Глава 9

Моя мама часто говорила, что во всем есть положительная сторона. Просто нужно знать, где искать.

Я опустил козырек и посмотрел в зеркало заднего вида, откуда на меня таращился смеющийся клоун. Дешевая резина запечатала мое лицо в кокон вечной ухмылки. Голова вспотела и чесалась, обрез в руках налился тяжестью. Я думал, руки у меня будут дрожать, но ничего такого не было.

Джо завел двигатель, а я вдруг подумал о Мэри. Мы вырулили на шоссе с выключенными фарами, и я словно наяву увидел печаль в глубине ее зеленых глаз и вспомнил ее слова.

То, что мы делали раньше, не имеет значения, сказала она. Важно только то, что мы делаем сейчас.

Мы выскочили на шоссе вслед за полицейским фургоном и покатили за ним. Я знал, что в происходящем есть положительная сторона, просто нужно ее найти. Может быть, тот миг остался в прошлом – там, на берегу реки, с банкой пепси. Я все еще чувствовал ее ладонь на своей руке, но тут, слишком быстро, мотор взревел, и Джо включил дальний свет. Я представил, как полицейские впереди щурятся. Свет отвлек их, помимо прочего, еще и от «ежа».

Джо вдавил в пол педаль газа, и я с силой втянул воздух через открытый рот маски. Казалось, я сейчас задохнусь. Лицо под резиной тоже вспотело, и я уже было решил, что вот-вот отключусь.

Руки наконец задрожали, я схватился за дверцу, и в этот момент колеса фургона взорвались – сначала передние, а потом задние. Хлопки взрывов походили на два выстрела.

Фургон занесло, водитель не справился с управлением, и автомобиль, медленно кренясь, заскользил вбок. В следующую секунду он клюнул носом и съехал с шоссе в кювет. Задние колеса завертелись в воздухе.

Джо резко затормозил на обочине. Мы выскочили на снег; мое тяжелое дыхание вырывалось в воздух белыми клубочками.

Когда мы добежали до места, водительская дверца была открыта, и сам водитель пытался подняться, ухватившись за руль. Лицо у него было все в крови, глаза закатывались, широко раскрытый рот хватал воздух. Парень потянулся за своим оружием, но я уже был рядом и, даже не раздумывая, вмазал прикладом дробовика ему по лицу. Голова у него резко дернулась, и я почувствовал у себя во рту вкус крови. Вот только кровь была не моя.

Полицейский рухнул на снег и замер. Обернувшись, я увидел, что Джо молча наблюдает за мной.

Другой полицейский сидел, склонившись над приборной доской и не двигался. На лобовом стекле темнели капли крови.

То, что ты делал раньше, не имеет значения. Важно только то, что ты делаешь сейчас.

В фургоне лежали две большие черные спортивные сумки. Я расстегнул «молнию» и обнаружил внутри пачки стодолларовых купюр. Мне стало дурно, и я понял: если меня сейчас стошнит, я в этой маске задохнусь. Мы вытащили сумки и бегло осмотрели все остальное. Коробка с пулей от моего «Смит-и-Вессона» валялась на полу. Я открыл ее, забрал улику и сунул в карман.

Джо схватил меня за плечо.

– Надо уходить! – крикнул он.

Мы забрали деньги; каждый взял по сумке. Я слышал, как Джо кряхтит, но сам тяжести не чувствовал. Полицейский, которого я ударил, пошевелился, когда мы проходили мимо, и Джо, на мгновение опустив сумку, с силой пнул его в живот.

Глава 10

Мы сожгли машину в заброшенном карьере на окраине города. Я стоял на краю и наблюдал, как Джо поливает ее бензином. Маски и дробовики остались в машине. И пули тоже. Все сгорело под тихо падающим снегом. Даже стоя в тридцати ярдах, я чувствовал жар. Джо стоял рядом, и когда я к нему повернулся, у него в глазах плясали отсветы пламени.

– Револьвер, – сказал я и протянул руку. – И гильзы тоже.

Джо ответил не сразу. Стоял, будто загипнотизированный, и не мог отвести от огня взгляд. Потом словно очнулся и посмотрел на меня без всякого выражения. Молча достал из кармана мой револьвер вместе с гильзой и протянул мне. Я бросил гильзу в огонь.

– Беру свою долю. – Я отсчитал пять пачек и засунул их под куртку.

