Влад прекрасно помнил те минуты перед долгожданной встречей – как выходил из дома вместе с матерью, с братом и нянькой, стоял перед широкой каменной аркой и ждал. Вымытый лоб чесался. Хотелось почесать, но приходилось терпеть, чтоб не упустить из виду улочку по другую сторону арки – вдруг проглядишь отцов приезд? Мать тоже волновалась, сжимая руку младшего сына крепче и крепче. Мать тоже ждала, что вот-вот послышится стук копыт – чёткий, отдающийся эхом, как это бывает, если дорога мощёная. Иногда этот звук оказывался обманчивым, потому что в арку въезжали совсем не те, но в конце концов из-за поворота показывалось несколько конных, а впереди всех – закутанный в плащ усатый всадник на гнедом жеребце. Увидев семью, всадник широко улыбался, а затем, проехав через арку, спрыгивал с коня, тут же, никого не стесняясь, позволял себе обнять и поцеловать жену, трепал по голове старшего сына, брал на руки младшего и так, не спеша, доходил до своего порога.

Сидя на руках у отца и крепко обхватив его, словно уцепившись за ствол дерева, малолетний Влад смотрел по сторонам. В такие минуты ему, тогда ещё совсем маленькому, виделись не ноги и подолы, а лица. Счастливое лицо матери. Умиляющееся – няньки. Мечтательное – слуги, который вёл под уздцы отцова коня и, судя по всему, прикидывал, что же получит от праздничной трапезы. Прохожие с любопытством оглядывались на необычную процессию. Городские стражники, которые стояли с копьями наперевес справа и слева от арки, по-доброму усмехались. Тут и отец Антим запоздало выходил навстречу. Он смущался потому, что не вышел раньше, и одновременно потому, что привлёк к себе посторонние взгляды.

Когда добирались до дома, это значило, что праздник почти начался – теперь только садись за стол, веселись и слушай долгое повествование о неведомых землях, чьих названий мать не могла ни выговорить, ни запомнить. Лучше всего было тогда, когда отец приезжал один, не привозил с собой гостей. Тогда сыновья спрашивали его, о чём хотели – например, о совсем давних временах, когда «вечный странник» ещё не полюбил мотаться по свету, а жил спокойно и считал любое путешествие опасным предприятием.

– Отец, расскажи, как ты первый раз поехал далеко-далеко, – часто просил маленький Влад. Он набирал побольше воздуху и старательно произносил: – Можно про Нюрнб… про Нюрнберг?

– А зачем же повторять в десятый раз? – говорил отец, оглядывая сидящих вокруг домочадцев. Он сам очень любил вспоминать про Нюрнберг и отнекивался только для вида. – Побывал и побывал. Я с тех пор столько других городов видел…

Влад не спорил – лишь смотрел выжидающе. Старший брат Мирча тоже молчал и заглядывал в глаза родителю, желая услышать про Нюрнберг, однако последнее слово оставалось за матерью. Сидя рядом с мужем, она снисходительно улыбалась:

– Расскажи им, раз просят.

Отец тут же соглашался:

– Про Нюрнберг, так про Нюрнберг. А откуда начинать-то? С того времени, как я туда приехал?

– Нет. С самого-самого начала, – просил Влад. – Со времени, как ты жил у дедушки во дворце.

– Да там и вспомнить нечего, – отвечал родитель, – потому что дед ваш, Мирча Великий, берёг меня до поры, никуда не отпускал, но однажды увидел он – выросли у меня густые усы, а когда у сына отрастают усы, родители говорят: «Птенец оперился. Можно из гнезда выпустить».

Малолетние слушатели, частенько разевавшие рот, когда внимали рассказу, казалось, тоже были птенцами, но ещё совсем не оперившимися. Родитель усмехался, глядя на них, и продолжал:

– Вот и отец мой, ваш дед, решил, что теперь могу я стать полезным в делах государственных. Позвал и говорит: «Поезжай-ка на север, за горы, к королю Жигмонду⁷». Я спрашиваю: «Что же прикажешь делать там, батюшка?» Дед ваш отвечает: «Да ничего трудного делать не нужно. Просто живи-поживай, смотри по сторонам, слушай и обо всём, что при дворе делается, в письмах сообщай. Дам я тебе грамоту к Жигмонду, а в грамоте будет сказано, что я превелико уважаю Его Королевское Величество и потому шлю к нему своего среднего сына на службу». Я спросил: «А если служба окажется мне не по плечу?» Дед ваш меня ободрил: «Не робей. Главное, там показать себя удалым витязем, то есть проявить три умения: умение биться с другими витязями, умение охотиться и… умение пить вино». Как ваш дед это сказал, так робость моя мигом пропала. Чего робеть, если я во всех трёх науках был мастер. Драться я с малых лет любил, охотиться тоже, а вино пить все любят… ой… – Время от времени рассказчик говорил что-нибудь «лишнее», с нарочитым испугом косил глаза в сторону жены и прикрывал рот рукой. Дескать, само вырвалось.

