Часть вторая
Раздробленность

Глава девятая
Отлучение от церкви

Между 383 и 392 годами испанец становится королем бриттов, а Феодосий обнаруживает, что недооценил силу церкви

В 383 году римское войско в Британии взбунтовалось и объявило новым императором Магна Максима, своего полководца.

Сначала Магну Максиму присягнули на верность только войска Британии; по сути, он стал королем бриттов, хотя был римским гражданином и испанцем по происхождению. Но скорее всего, он уже несколько лет обладал в Британии вполне королевскими полномочиями. Его имя всплывает в валлийских легендах, где он фигурирует как Максен Вледиг, полулегендарная личность, герой сочинения «Видения Максена Вледига». В этой повести Максен Вледиг восседает в Риме, правит там как император и мечтает, чтоб его женой стала прекраснейшая из девушек; он ищет ее и случайно приплывает в Британию, где находит её и женится на ней. Он проводит семь лет, строя замки и дороги в Британии, и этот срок столь долог, что в Риме узурпатор присваивает себе его трон.

Тонкий след исторической правды в этом мифе состоит в том, что Маги Максим еще в Британии предъявил претензии на звание «императора Рима» – и, без сомнения, провел много времени в качестве римского военачальника, строя дороги и развивая на острове римскую инфраструктуру. Возможно, Маги Максим позволял племенам западного острова (современной Ирландии) селиться на западных берегах Британии, и такое слияние культур стало основой Уэльса. Это может объяснить его образ в валлийских историях о происхождении страны, где Маги появляется так часто, что Джон Дэвис называет его «вездесущим наблюдателем».¹

В это время Британия еще не была христианизирована. Римская армия в Британии была тесно связана со старой, традиционной римской верой, и выражала недовольство тем, что оба императора, Грациан и Феодосий – христиане. С другой стороны, Максим был ярым приверженцем римской веры; когда войско избрало его императором, он заявил о своей верности Юпитеру, собрал военные силы и направился в Галлию, надеясь завладеть западным троном фактически, а не только на словах.

Отголосок этого похода можно найти в «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского – весьма нереалистической, в которой король Артур с войском приплывает в Галлию и сражается с правящим там римским трибуном. В этой версии истории Артур после своего триумфа, и предварительно опустошив провинцию, создает царский двор в старой римской крепости Лютеции Паризиев^[28], лежащей на реке Сена.

В реальности на территорию Галлии вступил именно Маги Максим, и он действительно дошёл до Лютеции Паризиев, где и был встречен Грацианом с боем. Часть солдат Грациана, желавших, чтоб император поклонялся Юпитеру, а не христианскому богу, перебежала на сторону Максима, а оставшиеся были разбиты. Грациан сбежал и вскоре умер – то ли захваченный в плен и убитый солдатами Максима, то ли умерщвленный собственными военачальниками.²

Так Максим захватил контроль над Галлией и объявил себя императором Галлии и Испании, а также Британии. Теперь империя оказалась разделена на три части: на дальнем Западе ею правил Маги Максим, на Востоке – Феодосий, а младший брат и бывший соправитель Грациана, Валентиниан II, всё ещё крепко держал власть над Италией и Северной Африкой.

Контролируя западную часть материка, Максим направил Феодосию официальное послание как император императору, предлагая ему союз и дружбу. Вторжение произошло слишком быстро, и Феодосий не смог противостоять ему, теперь же акт свершился, и восточный император решил, что пойти навстречу предложению Максима будет благоразумно. Как оказалось, они с Максимом были старыми знакомыми, в молодости вместе сражаясь на полях Британии. Феодосий согласился признать Максима законным императором, и в течение четырех лет три императора правили рядом, а Феодосий был среди них старшим Августом. «Однако, – пишет Зосима, – в то же время он тайно готовился к войне и стремился усыпить бдительность Максима всеми видами лести».³

Подготовка к войне включала в себя переговоры с персами – Феодосий не хотел, идя войной на запад, обнаружить, что его восточные границы атакованы. Ардашир II, пожилой брат великого Шапура II, был смещен персидской знатью спустя четыре года неэффективного управления страной; теперь на троне сидел Шапур III, сын Шапура II. Предметом новой войны между Римом и Персией мог стать контроль над Арменией, потому Феодосий отправил посла ко двору Шапура III, чтобы заключить сделку.⁴