За все это время Джо не сказал ни слова, но я знал, что он наблюдает за мной.

* * *

В ту ночь я плохо спал. По правде говоря, я уже давненько по-настоящему не высыпался.

Вернулся я еще рано. Последние дни дались мне тяжело, и теперь все тело ломило от усталости. Я наполнил ванну почти до краев, забрался в нее, кряхтя, и вытянулся. Мышцы заныли, расслабляясь. Вода была теплая и, когда я погрузился в нее с головой, перелилась через край. Я закрыл глаза и лежал под водой сколько мог, пока не почувствовал на ноге ее руку. Тонкую и легкую, как у ребенка. Рейчел не нравились собственные руки. Слишком короткие и слабые; камера всегда дрожала, если она пыталась сделать селфи. Мы часто над этим смеялись.

Вот думаю обо всей этой истории с Рейчел и не знаю, как быть. Что рассказать. О чем умолчать. Важна ли она для всей картины? Конечно. Нужно ли вам знать о ней все? Все до мелочей? Да кто ж, черт возьми, знает.

Я вроде бы уже рассказывал вам, как она умерла. Раз так, то можно рассказать, как она жила.

Рейчел была брюнетка, с короткими волнистыми волосами. Носила колечко в носу. Мне это не понравилось. Мы познакомились на какой-то вечеринке то ли у моего друга, то ли у ее подруги. Был конец июля, и она пришла в летнем платье.

Я не любитель вечеринок. Не то что бы я стесняюсь и стою весь вечер в углу с кружкой пива. Просто меня это не прельщает. Другое дело посидеть в баре за отдельным столиком. Оказываясь в крохотной квартирке с кучей незнакомых людей, я стараюсь поскорее оттуда свалить и вернуться домой.

В общем, в какой-то момент я решил, что с меня хватит. Уходить было еще рано, так что я пробрался сквозь толпу и вышел в пустынный задний дворик. Было тепло и душно. Я стоял там, прислушиваясь к звукам за дверью, потом пошарил в кармане пиджака, достал косячок и закурил.

За спиной у меня вдруг что-то зашуршало. Я обернулся – а она выбирается из-за куста и так неловко разглаживает платье. Увидела меня, остановилась.

– Привет. Извини, мне просто надо было пописать.

Я ткнул пальцем в сторону дома.

– А с туалетом в доме что-то не так?

– Да, там очередь. Кроме шуток. Так что вариантов было два: либо в раковину на кухне, либо сюда.

Я пожал плечами, повернулся к дому. Она неторопливо подошла ко мне сзади.

– Знаешь, он ведь все равно уже практически умер.

Я оглянулся – невысокая, и даже на каблуках едва достает мне до подбородка.

– Куст. Лавровишня. Видишь? Пусть твой друг поливает свои деревца почаще. Я, может быть, даже спасла его от жажды.

– Он мне не друг.

– Интересно, что в моих словах тебя зацепило именно это.

– Я просто говорю. Я этого парня едва знаю.

Она фыркнула и посмотрела на мой косячок.

– Можно мне тоже?

– Конечно. Только сначала вымой руки.

– Думаешь, я помочилась себе на руки?

– Не знаю. Может быть. Просто не хочу потом брать в рот, если на нем останется твоя… ну, ты понимаешь.

– Моя моча?

– Моча или что там еще. Иди, вымой руки и возвращайся – поделюсь.

Она сердито посмотрела на меня.

– Я пойду, но только потому, что мне нужно взять себе еще пива, ясно?

Она ушла. Я улыбнулся и покачал головой. Вернувшись, она вскинула брови и протянула мне руки – вот, мол, смотри.

Я осмотрел их и одобрительно кивнул. По крайней мере руки были еще влажными.

– Вот, держи. – Я протянул ей косяк.

– Спасибо. Кстати, меня зовут Рейчел.

– Томас.

– Так в чем дело?

– А?

Рейчел медленно выпустила дым и вернула мне косяк.

– Почему ты здесь один? – Она прищурилась. – Нравится подглядывать за девушками, когда они писают?

Я рассмеялся.

– Поверь, я не знал, что ты здесь.

– Ага.

– Просто захотелось подышать свежим воздухом.

– Не любишь вечеринки?

Я покачал головой.

– Не очень. Музыка слишком громкая.