Дети весело смеялись. Влад знал – отец говорит так, чтобы поддразнить мать, и она, тоже зная об этом, снисходительно качала головой:

– В третьей науке ваш отец не очень-то стремился преуспеть. И слава богу.

– И вот отправился я за горы, – продолжал рассказчик. – Ехал долго. А вокруг всё чужое, и жители говорят непонятно. Прислушаешься, а речь у них такая, будто деревья шумят «ше-ше-ше». Попробуй пойми этот шелест.

Отправившись в своё первое путешествие, отец поначалу оказался именно в тех землях, где теперь жили его жена и сыновья, поэтому малолетний Влад мог легко оценить всю меткость родительских наблюдений. Речь венгров и впрямь напоминала шорох сухих осенних листьев. Во многих словах слышалось это шелестение, а если на улице остановиться и закрыть глаза, то могло показаться, что вокруг тебя посвистывает ветер.

Будучи совсем маленьким, Влад любил так играть – дождавшись, пока нянька отвлечётся, выбегал из дома, останавливался посреди улицы, закрывал глаза и слушал. Мимо шаркали чьи-то ноги, со всех сторон слышалось «ше-ше-ше». Может, прохожие обращались и к мальчику, стоявшему с закрытыми глазами, дескать:

– Что ты, малыш, тут мешаешься? – Но мальчик не понимал, а старался уловить ещё один звук, пробивавшийся сквозь шелестение – то были удары металла о металл «тюк, тюк, тюк».

Дом, в котором жил Влад, находился на перекрестке двух улиц, одну из которых занимали кузнецы. С самого рассвета и до темноты с этой улицы слышался звонкий стук. Днём звуки заглушались другими, но если закрыть глаза и сосредоточиться, то различалось ясно.

Вот так малолетний игрун замирал и стоял, пока не надоест, или пока кто-нибудь не схватит за руку и резко не оттащит в сторону – спасая от проезжающей мимо телеги. Под телегу Влад рисковал попасть всего два раза. В первый раз, когда его дёрнули за руку, он открыл глаза и увидел прямо перед собой незнакомое перепуганное лицо, женское. Он почему-то сразу решил – у этой женщины есть маленькие дети. Она беспрерывно тараторила, но Влад не понимал, а затем услышал грохот почти над самым ухом, обернулся и увидел здоровенные деревянные колёса гружёной повозки, проезжающей мимо. Они выглядели совсем не страшными – страшно было, когда кто-то вдруг вцепился в руку и потянул.

Тем интереснее было в следующий раз остановиться посреди улицы. Казалось, вот ещё немного – и случится что-нибудь занятное, но Влад так и не дождался ничего – даже громыхающей телеги – поэтому открыл глаза и вернулся домой.

Ещё через несколько дней ему повезло больше – опять проехала телега. Правда, везение тут же обернулось невезением – на сей раз отдёрнула в сторону нянька, и с этого времени выскользнуть из дома стало невозможно. Ворота с калиткой запирались.

– Откройте, – говорил Влад слугам.

– Не велено, – отвечали они.

Сообразив, из-за чего такие предосторожности, Влад выпросил прощения у матери, и та разрешила снова выходить на улицу – за руку с кем-нибудь из взрослых. Ещё через год младшенького стали доверять старшему брату, Мирче.

Братья ходили по улицам, а вокруг со всех сторон слышалось «ше-ше-ше, ше-ше-ше». Шелестела не только Кузнечная улица, но и улица Жестянщиков, и Мясницкая, и Башмачная, и Портняжная. Со временем Влад стал различать некоторые особо употребительные слова, и это узнавание новых слов тоже напоминало отцову историю про Нюрнберг.

– Я сначала ничего в этом шелесте не понимал, – рассказывал родитель. – Затем начал разбирать отдельные повторяющиеся слова. Правда, мне это не помогало объясниться. Хорошо, что научили меня во дворце у батюшки объясняться на латыни. Мне ещё учитель мой говорил: «Там, за горами, все знатные люди латынь понимают, а с простыми жителями тебе и заговаривать ни к чему. Пускай с ними говорят твои провожатые». Так оно и вышло. Если кого из знатных людей я встречал по дороге, мог расспросить, откуда едет и куда путь держит. Должно быть, поэтому не поселилась у меня в сердце тоска по дому, не думал я о возвращении. Хотелось ехать всё дальше и самому измерить – мал божий мир или велик.

