Домик Фостера стоял на окраине. Тихое местечко, где заканчивается город и начинаются кукурузные поля. Где длинная, ровная линия горизонта прерывается далеким отрогом Пайн-Ридж. Видно ли его было Фостеру? Может быть, из окна спальни. Может, он стоял и смотрел, смотрел на лесистые каньоны, как будто они – путь к спасению.
В любом случае вы знаете, где он жил. Вы же обследовали это место дюйм за дюймом. И ваши вопросы я могу предугадать еще до того, как они прозвучат. Но только я не стану вам говорить, что с этого дома все и началось. Потому что, если начистоту, все началось задолго до этого.
Не помню, чтобы Джо стучал в дверь. Но помню его ботинок. Он вышиб входную дверь так, будто для него в этом деле было что-то личное. Темное прогнившее дерево поддалось без особого сопротивления, щепки брызнули в стороны и упали на белый снег. Вот тогда я и вытащил револьвер – «Смит-и-Вессон» модели 36. Это важно, так что запомните.
Мы вместе переступили порог и вошли в дом. Передняя с задернутыми шторами. Через щели пробивался дневной свет. Я остановился, глаза еще привыкали к сумраку.
– Полиция Купера! – крикнул Джо. – Слышишь меня, Фостер?
Я прошел по оставленным им снежным следам. По темному ковру растекалось грязно-белое месиво. Влетевшие за мной снежинки падали на спину, задевали лицо и шею, и я чувствовал, как шевелятся волосы на затылке. Купер протянул свои щупальца в дом Фостера.
– Давай, – сказал Джо. – Двигай.
Комната была пуста. У одной стены – диван, у другой – маленький телевизор. И никаких признаков того, что здесь кто-то живет. Фостер освободился лишь недавно. Мы шли медленно и осторожно, держа оружие наготове. Джо включил маленький фонарик и посветил вперед.
– Проверь другие комнаты, – сказал он. – Я – наверх.
В прихожей на столике стоял телефон; трубка лежала рядом, и женский голос терпеливо предлагал повесить трубку и перезвонить. Над телефоном висело заляпанное зеркало – я отразился в нем размытым пятном.
В кухне и ванной не было никого. Рядом с раковиной лежал наполовину смыленный кусок мыла, на раскладном столике осталась пара пустых контейнеров из-под китайской еды. Я включил свет и раздвинул шторы – разогнать сумрак. К тому времени, как я вернулся в прихожую, прошло, наверно, минуты две-три. Я остановился. Женский голос в телефоне повторил свою просьбу. Я взял трубку и осторожно положил ее на рычаг.
Внезапно наверху что-то с грохотом рухнуло.
Потом наступила тишина.
– Джо? – позвал я.
Он не ответил.
Сжимая револьвер, я торопливо поднялся по узкой лестнице и, сориентировавшись на звук, вошел в спальню. Джо стоял ко мне спиной. Я подошел ближе и окликнул его по имени. Заметил, как в пальцах его правой руки что-то блеснуло. Кастет. Он повернулся и врезал правой мне прямо в живот.
Насчет его физических данных я не ошибся. Приложил он меня крепко. Я завалился, ударился о стену, и из легких вышел весь воздух. Револьвер выскользнул из пальцев, и я осел на пол. Дыхание сбилось, легкие будто свело. Все внутри сковала боль, в глазах помутилось.
Лишь когда пелена рассеялась и боль чуть отпустила, я наконец заметил его. Фостера. Парень лежал, скорчившись, у батареи. Изможденное лицо, темные круги под глазами, нечесаная борода. Широко раскрытые глаза часто моргали.
Джо присел рядом со мной на корточки. Убрал кастет в карман, протянул руку. Я отпрянул, но он дотянулся мне до плеча и ободряюще его сжал. Посмотрел в глаза.
– Дыши, – сказал Джо и, выпятив грудь, показал, как это делается. Как будто меня никогда раньше не били кулаком под дых. – Диафрагма сокращается, дай ей немного расслабиться.
Я смотрел на него. Ничего другого не оставалось. Он понаблюдал за мной еще несколько секунд, потом, наверно, убедившись, что все в порядке, поднял с пола мой револьвер. Я попытался заговорить, но из горла вырвался только хрип. Джо выпрямился, повертел мой револьвер в руках и направил его на Фостера.
Если Фостер и понял, что сейчас произойдет, он никак это не выразил. Не кричал, не умолял сохранить ему жизнь, не пытался бежать. Он просто смотрел на меня и моргал. Удерживал мой взгляд до того самого момента, как Джо спустил курок. На стену брызнуло красное, глаза у Фостера закатились, видны остались только белки.