– Не хватает Синатры?

– Да-да. А что насчет тебя?

– А что насчет меня?

– Ты тусовщица?

Я вернул ей косяк, и она взяла его с ухмылкой.

– Конечно. Я тусовщица.

Мы побыли там еще немного, повалялись на траве. Трепались, несли всякую чушь, которую даже вспомнить неловко. Ленивые улыбки, переходящий из руки в руки косяк, нечаянные прикосновения. К тому времени, как мы закончили, ржавое небо уже потемнело. Я не помнил случая, когда мне бы так хотелось растянуть косячок подольше.

В какой-то момент Рейчел подняла одной рукой волосы и приложила к затылку бутылку холодного пива. Клянусь, это было самое сексуальное, что мне когда-либо приходилось видеть.

В конце вечера мы расстались. Она оставила мне номер, но по какой-то причине я ей так и не позвонил. Может быть, потерял листок. Не помню точно. Так или иначе, прошел месяц, и наши пути снова пересеклись, на этот раз в ночном клубе. Я был в несколько лучшей форме – помогла пара таблеток.

Смутно помню мелькание огней, плотную толпу и запах пота. Музыка била по ушам, от басов стучали зубы. Мы стояли у бара и кричали друг другу в ухо. Обрывки предложений, фраз; ее губы касались моей щеки. Через какое-то время она улыбнулась, покачала головой, взяла меня за руку и вывела на улицу.

К ней домой мы поехали на такси. У нее в сумочке нашлось немного кокса, и мы разделили его на двоих. Ну вот, теперь мы на равных, сказала она.

Сначала нам было легко. Наверно, так бывает во всех отношениях. Потом, когда все полетело к черту, я частенько вспоминал те моменты. Ленивое утро; смех без причины, теплые объятия. Я все думал: а как это бывает у других пар, как долго длится у них этот период и как им удается протянуть дольше. Может быть, потеряв то, что было вначале, они просто усерднее ищут дорогу назад. Я размышлял, найдем ли эту дорогу и мы.

Но все это началось позже.

Рейчел работала в маленьком книжном магазине. Частное заведение у реки. Ступеньки вниз с главной улицы, магазин на полуподвальном этаже. Однажды она меня туда привела.

– Ну что, здорово?

– Здесь тихо, – сказал я.

Она пожала плечами.

Магазинчик был немного странный, плохо освещенный. Стеллажи расставлены как попало. Теснота. Спертый воздух. Настоящий колокольчик, который звенел, когда открывалась дверь. Рейчел с гордостью показала мне свой стол у входа.

– Мне нравится, – сказал я потом. – У этого места есть свой характер.

– Вот именно, – согласилась она.

Вот только, я думаю, характер магазина людям не так уж и интересен. Они не хотели искать книгу в темном полуподвале, тратить время, листая издания в твердом переплете, классику, о которой они и не слышали. Людям были нужны интернет-магазины и стойки с кофе, DVD-диски и настольные игры. Им не нужен был магазин, в котором просто продавали книги.

Магазин закрылся примерно через четыре месяца. Рейчел не была к этому готова, хотя таблички о закрытии висели там уже некоторое время. Письмена на стене. Немного иронично для книжного магазина, да?

Рейчел очень расстроилась. А тут я еще по глупости ляпнул, что «Барнс-и-Нобл» как раз ищет сотрудников.

– Я не хочу работать в «Барнс-и-Нобл», – заявила она уже со слезами на глазах.

– А где же ты хочешь работать?

Она не знала. Нет работы – нет зарплаты, а значит, нечем платить аренду.

С квартиры ей пришлось съехать, и в итоге она перебралась ко мне.

Было тяжело. Мы ведь до этого встречались совсем недолго. Поначалу я не возражал. Все складывалось как нельзя лучше. Не надо было назначать свиданий, чтобы провести с ней время; не надо было стараться сделать наши прогулки особенными. Теперь мы виделись постоянно. И, наверно, оба считали, что стараться, в общем-то, и не нужно.

К тому времени, когда Рейчел устроилась на работу (администратором в Джорджтаунскую публичную библиотеку), вопрос о ее возвращении в собственную квартиру отпал сам собой.

В моей квартире мы прожили вместе несколько лет. Она была маленькая, тесная и находилась в неблагополучной части города. Рейчел часто оставалась там одна, особенно когда я работал в вечернюю смену.

