Сквозь окно в комнату лился мягкий свет. Листья за стеклом шептали на ветру, как будто вторя: «Это ошибка!»
Светлана молча сидела, вжавшись в спинку кресла, всё ещё сжимая в руках письмо, которое, казалось, только что раскололо её прежнюю жизнь на до и после. Лист дрожал в пальцах, как будто был живым, как будто в нём билось чьё-то чужое, далёкое сердце. Она не могла поверить, что это письмо ей. Что оно написано женщиной, называющей себя её матерью. Настоящей матерью?!
Время будто остановилось. Она ощущала, как сердце стучит не в груди, а где-то в горле, мешая говорить, думать, дышать. Молчание, установившееся между ней и Владимиром Викторовичем, только усиливало чувство нереальности происходящего. Как в странном сне, где всё кажется искажённым, затуманенным, и ты ждёшь пробуждения.
– Это… правда? – выдохнула она наконец, не поднимая глаз от письма.
Адвокат, не спеша, поставил чашку на столик и посмотрел на неё с сочувствием и пониманием.
– Всё, что написано, подтверждено документально, – тихо произнёс он. – Мы не стали придавать этому юридической огласки, но вы можете убедиться сами. Есть свидетельства, доказательства. Светлана Александровна, я понимаю, что вам сейчас трудно, но, к сожалению, или, к счастью, это не ошибка?!
Светлана покачала головой. Она всё ещё не могла осознать, что эти строки не вымысел. Как можно поверить в такое? Всю жизнь она жила с мыслью, что её родила, растила и воспитала Неля Витальевна. Мать, строгая, закрытая, но родная?! А теперь, оказывается, неродная?
– Я не могу… – сказала она глухо, – это не укладывается в голове? Как… Как можно просто отдать ребёнка? А потом жить. Писать письма спустя сорок пять лет?! – голос сорвался, превратился в хриплый шёпот.
Она смотрела на письмо, словно надеялась, что так почувствует какую-то правду, которую не могли передать слова. Но чувств не становилось меньше, наоборот, их было слишком много! Обида, страх, недоверие, жалость, и ещё что-то странное, горько-сладкое, что мешало дышать.
– Мне казалось, что хуже предательства быть не может?! – продолжила она, не замечая, что говорит вслух. – Но, оказывается, есть?! Хуже, это вот так: молча, без объяснений, навсегда оставить ребёнка. Родить и оставить. Это и есть предательство!
Владимир Викторович осторожно поднялся, подошёл ближе, но не стал садиться рядом.
– Я понимаю, Светлана Александровна, насколько вам тяжело это осознать. Это известие неожиданное, пугающее. Но, к сожалению, это факт. И этот кусок биографии уже невозможно вычеркнуть из вашей жизни. Это случилось. И теперь – это часть вас, хотите вы того или нет, – он говорил спокойно, без нажима, будто пытался построить мост между её растерянностью и реальностью, которую она пока не принимала.
Светлана продолжала молчать. Её пальцы сжимали письмо, словно это был спасательный круг, хотя в действительности оно тянуло на дно. Владимир Викторович посмотрел на неё сочувственно и вдруг, как бы в сторону с тихой улыбкой, сказал:
– Вы очень похожи на маму…
Светлана резко подняла глаза и почти оттолкнула его взглядом, ударила.
– Я похожа на отца! – отрезала она с напряжением в голосе, и сама удивилась, насколько это для неё важно, отстоять свою принадлежность к тем, кого она считала семьёй всю жизнь.
– Ваши родители были похожи. Я видел фотографии, – осторожно ответил адвокат, не желая спорить. – И ваша мама… Светлана Викторовна, она много лет следила за вашей судьбой. Мы с моими помощниками делали фотографии вас и ваших девочек и отправляли ей в Лондон.
– Что?! – Светлана вцепилась в край стола. – Вы у меня спросили?! – голос зазвенел. – Кто вам дал право? Кто разрешил следить за мной? За моими детьми?
– Я понимаю ваше возмущение, – не поднимая голоса, проговорил Владимир Викторович. – Это было просьбой вашей матери. Она не хотела вторгаться в вашу жизнь. Просто хотела знать, как вы живёте. Увидеть вас, пусть и издалека. Это единственное, что она могла себе позволить на тот момент. Ваша мама очень любит вас!