Когда отец говорил о своей любви к странствиям, мать вздыхала:

– Чтобы объехать всю землю, жизни не хватит. – На что тут же слышала:

– Это мы ещё посмотрим, – и рассказ продолжался. – Так вот ехал я сначала по горам, затем по равнинам и добрался до города, называемого Буда. Был он столицей Мадьярского королевства. Я в то время не мог подумать, что когда-нибудь придётся поселиться в этом королевстве очень надолго, привести сюда вашу маму и что вы родитесь здесь. Люди и обычаи этой земли до сих пор кажутся мне в диковинку, а вам, сыночки, всё здешнее – почти как родное. Вы, наверное, удивляетесь, слушая, как я ехал через мадьярские земли? Я бы тоже изумлялся, если б мой отец начал перечислять, сколько диковинок он увидел на собственном подворье.

Однако Владу эти речи странными не казались. Он привык думать, что Сигишоара, да и вся остальная страна венгров – не родина. Дом с его обычаями – это один мир, а за его пределами – нечто иное.

Старший брат Мирча повторял ту же мысль вслух:

– Отец, мы не удивляемся. Мы помним, что ты говорил – мы только гостим здесь, но рано или поздно поедем домой, в Румынскую землю.

– Даст Бог, поедем, – отвечал отец, – но я отвлёкся…Что ещё сказать про Буду…

– Что там много людей, – подсказывал Мирча.

Рассказчик, собравшись с мыслями, продолжал:

– Город оказался весьма многолюден. Раскинулся он на холме и в долине. Склоны холма были укреплены со всех сторон – видать, имели свойство осыпаться. Верхушку холма занимал замок короля Жигмонда. Я таких больших замков и городов прежде не видывал. А вот реку, что текла близ города, знал и раньше. Это ведь наша река, которая по границе Румынской земли течёт.

– Дунай, – подхватывал Мирча.

– Да, – кивал отец, – наш Дунай. Вы-то никогда не видели Дунай, а я видел. Река широченная. Однажды вместе с вашим дедом я проехал вдоль берега от самого устья и до гор, а вот где Дунай дальше течёт, за горами, видел только на картах…

– …пока не попал в Буду, – отзывался Мирча.

– Да, – опять кивал отец, – увидел я, откуда наша река бежит в наши земли, вот тогда и понял, что забрался весьма далеко от дома.

Когда рассказывал истории отец Антим, малолетний Влад перебивал его ежеминутно, а вот перебивать родителя почему-то не решался. Даже доканчивать фразы, как это делал старший брат, не смел. А ведь мог бы.

– Жаль, в первый приезд не довелось мне посмотреть Буду как следует, – говорил отец. – В тот же день я узнал, что Жигмонда в городе нет и в ближайшее время не будет. Жигмонд ведь правил не только у мадьяр, в чью столицу я добрался, а ещё и в германских землях. Как же уследить за двумя государствами сразу? Вот и мотался он из конца в конец. В Буде сказали: «Может, вернётся через полгода, а может, и позже». «Где же мне искать Его Величество?» – спрашиваю. Сведущие люди посоветовали. «Поищи в Нюрнберге. Туда Жигмонд приедет скорее, чем к нам». Я задумался, прикинул, сколько ехать до Нюрнберга.

– Долго, – подсказывал Мирча.

– Долго, – кивал отец, – столько, сколько я проехал от родных краёв до Буды, и ещё полстолька.

– Много-много дней, – подытоживал Мирча.

– Да, – соглашался отец. – Я сперва подумал, не остаться ли в Буде. А то вдруг доберусь до Нюрнберга и снова короля не застану? Уж почти решил остаться и тут вспомнил слова батюшки. Он не говорил «поезжай в Буду», а говорил «поезжай к Жигмонду». Значит, где бы король ни находился, мне следовало отправляться к нему, а если б я остался в столице у мадьяр ждать Его Величество, то батюшка меня за это не похвалил бы.

В этом месте рассказчик грозно сдвигал брови и выпячивал губы, показывая рассерженного человека. Дети смеялись, ведь отец, изображая сердитость, каждый раз передавал её немного иначе. Вдруг дёргал бровями или начинал шевелить подбородком, и сыновей пробирал смех.