– Мне не нравится быть здесь одной, – говорила она. – Я тут такое по ночам слышу…

Я знал, что она имеет в виду. Стрельба. Сухой треск, эхом разносящийся по двору. Вой полицейских сирен. Крики, вопли женщин. Не знаю, всегда ли она принимала происходящее так близко к сердцу или тревоги добавляло то, что я служу в полиции. Я так и не удосужился спросить ее об этом.

Так или иначе, Рейчел нервничала, и мы из-за этого ссорились. Из-за ее работы, из-за моего не очень удобного графика. Она видела у меня на рубашке кровь. Ссадины на костяшках пальцев. Я никогда не рассказывал ей, что произошло. Чем мы с Айзеком занимались. Было ли мне стыдно?

Может быть. Но я приносил домой то, что ей нравилось, и это много для нее значило. Травка, колеса, бухло.

Как там она мне говорила? Я тусовщица.

Так что мы спорили, ругались, потом принимали «лекарство» и засыпали. Просыпаешься утром – и вперед, как будто ничего и не случилось. Никаких серьезных решений. Наша жизнь напоминала первый эпизод двухсерийного фильма. Что-то вроде той части в «Стартреке», где Пикар превращается в Борга. Мы просто не пытались вернуть его обратно.

Она была недовольна. Я это понимал. Но и я тоже не был счастлив. Правда в том, что я не всегда работал допоздна. Частенько, заканчивая смену, я ловил себя на мысли, что не хочу возвращаться домой. Сидел в патрульной машине или шел в бар. И уж поверьте, за свой эгоизм я заплатил сполна.

Вы уже знаете, что было дальше. Вы получили мое признание. Глаза открыты, а вода почти остыла. Я ничего не мог поделать.

И да, иногда я залезаю в ванну, чтобы посмотреть, как долго смогу задерживать дыхание, прежде чем вынырну, чтобы глотнуть воздуха. Знаю, глупо, но это правда. Иногда, если прилично набрался, я чувствую ее рядом с собой – там, под водой. Однажды, клянусь, я даже ее видел.

Только на этот раз, в Купере, после того, что мы с Джо сделали, она не ждала меня, когда я открыл глаза, и рядом ее тоже не оказалось. Ни грустной улыбки, ни бледной кожи.

Когда я наконец вынырнул, хватая ртом воздух, я был один.

От моей камеры до комнаты, где я рассказываю свою историю, путь неблизкий. И теперь я хожу туда каждый день. Я и Новичок. Туда и обратно, строго по часам.

Сначала я молчал, но потом стало скучно. Кроме того, мне есть что рассказать. У меня своя история. А Новичок, похоже, хороший парень. И, по-моему, заслуживает услышать больше, чем другие.

И вот однажды я заговорил, а Новичок притих и слушал.

Я родился в тюремной больнице в Берлингтоне, в штате Вермонт. Моя мать отбывала срок за убийство своего бойфренда-насильника. Такое вот вступление, да.

Мать изнасиловал мужчина по имени Роберт. На переднем пассажирском сиденье серебристого «Бьюика». Это было пятого октября в Берлингтоне. Они вместе ходили на фильм Клинта Иствуда «Два мула для сестры Сары» в кинотеатре «Стронг» на Вайноски-авеню. Потом поужинали в кафе «Йорк Стейк» в торговом центре «Берлингтон-молл» (фильм, наверно, был отличный, а вот о еде такого определенно не скажешь).

Встречались они недолго. Пару недель, может быть, месяц. Кстати, мою мать зовут Сандра. На следующее утро ее нашла ее мать (здоровенная, неуклюжая женщина, с которой я так и не имел удовольствия познакомиться). Моя мать лежала у входной двери.

Я часто думал, как в ту ночь она возвращалась домой. Скорее всего, на машине. Интересно, он видел, что она скорчилась на заднем сидении, дрожит и задыхается от слез? Возможно, он больше беспокоился из-за новой кожаной обивки – как бы эта пьяная девка не вздумала там блевануть. Может быть, поэтому он даже не удосужился проверить, вошла ли она в дом.

В любом случае, мы все знаем, к чему это привело. Маму изнасиловали, мама забеременела, мама купила себе пистолет и вышибла Роберту мозги. Они попали прямо на стену многоквартирного дома. Да так высоко, что уборщикам понадобился подъемный кран, чтобы соскрести всю эту дрянь.