Светлана тяжело дышала. Злость, смешанная с обидой, подступала к горлу и перекрывала голос.
– Любит? – выдавила она с горечью. – А где она была, когда я плакала ночами, когда болела и ко мне никто не подходил, когда сама себе заплела косы, или сама себя учила жить? Где она была все эти годы? Почему молчала?
– Она боялась вмешаться. Боялась обидеть Нелю Витальевну, – тихо ответил адвокат. – После её смерти сразу приехала. Она просто ждала момента, когда появление не принесёт боли.
– Чем бы она обидела маму? – почти с вызовом спросила Светлана.
– Неля Витальевна действительно вырастила вас как родную дочь. И ваша биологическая мать это признаёт. Она не хотела нарушить тот хрупкий покой, который держался вокруг вас. А когда поняла, что может сделать шаг, то сделала.
Светлана молчала, опустив взгляд. Казалось, она смотрела сквозь письмо, как сквозь щель в ту жизнь, которую вдруг у неё забрали и подсунули другую.
– Вы назвали её Светлана Викторовна? – неожиданно переспросила она, почувствовав, что нет сил, даже злиться.
– Да. Она дала вам своё имя. Тогда, в юности, ей казалось, что, назвав вас так, она сохранит о себе память в сердце Александра. Хоть в чём-то оставит след.
Светлана закрыла глаза. Имя. Её имя. Всю жизнь оно казалось ей просто именем. А оказалось напоминанием о человеке, который был рядом и которого не было.
– Вы готовы с ней встретиться? – спустя паузу спросил Владимир Викторович, осторожно, словно боялся снова задеть.
– Я не знаю, – с трудом проговорила Светлана. – Я не могу в это поверить. Я всё ещё надеюсь, что проснусь. Что это сон. Что выйду на улицу, и всё будет, как прежде.
Адвокат понимающе кивнул.
– Я понимаю вашу реакцию. Поверьте, вы не первая, кто сталкивается с подобным. Но иногда… иногда за страшным поступком стоит не злоба, не холодность, а отчаяние. Живое, человеческое отчаяние.
Светлана кивнула, не глядя на него. Да, это письмо было написано с болью. Сильной, глубокой, такой, что казалась почти искренней. Но могли ли слова искупить брошенное детство?
– Она просит прощения… – произнесла Светлана. – А если я не могу простить? Что, если я даже не знаю, кто она? Что она любит, как говорит, как смеётся? Почему я должна звать её мамой, если мою настоящую маму, я уже похоронила?
– Никто не требует от вас звать её мамой, – тихо вставил адвокат. – Но, возможно, вы захотите хотя бы посмотреть в глаза женщине, которая дала вам жизнь?! Не ради неё. Ради себя.
Она медленно опустила письмо на колени и посмотрела в окно. За стеклом цвела июньская зелень, в небе плыли лёгкие облака, словно напоминание о том, что мир продолжает двигаться. Но внутри всё застыло.
– Я не знаю, что мне делать? – честно сказала она. – Я не понимаю, кто я теперь? Всё, что было моим, теперь кажется чужим. А всё, что должно быть новым: пугает до ужаса. У меня будто отняли имя, прошлое… да всё!
– Поверьте, я видел многих людей в такой ситуации. Живёшь в отлаженном, привычном ритме и вдруг наступает такой момент, что всё переворачивается с ног на голову и твоя судьба полностью меняется. Это страшно. Это ломает. Но иногда… иногда даёт шанс построить новое!
Светлана слабо улыбнулась, будто сквозь боль.
– Мне кажется, я прожила чужую жизнь.
– Ваша жизнь – всё равно ваша. Никто её не украл. Никто не заменил. Но судьба… она порой заводит в такие повороты, что дух захватывает. Главное – у вас есть выбор. У вас есть шанс повернуть судьбу! Светлана Викторовна хочет поговорить, увидеть вас. Но это только ваш шаг.
– Да уж, такого поворота судьбы и таких изменений в жизни я не могла и предположить?! – посмотрела на него и тихо проговорила Светлана.