Послом был римский воин по имени Флавий Стилихон, уроженец севера империи. Его мать была римлянкой, а отец вандалом – «варваром» из германского племени, жившего к северу от Карпат. В отличие от готов, вандалы не доставляли проблем Римской империи. Однако в глазах многих римлян Стилихон нес на себе клеймо варвара. Историк Павел Орозий, не любивший Стилихона, ставил ему в вину происхождение, говоря, что тот «происходит из вандалов – не воинственного, жадного, подлого и лукавого народа».⁵

Но Феодосий ему верил, и в ответ на это доверие Флавий Стилихон, которому в то время еще не было и тридцати, провел впечатляющие переговоры. В 384 году Шапур III согласился разделить власть над Арменией между двумя государствами. Западной частью Армении должен был руководить правитель, назначенный Римом, восточной – правитель, верный Персии. Феодосий был благодарен; когда Флавий Стилихон вернулся, Феодосий произвел его в генеральскую должность и выдал за него четырнадцатилетнюю принцессу Серену, свою племянницу и приемную дочь.

Договор с персами позволил Феодосию продолжить подготовку к войне с узурпатором на западе. Тем временем Магн Максим планировал двинуться на восток, против Валентиниана II. Максим хотел стать истинным владыкой Запада, а пока Валентиниан II правил в Италии, законность его прав на престол оставалась сомнительной.

Валентиниану II было только пятнадцать лет, и действительной властью над Италией обладали его военачальники и мать Юстина. В 386 году Юстина дала Максиму повод вторгнуться в Италию. Сама она была арианкой, а потому враждовала с католическим епископом Милана, Амвросием Медиоланским. Они конфликтовали уже много лет, но в 386 году Юстина (посредством своего сына) выпустила императорский указ, повелевающий Амвросию передать одну из миланских церквей арианам, чтобы у них было место для сборов. Амвросий возмущенно отказался, Юстина же ужесточила свои требования и потребовала другую, более значительную и важную церковь – Новую Базилику^[29].

Она отправила представителей власти в Базилику в пятницу перед Вербным воскресеньем (предшествующим Страстной неделе, самой главной неделе церковного календаря), когда Амвросий наставлял небольшую группу новообращенных, готовя их к обряду крещения. Люди Юстины принялись менять драпировки в церкви; Амвросий продолжал наставление, не обращая на них внимания.

Вторжение имперских чиновников в церковь разгневало никейских христиан Милана, и они собрались вокруг церкви в знак протеста. Демонстрантов становилось всё больше. В итоге Страстная неделя оказалась отмечена уличными беспорядками, вооруженные солдаты арестовывали мирных граждан (позже Амвросий написал своей сестре: «тюрьмы были переполнены ремесленниками и лавочниками»), и число императорских солдат всё возрастало. Амвросий не смог выйти из Базилики, окруженной солдатами, поэтому начал вынужденную сидячую забастовку с новообращенными. Он проводил время, проповедуя, что церковь не должна быть под властью императора; церковь являет собой подобие Бога, она – тело Христово, а поскольку Христос – совершенный Бог (что было камнем в огород ариан), то церковь едина и с Отцом.⁶

Наконец Валентиниан II вмешался и приказал солдатам отступить. Но более, чем неудача попытки ариан захватить церковь, его не устраивала власть Амвросия: «Вы заковали бы меня в цепи, если бы Амвросий попросил вас», – бросил он своим приближенным, и Амвросий сильно опасался, что следующим этапом обострения конфликта будет обвинение его в государственной измене.

Когда до Максима долетел ветер смуты, он привел в действие свой план. «Предлогом, для него — пишет церковный историк Созомен, – было стремление предотвратить искажение древней религии и церковного порядка нововведениями… Он выискивал бреши и плел интриги так, что казалось, будто он взял в руки правление Римом путем закона, а не силой»?

Учитывая, что изначально Максим выступил на Рим с именем Юпитера на устах, его новая личина защитника никейского христианства выглядела несколько фальшиво. Но это показывает, до какой степени христианство в поздней Римской империи стало языком не только власти, но и закона. Максим хотел быть не просто императором. Он хотел стать настоящим, законным императором – и чтобы достичь этого, примкнул к рядам христианской церкви. И хотя Амвросий и проповедовал, что церковь отдельна от власти императора, императоры использовали церковь как оружие друг против друга.