Оружие она купила в магазине на углу Брэдли-стрит и Хангерфорд (да благословит Господь Вермонт за безусловную любовь ко Второй поправке) и проехала полгорода, а потом сидела три часа на детской площадке и ждала, пока Роберт закончит работу.

Именно эти три часа и сыграли против нее. Оказывается, судьям не нравится, когда убийцы ждут так долго. Долгое ожидание подразумевает преднамеренность убийства. К тому же их сильно напрягло, что кто-то «находился на детской площадке с заряженным оружием».

Большую часть этой информации я почерпнул из судебных протоколов. Они все сохранились, сложены в коробки и лежат в подвале. Бумаги скреплены степлером, папки перехвачены резинками. Думаю, в наше время это все хранится на жестких дисках и USB-накопителях. Все в облаке. Интересно, почему его так назвали? Облако. Я никогда раньше не задумывался. В те времена, когда мать застрелила моего папашу, облако означало дождь.

Я не был уверен, что они позволят мне посмотреть документы. Я тогда еще даже не успел перешагнуть порог совершеннолетия. Девятнадцать лет, худой как жердь. Волосы зачесаны назад, лучший костюм – поверьте, слово «лучший» здесь ничего не значит. Но, как оказалось, прочитать эти материалы может каждый. Как сказала дама за стойкой регистрации, это общедоступные архивы. Как вам такое, а? История моего зачатия открыта для свободного ознакомления. Я, узнав об этом, почувствовал себя немножко Иисусом.

Я снял номер в мотеле рядом со зданием суда и провел два дня, читая все подряд. А закончив, увидел ее в совершенно новом свете. Мою маму. Она не была какой-то безвольной игрушкой, которой все пользовались и над которой все издевались. Она была невероятно крута. Помню, как читал и перечитывал некоторые отрывки из стенограммы. Она выдала все как есть. Как я уже сказал, та детская площадка в конце концов вышла ей боком. И, конечно, судья устроил из этого факта настоящее шоу. Разглагольствовал о детях на качелях, об их матерях, сидевших на скамеечках и видевших все своими глазами. Постоянно называл их невинными. Спросил ее, что бы случилось, если бы что-то пошло не так. Твердил о кровавом месиве, о том, как нехорошо, что люди видят такое во вторник в четыре часа дня. В конце, вынося приговор, спросил, не хочет ли она что-нибудь сказать, и она ответила, что, конечно, ей есть что сказать.

Стенограммы – они хороши до определенного момента. В них все правильно написано, напечатаны они красиво и аккуратно, но не передают всех эмоций. Понимаете? Я перечитывал эти слова, снова и снова, бесконечно представлял, как мама стоит там, в суде, и ее голос звучит ровно или, может быть, чуть-чуть срывается. В зале тишина, репортеры ловят каждое ее слово. Июньский день, в зале почти душно. Я представлял, как она рассказывает судье, почему сделала то, что сделала, как Роберт сначала был внимательным и заботливым – покупал ей цветы, шоколад, придерживал для нее дверь и все такое прочее. Черт возьми, да он даже встретился за послеобеденным чаем с ее матерью, чем заслужил ее одобрение. Возможно, для судьи этого было мало, но для нее это значило очень много. До Роберта мама ни с кем не была, и вот ее первый раз стал, вероятно, последним – если только подобных ему нет в региональном исправительном учреждении Читтенден (а они там, несомненно, есть).

Она сказала, что ей жаль, если она испортила кому-то день, когда выстрелила Роберту в голову, но о самом поступке она не сожалеет. Сказала, что застрелила бы его снова, если бы пришлось. Сказала, что, возможно, он был у нее первым, но она у него, скорее всего, не первая. Сказала, что оказала услугу обществу. И если другие, подобные Роберту, призадумаются, прежде чем последовать его примеру, ей будет достаточно.

Я часто задавался вопросом, а понял ли Роберт. В самый последний момент, перед тем как она нажала на спусковой крючок. Повернулся ли он к ней. Или был совершенно беспечен и думал о том, что съесть на обед или стоит ли посмотреть новый фильм «Планета обезьян», или, может, кого бы еще ему изнасиловать.

Наверное, когда все случилось, его правый глаз совершил отчаянный прыжок в безопасность – через тротуар.