Почему бы не сделать паузу и не пройтись по комнате? Вон там Табби. Бледный, как мел, с потным лбом и прической в стиле Ким Чен Ына. Он делает записи. Совершенно напрасная работа, учитывая, что в центре стола стоит диктофон. Когда записывать нечего, он выстукивает ручкой по блокноту какой-то ритм. При каждом удобном случае. Похоже на какую-то манию. Что за ритм, сказать не могу – никогда особо не интересовался музыкой. Напротив него сидит чернокожий с лысиной. Вроде бы представился как специальный агент Комсток. Или Коксок2. Или Камстейн 3. Что-то вроде этого. Перед ним тоже лежит блокнот, но он лишь изредка записывает туда пару слов. Лысый задает вопросы. Именно он возвращает меня к сути дела, когда я начинаю отклоняться от темы. Ему постоянно приходится напоминать мне, почему я здесь. Череда ошибочных решений, так он это называет. Все это так знакомо, так скучно – до зубовного скрежета. Череда ошибочных решений, из-за которых ты сидишь в этом кресле, за этим столом, в этой комнате, ешь свой мерзкий сэндвич с индейкой и рассказываешь свою мерзкую историю. Иногда он напоминает, что я выгадаю от всего этого. Подписано, скреплено печатью и уже в пути, говорит он. Старый трюк – и все же он думает, что я попадусь на него по собственной глупости. Вот только последнюю, козырную карту я пока держу при себе. Держу и не выкладываю на стол. Подписано, скреплено печатью и в моих, черт возьми, руках, Камстейн.
Снаружи на стуле сидит парнишка. Новенький. Иногда его тень скользит по дверному стеклу. А временами его не видно, и тогда я гадаю, там ли он вообще. Его посылают за кофе, когда решают, что я его заслужил (обычно это происходит, когда они решают, что они сами заслужили кофе). Скорее всего, какой-то местный парнишка, которого пригласили на несколько дней поиграть с большими мальчиками. Может быть, по вечерам он рассказывает им, где здесь можно вкусно поесть или каких местных баров лучше избегать. Или где найти стриптиз-клубы, которые предлагают немного более широкий спектр услуг, если знаете, куда сунуть нужную сумму. Бедняга. Ничего интереснее с ним, наверно, за весь год не случалось.
Было уже почти девять, когда я вернулся к себе домой. На животе наливался здоровенный синяк. Я стоял в ванной и осматривал себя в зеркале. Станет лучше через неделю-другую.
По крайней мере, у меня было время принять душ. Я кое-как побрился – вода была чуть теплая – и пока заводил свою «Импалу», проглотил две таблетки аспирина из бардачка, не запивая.
Машина не хотела заводиться, да и я никуда не хотел. Ночью температура упала, снег под ногами затвердел. Машина поддалась с третьей попытки, недовольно заурчав. Счищая лед с лобового стекла, я проверил сотовый. Пропущенный звонок, номер не определен.
Я понимал, что она чувствует; к тому времени, как я добрался до участка, в животе что-то ворочалось, затягивалось, поднималось и опускалось. Я даже не дошел до своего места. Втиснулся в кабинку, прижал к груди галстук, и меня вырвало в треснувший, без сиденья унитаз. Из грязного зеркала на меня таращилась физиономия с темными, запавшими глазами и раздражением после бритья. Я прополоскал рот холодной водой, побрызгал немного на лицо. Сушилка для рук была сломана, так что я вытер руки о пиджак и промокнул лоб галстуком. Потом снял его и сунул в карман.
Участок был старый и выглядел соответственно. «Обезьянник» в вестибюле – большая клетка для задержанных придурков, замусоренная смятыми банками из-под газировки и обертками, убирать которые никто не собирался. Облупившиеся стены и потолок в никотиновых пятнах. Разбитые окна. На полу дешевый черно-белый линолеум, при ходьбе по которому ботинки упрямо скрипели.
Мы вошли в главный офис через двойные двери. Помещение было небольшое – несколько столов, заваленных бумагами и папками. В углу стояли и разговаривали несколько полицейских. Парочку из них я видел во дворе убитой женщины. Ллойд, парень с сальным лицом.
Мое внимание привлекла кофемашина в углу. Она затарахтела и выплюнула в бумажный стаканчик коричневую жидкость. Я взял его и зашипел – горячий.
– Слабый кофе в дешевой посуде, – сказал Джо. – Добро пожаловать в Купер.
Я повернулся и посмотрел на него. Он спокойно выдержал мой взгляд и нажал на кнопку.
– Не волнуйся – привыкнешь. – Он с привычной легкостью взял свой стаканчик.
– Не хочу к этому привыкать, – сказал я.
– Дело твое.
– Нам нужно поговорить. Наедине.
– Потом, – сказал он, отхлебывая кофе. – Прямо сейчас нам нужно в морг потолковать с Бобом насчет новой девушки. Допьешь по дороге.
Капитана Морриконе мы встретили на узкой лестнице, ведущей в подвал. Это итальянское имя, верно? Морриконе. Как у того парня, который писал музыку для всех этих вестернов. Но капитан выглядел иначе. Ни густых, зачесанных назад темных волос, ни загорелой кожи – хотя, возможно, я цепляюсь за стереотипы.