– Поспешил я в Нюрнберг, – продолжал рассказчик, когда дети успокаивались. – Сперва ехал через земли, где народ говорил почти что по-славянски. «Вот, – думаю, – хорошо. Ведь славянскому языку меня с самого детства учили…»

В этом месте дети настораживались, ведь однажды во время повествования родитель вдруг прервал себя и строго спросил:

– А вы, сыновья мои, как преуспели в славянском языке? Учитесь прилежно?

Влад и Мирча смутились.

– Прилежно, – ответил вместо них отец Антим, тоже сидевший за вечерним столом. – Понемногу одолевают. Я ведь им сказал – государем в Румынской земле может быть лишь тот, кто славянский язык выучит. Ничем этого знания не заменить, никакой силой оружия. Даже право рождения не в счёт, если со славянским у тебя худо.

– Верно, – сказал отец. – По-славянски мы не только молитвы совершаем. На этом языке румынский государь грамоты пишет всем своим слугам. Без этого языка государю никак нельзя, так что перенимайте то, чему отец Антим вас учит… А на чём я остановился?

– Как ехал в Нюрнберг, – подсказал Мирча.

– В Нюрнберг… – задумчиво повторил рассказчик. – Так вот сперва путь мой пролегал через земли, где народ говорил на понятном языке. Я надеялся, что и дальше так будет, но получилось иначе. Оказался я в таких краях, где язык был куда труднее мадьярского. Мадьяры только шелестели, а эти… и шелестели, и стрекотали, как кузнечики, «ци-ци-ци». А временами жужжали, как осы, «зу-зу-зу». Даже Сигишоару они звали – Шезбург. Если б я не знал, что это одно название, то никогда бы не догадался. Вот и все остальные слова у них оказались такие же, неузнаваемые. Даже провожатые мои ничего разобрать не могли. Приходилось объясняться знаками. Иногда, в удачный день, латынь спасала. Находили мы какого-нибудь учёного человека и просили его сказать хозяевам харчевни, что нам надо. Он кивал, по-местному начинал шелестеть, стрекотать, и тогда всё наилучшим образом устраивалось. Вот в самом центре этих земель и находился Нюрнберг.

Середину этого повествования Влад обычно слушал, положив голову на стол. Мать, наклоняясь к сыну, тихо спрашивала:

– Может, ты хочешь спать? Пойдём, я тебя отведу.

– Нет, – так же тихо отвечал Влад. Он уже мысленно подъезжал к Нюрнбергу.

Ребёнку, который никогда не открывал для себя чужих земель, сложно представить, как это чувствуется. Поэтому Влад выдумал игру, чтобы лучше понять, и даже уговорил Мирчу играть вместе. Братья отходили как можно дальше от дома и шли обратно, но делали вид, что никогда раньше не бывали в Сигишоаре, а чтобы стать совсем как путешественники, каждый брал себе ветку, похожую на лошадиную голову, и нёс перед собой, будто ехал верхом.

– Смотри, – начинал игру Влад, – вон за забором пасутся свиньи.

– Вижу, – отвечал Мирча.

– Значит, тут свиней едят, – заключал Влад.

– Да, – соглашался старший братец, с любопытством оглядываясь по сторонам, – а вон там далеко-далеко на поле за деревьями овцы.

– Значит, тут и овец едят, – заключал Влад.

– Хорошо живут, как я погляжу, – продолжал рассуждать Мирча. – И все крыши крыты черепицей. Совсем как в нашем городе.

– Ага, – поддакивал младшенький, а однажды указал пальцем вверх. – Смотри, на крыше железный мальчик с дудочкой, чтоб узнавать, куда ветер веет.

– Ты чего? – одёрнул его старший. – Нашёл, на что глазеть – на мальчика с дудочкой! Надо взрослые вещи примечать, а ты…

– Я могу замечать, что хочу, – заявил Влад. – Игра моя. Ведь это я придумал.

– А я в неё играю лучше, – ответил Мирча. – Я знаю, на что отец обратил бы внимание, а на что – нет. Фигурки – это не то.

Тем временем братья, миновав деревню, подошли к нижнему городу – отдельному поселению, прилепившемуся к верхнему городу с южной стороны.

– Смотри, – сказал Влад, уже наученный, – повесили кого-то.

Рядом с городом находилось поле для ярмарок и для исполнения наказаний. Там стояла виселица в форме буквы «Т». На одном конце поперечной перекладины болталось нечто распотрошённое птицами. Другой конец перекладины чаще всего оставался незанятым.

– Вот бы узнать, за что повесили? – спрашивал Мирча, хоть и был осведомлён, ведь перед казнью и за день до неё всегда объявляли по городу.

– Да, вот бы узнать, за что повесили, – повторял Влад. – Надо спросить у короля, когда мы его встретим. Король в городе?