Он замолчал, давая ей время. Потом, словно вспомнив, достал из ящика конверт.
– Здесь документы. И информация по счёту. На ваше имя открыт счёт в Центральном банке. Она хотела вернуть вам то, что не дала в жизни. Вы её единственная наследница.
Светлана с изнеможением посмотрела на конверт. В глазах была не благодарность, не интерес, а какая-то бесконечная усталость.
– Мне ничего не нужно, – тихо сказала она, поднимаясь со стула. – Я не знаю, что делать с этим?
Адвокат понял, что в данный момент настаивать бесполезно. Он понимал, что сейчас её нельзя ни утешать, ни уговаривать. В такие моменты человек должен пройти через себя сам. Разобраться. Пережить.
Светлана встала. Письмо оставила на столе. На лице было напряжение, в глазах неясная тревога.
– Я возьму его с собой? – сказала она, глядя на лист бумаги, как на неподъёмную ношу. – Подумаю. Мне нужно время. Много времени.
– Конечно. Оно ваше. Если захотите встретиться, я могу организовать. Но только если вы будете готовы?!
Светлана промолчала. Она не могла ещё смотреть в глаза. Адвокат не настаивал.
– Вас может отвезти водитель. Мы предусмотрели это.
– Не надо. Я дойду сама, – она машинально задвинула стул.
– Я могу позвонить вам завтра?
Светлана кивнула, не оборачиваясь. Слишком многое перевернулось. Всё внутри говорило: «Беги. Не верь. Спрячься». Но где-то глубоко, очень глубоко, теплилось странное, мучительное: «А вдруг?..»
Вдруг то, что она так боялась узнать, на самом деле откроет не боль, а что-то большее? Понимание, спокойствие? Или хотя бы завершение мучительного вопроса: кто ты и откуда?
Но пока в ней была только пустота. И шаги по коридору, которые отдавались эхом в её голове, как отголоски чужой жизни, в которую она, сама того не желая, вошла, распахнув дверь.
Она прошла мимо помощников, не замечая их. Вышла на улицу. Шум города отдалялся, будто она была в коконе. Всё вокруг стало чужим, каким-то искусственным.
– Почему так произошло? – спрашивала она себя. – В чём я была виновата? Почему она меня бросила? Как теперь жить, зная, что всё это время я не та, кем себя считала? Как жить дальше с чувством прожитой чужой жизни?!
Светлане шла медленно. Казалось, что на неё взвалили непосильную ношу, но её нужно нести, нельзя сбросить и вздохнуть свободно.
Приехав домой, Светлана бросила сумку в прихожей и, не включая свет, прошла в комнату и почти рухнула на диван. Ни сил, ни желания двигаться не было. Тело ломило, будто её только что били, голова стучала, сердце колотилось с такой силой, что дыхание сбивалось, как у человека, пробежавшего марафон. Всё в ней кричало: «Хватит! Остановись! Я не выдержу!»
Она смотрела в потолок, не мигая, уставившись в одну точку. Белая, ровная, ничем не примечательная поверхность вдруг казалась бесконечной, как пустота, в которую она сейчас проваливается. На душе было гадко, противно, даже мерзко. Словно её окунули в липкую правду, которую и вытереть невозможно, и принять страшно.
Кажется, так плохо ей не было ещё никогда?! А ведь в жизни случалось всякое: и предательства, и разочарования, и одиночество. Но это… это выбивало почву из-под ног.
– Мама… – прошептала она, с трудом ворочая языком. – Мама… надо же?! – и всё внутри сжалось от боли.
Она вдруг поняла, как сильно привыкла к этому слову. Какое оно было привычное, укоренившееся. А теперь вдруг чужое.
– Другая мама? – с комком в горле подумала Светлана. – Почему? За что? В чём я провинилась перед этим миром, чтобы вот так… вот так узнать о себе?
Она обняла себя за плечи, словно пытаясь удержать остатки разрушающегося мира, собрать всё то, что рассыпалось внутри. От обиды и злости к горлу подступили слёзы, но не было даже сил их пролить. Она чувствовала, как будто весь запас боли и плача за жизнь был уже исчерпан, и теперь осталась только пустота.