Пока Максим шел к Милану через Альпы, Феодосий со своей армией выступил на запад, а Валентиниан II и Юстина бежали из Италии в Паннонию, взяв с собой Галлу, сестру Валентиниана, и оставив Милан Максиму и его армии. Когда Феодосий пришел в Паннонию, Юстина предложила выдать за него свою дочь Галлу при условии, что тот прогонит Максима. Феодосий принял предложение. По общему мнению, Флавия Галла была очень красива – к тому же брак связал Феодосия, бывшего солдата из Испании, с династией Валентиниана.

Он дошел до самого Милана, позаботившись, чтобы впереди него двигались рассказы о размерах и смертоносности его армии.

Возможно, Максим не ожидал, что Феодосий бросит свои восточные пределы и придет так далеко на запад. В любом случае, когда Феодосий достиг Милана, солдаты Максима были уже так запуганы, что схватили своего предводителя и передали Феодосию.

Война закончилась без единой битвы. Феодосий казнил Максима, положив конец правлению первого короля бриттов. Также он отправил военачальника Арбогаста, которому очень доверял, чтобы тот нашел сына и наследника Максима. Арбогаст нашел юношу в Трире и задушил его.⁸

Вторжение Феодосия закончилось полной удачей. Отныне его власть на западе сильно возросла; он стал зятем Валентиниана и избавителем империи от захватчика, и во главе триумфальной процессии вошел в Рим. После он со своей прекрасной молодой женой отбыл обратно, а в качестве новой правой руки Валентиниана оставил полководца Арбогаста, уже вернувшегося после удушения сына Максима.

Как и Стилихон, Арбогаст был варварского происхождения, франком по отцу. Поэтому, хоть и сделав блестящую карьеру в армии, он не мог даже надеяться на императорский трон. Так уж вышло, что самыми приближенными к Феодосию были варвары наполовину или более того; они не могли оспаривать корону своего повелителя.

Арбогаст уже был опытным воином, и Валентиниан II, привыкший к тому, что им управляют, даже не думал противиться. Арбогаст возглавил администрацию западной части империи, подчиняясь непосредственно Феодосию на востоке, а Валентиниан II, сидя на имперском престоле, был не более чем марионеткой.

В сущности, теперь Феодосий контролировал всю империю, а потому мог вновь обратиться к своему проекту унификации. Возвращаясь в Константинополь, он стал работать над эдиктом – сводом правил, разработанных с целью введения во всей Римской империи правоверного христианства. Первый эдикт, написанный в 389 году, ударил в самое основание отношений между старой римской верой и римским государством: Феодосий объявил, что старые римские празднества, бывшие всегда государственными, станут рабочими днями. Официальные праздники в те времена, как и ныне, были способом создания мифологической основы нации, напоминания гражданам о самых славных моментах прошедших времен и подмогой в определении будущего страны. Феодосий не только христианизировал империю – он начал переписывать историю.

И в этом он слегка не попадал в такт настроениям Запада. В Риме сенаторы уже три раза обращались к императорскому двору в Милане с просьбой возвратить в сенат традиционный Алтарь Победы, упраздненный Грацианом. Руководил этими обращениями Квинт Аурелий Симмах, префект (то есть высший чин администрации) Рима. Он просил Валентиниана сохранить традиции прошлого: «Мы просим о возвращении той религии, в лоне которой так долго процветала Римская республика, – писал он. – Умоляем вас, позвольте нам в наших преклонных годах передать потомкам то, чему сами научились, когда были мальчиками, ибо велика любовь к традициям».

Но основным доводом Симмаха было его понимание веры. Он не понимал, почему для победы христианства необходимо искоренить любые воспоминания о прежней религии Рима. Далее в своем обращении он писал:

«На чем нам клясться чтить твои законы и указы? Что помешает вероломному уму лжесвидетельствовать? Воистину все места преисполнены Богом, нет ни единого угла, где лжесвидетель был бы в безопасности – но упреждению преступления очень помогает мысль о присутствии священных предметов. Этот алтарь соединяет в себе всё, он обращен к вере каждого, и нет ничего, что давало бы нашим указам больший вес, нежели то, что все наши решения, так сказать, закреплены клятвой… Мы смотрим на те же звезды, у нас всех общее небо, и окружает нас тот же мир. Так какая разница, каким способом каждый из нас ищет правды?»⁹

Это был главный вопрос, и Феодосий мог бы ответить на него в том смысле, что, пока граждане империи ищут правды разными способами, их не будет объединять верность чему-то единому. Само деление империи на две или три части казалось похоронным звоном по возможности удержать ее с помощью римского самосознания: Западная и Восточная Римские империи уже начали проявлять разные характеры.