Больше всего он напоминал учителя естествознания. Высокий и стройный, в очках без оправы и вязаном жилете. Ничего незаконченного – очень цельный образ.
Интересно, подумал я, есть ли у него карманные часы. Увидев меня, он улыбнулся, зубы у него сверкнули в тусклом свете.
– Томас. – Он произнес мое имя так, словно вручал мне награду. – Наконец-то мы встретились. – Вообще-то не могу точно вспомнить, о чем мы – Джо, я и Морриконе – тогда говорили. Скорее всего, о мертвой женщине и всем этом деле.
Но если вы сейчас это слушаете, капитан, – а я уверен, что слушаете, – хотел бы сказать, что вы были со мной справедливы. В отличие от многих других, от большинства. И вы точно не заслуживали того, что случилось. Все это дерьмо – то, что писали в газетах, – просто вывалили вам под дверь. Надеюсь, вы выпутались из этой передряги с меньшими потерями, чем я.
Но прежде чем уйти – я помню это очень хорошо, – он положил руку мне на плечо и сказал, что знает, почему я в Купере. Сказал, что его это не интересует. Сказал, что я поступил правильно.
Никто и никогда раньше мне такого не говорил. Но сдавать своих товарищей считается неприличным. Морриконе сказал, что для него важно только, чтобы я делал дело и не высовывался. «Не думай об этом как о наказании», – добавил он уходя, а мне хотелось сказать: «А что еще это может быть?»
Вход в морг представлял собой дверной проем, завешанный полосками матового пластика. Сквозь щели я видел серый металл и ощущал холод. Скотобойня. С крюков свисали куски мяса, белые фартуки забрызганы кровью. Из компьютера лилась музыка, что-то классическое.
Боб – тот лысый парень, что был вчера на месте преступления, – встретил нас улыбкой. Во всем этом помещении тепло шло только от него.
Девушка лежала под белой простыней. Боб дернул висячую цепочку, и над головой у нас зажглись и замигали флуоресцентные лампы. Все вокруг стало фиолетовым, и когда Боб откинул простыню, обнаженное тело Келли Скотт тоже было фиолетовым. Кожа обтягивала тонкие кости. Открытые веки обнажали пустые глазницы. Они были больше, чем я помнил. Туда бы бильярдный шар поместился.
Боб рассказал нам все, что удалось узнать. Информации оказалось не густо.
Девушку задушили. Раздавлена трахея. Время смерти – между полуночью и шестью часами утра. Убита на улице. Грязь под ногтями и следы алкоголя в крови; девушка была пьяна. Никаких наркотиков – ни рекреационных, ни каких-то других – не обнаружено. Секса не было. По крайней мере, прошлой ночью. Ни чужой ДНК, ни необъяснимых волокон или волос. Убийца протер в ее спальне все, вплоть до книги на прикроватной тумбочке.
Джо сказал, что Боб выставляет убийцу как какого-то призрака, на что тот ответил, что призракам незачем залезать через незапертое окно ванной.
Я увидел полоску бледной кожи у нее на левом запястье и спросил, не находил ли кто-нибудь часы, – но нет, никто ничего не нашел.
Теперь я хочу остановиться на минутку и рассказать о том, как она умерла. Боб сказал, что ее задушили, и да, на шее у нее были синяки, подтверждающие это. Для тех, кто мало знает об убийствах, добавлю кое-что от себя. Задушить человека не так-то просто. Это требует времени, больше времени, чем многие думают. И это совсем не как в кино. Нельзя задушить кого-то случайно в момент помутнения рассудка, гнева или в порыве страсти. Человеческий мозг может прожить без кислорода более четырех минут. Это двести сорок секунд. И все это время нужно не ослаблять давления, удерживать жертву, не колеблясь в своем решении. Спросите меня, и я скажу, что душитель – несравненно большее зло, чем обезумевший грабитель с ножом или стрелок в торговом центре. Для душителя убийство – не просто намерение, а осознанное решение. И это пугает меня до чертиков.
– Расскажи о глазах, – попросил Джо, и Боб рассказал.
Работа наспех, так он это назвал. И, направив вниз небольшую лампу, показал, почему он так считает. По его словам, убийца использовал какое-то тупое орудие. Возможно, ложку. Отсюда многочисленные повреждения окружающих тканей. Но он знал, что делал. Я спросил об отпечатке, и Боб посмотрел на Джо взглядом, который мне не понравился.
– Снял с ремня, – сказал Боб. – Совпадение на семьдесят шесть процентов.
– На семьдесят шесть и девять десятых, – поправил Джо.
– Когда ты снял отпечаток? – спросил я.
– Около полуночи.
– Ты всегда работаешь так поздно?
– Людей не хватает.
– А теперь у них еще и второй труп, – сказал Джо.
Фостер уже лежал на льду. Боб выдвинул поддон из морозильника. Он был даже еще худее, чем Келли Скотт.
– Огнестрельное ранение в лицо, выстрел в упор.
О проекте
О подписке