– А, ведь я чувствовала… – мысленно проговорила она. – Всю жизнь чувствовала, что что-то не так? Что я не своя. Ненужная. Лишняя.
Сколько раз в детстве она ловила на себе холодный взгляд матери? Сколько раз пыталась заслужить внимание, любовь, хотя бы улыбку, и не получала ничего? А сейчас всё стало ясно.
– Конечно! Как она могла меня любить, если я была не её? Я не была дочерью, я была плодом греха мужа. Она, может, и старалась. Но не смогла. И я это чувствовала, кожей, сердцем, каждой клеточкой чувствовала, что я не была дочерью. Я была обязанностью. Обузой. Молчаливой чужой девочкой. Как же она могла меня любить? Почему со мной это произошло? За что? О Господи, как тяжело!
Она тяжело вздохнула, и злость поднялась волной. Накатила. Настоящая, едкая. На ту, другую женщину, на «маму», которая жила в Лондоне, жила, как королева.
– Светлана Викторовна… – с горечью подумала она. – Значит, нас зовут одинаково? Хотите встречи? Что ж, будет вам встреча! Я расскажу, как жила. Расскажу о боли, одиночестве, детстве, полном унижений. Пусть знает, пусть терзается! Потому что я мучилась из-за неё. Потому что она бросила меня. Навсегда.
В коридоре хлопнула дверь. Послышались весёлые голоса дочерей.
– Мам, мы дома! – крикнула старшая, Алёна, увидев туфли у входа.
В комнату влетели обе, смеясь, весело переговариваясь, но тут же резко остановились, заметив мать, лежащую на диване. Светлана выглядела так, будто перенесла лихорадку: бледная, с потухшим взглядом, усталостью, пропитавшей каждое движение.
– Мама… ты заболела? – подошла Алёна, сев рядом и положив ладонь на её руку.
Светлана медленно поднялась, опираясь о подлокотник. Она и в самом деле заболела от этой новости. Сердце продолжало учащённо биться, в голове, как в кузнице, стучали молоточки. Сил почти не осталось, только какой-то надлом, тихий и беспомощный.
– Нет, девочки… нет, мои хорошие, я… я просто устала, – прошептала она. – Со мной всё в порядке. Просто тяжёлый день.
– Мама, по тебе не скажешь? – не поверила Алёна, всматриваясь в лицо матери. – Что-то случилось?
Светлана вздохнула и кивнула. Заметив, как насторожилась Алёна.
– Ксюша, принеси, пожалуйста, мою сумку, – сказала она младшей дочери. – Она в прихожей.
Ксюша кивнула и быстро сбегала. Светлана достала из сумки жёлтый конверт, тот самый, и протянула старшей дочери.
– Алёна… прочти. Вслух. Я хочу услышать это ещё раз. Не знаю зачем. Просто… хочу.
Растерянно посмотрев на конверт, потом на маму, Алёна почувствовала что-то странное. Без слов сняла куртку, села, вынула письмо, разгладила его и, бросив взгляд на сестру, начала читать. Голос дрожал.
Ксюша не двигалась. Она сидела на краю дивана, сжав руками ремешки портфеля. Словно боялась даже пошевелиться.
Письмо звучало в тишине гулко, болезненно. Несколько раз Алёна прерывалась, переводила взгляд на мать, потом продолжала. Ксюша достала платочек и начала теребить его, будто не знала, куда деть руки. В комнате сгущалось напряжение.
Когда чтение закончилось, наступила долгая пауза. Обе девочки смотрели на мать в полном молчании, будто мир остановился.
– Мама… – наконец заговорила Алёна. – Я ничего не поняла. Это… что это?
– Мама, бабушка Неля, что не наша бабушка? – Ксюша с испугом перевела взгляд с письма на лицо Светланы. – Не может быть?!
– Она была вашей бабушкой, – кивнула Светлана. – Она вас любила. Вы её тоже любили. Значит, она, и есть ваша настоящая бабушка. Настоящая не по крови, а по сердцу.
– А эта… бабушка? Кто она? – с трудом выговорила Ксюша.
– Моя… мать, как выяснилось, – едва слышно ответила Светлана. – Родная мать.
– И что теперь? – шепнула Алёна. – Что с этим делать?
О проекте
О подписке
Другие проекты