

Батюшку часто называют духовным чадом владыки Иоасафа, но сам владыка по глубокому смирению самого себя считал чадом батюшки. Архиепископ Иоасаф тоже был великим монахолюбцем, и поскольку монастырей в те годы практически не было, а боголюбивые души желали себе иночества, владыка многих постригал в монашество в миру. Я знала некоторых батюшкиных чад, постриженных владыкой Иоасафом. С одной из них Господь привел меня жить вместе в течение семи лет. Это преставившаяся в том же году, что и батюшка, но немного раньше, в Прощеное воскресение, игумения Серафима (Ежкова).