Амвросий Медиоланский выступил против этих петиций; в его ответе Симмаху сформулированы те уникальные особенности теологической системы, которые сделали христианство столь полезным для императоров.

«Вы забываете, что глас Божий наставлял нас; с помощью слабых догадок вы пытаетесь достичь того, что пришло к нам с самой Мудростью и Правдой Божьей. Потому наши обычаи расходятся с вашими. Вы просите императора обеспечить мир вашим богам, а мы молим Христа о мире для самих императоров. Вы обожествляете труды собственных рук, мы же считаем кощунством называть Богом любую сотворенную вещь… Император-христианин научился почитать лишь алтарь Христа… Так пусть же голос императора говорит лишь о Христе, пускай он объявит Его единственным, в Кого верит всем сердцем, ибо сердце правителя – в деснице Божией».¹⁰

Амвросий был упрямым и бескомпромиссным, однако понимал, сколь высоки ставки. Лишь алтарь Христа был единственной надеждой Феодосия на консолидацию – и эта надежда была очень сильна.

Но единение не прошло для Феодосия даром. В 390 году, через год после выпуска первого эдикта, он столкнулся с противостоянием той самой церкви, из которой пытался извлечь выгоду. Амвросий отлучил его от церкви: впервые в истории христианской церкви монарх был наказан ею за политические действия.

То был вполне прямолинейный, даже жестокий акт возмездия. В Паннонии римский губернатор попал в неприятности; как-то поздней ночью, напившись в одной таверне, он «постыдно обнажился», и колесничий, сидевший рядом с ним, «попытался выразить негодование».¹¹ Простая попойка превратилась в инцидент, после которого пристыженный губернатор арестовал колесничего и бросил его в тюрьму. К сожалению, это был один из самых известных участников колесничных гонок, которые были назначены на следующий день, и когда губернатор отказался выпустить его на время соревнований, поклонники колесничего подняли бунт, ворвались в дом губернатора и убили его.

Феодосий тут же попытался подавить сопротивление и приговорил к смерти всех, кто поднял бунт. Репрессии затронули и просто зевак, наблюдавших за мятежом. Амвросий пришел в ужас от такой несправедливости. Когда Феодосий прибыл в Милан, чтобы проверить, как идут дела в западной части его владений, Амвросий отказался впустить его в церковь ради молитвы и принятия Святого Причастия, символа Тайной Вечери – обряда, отделявшего верующих христиан от язычников.

Христианские историки, описавшие это происшествие, говорят только, что Феодосий покаялся в грехе, получил епитимью и был прощен. Но в числе мелких сносок остается тот факт, что Феодосию потребовалось около восьми месяцев, чтобы исправить положение. Стоя на ступенях храма и глядя на непреклонного Амвросия, Феодосий, должно быть, осознал непредусмотренные последствия своего эдикта. Католическая церковь объединяла его империю именно потому, что была превыше государства, превыше верности своему народу, превыше любого человека.

Она была превыше императора.

В те восемь месяцев, пока Феодосий обдумывал свои дальнейшие действия, будущее христианства, похоже, висело на волоске. Придумай Феодосий лучшую стратегию, он отказался бы выполнить требования Амвросия. Но таким образом он либо отворачивался от евхаристии (обряда святого причастия), тем самым обрекая свою душу на вечные мучения, либо переставал признавать авторитет Амвросия. А последнее повлекло бы за собой вывод, что христианская церковь, по сути, не главнее императора. «Воспитанный на святых наставлениях, – заключает христианский историк Феодорит, – Феодосий прекрасно знал, что дано священникам, а что – императорам».¹²

Императорам не было дано сделать из империи единое целое. Наконец Феодосий вернулся в Милан, покорился религиозному авторитету Амвросия, принял несколько месяцев епитимьи, наложенной на него Амвросием, и был возвращен в лоно церкви.

Он приказал закрыть и покинуть все храмы римской веры, чтобы христиане могли разрушить их и построить на их месте свои; повелел, чтобы огонь, некогда охранявшийся на Римском форуме весталками, был официально залит водой. Он также объявил, что олимпийские игры будут проведены в последний раз, прежде чем навечно отменить их.

Наконец он провозгласил, что любой акт поклонения римским богам будет актом, направленным против самого императора. Церковь могла стоять превыше императора – но он по-прежнему мог заполучить её преданность и направить в нужное ему русло.¹³

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 9