На плите жарились котлеты, варился суп. И хозяйничал там наш папочка, если его можно после всего этого так называть. Ребенок, наверно, болел, потому что привередничал и не слезал с рук.

Тот успевал и с ним понянчиться и котлеты перевернуть. А тут еще дверь моей бывшей комнаты открылась, а музыка там громыхает такая, что хоть уши затыкай, вышел мой ровесник и басом, в приказном порядке, – старик, где мой обед. – Папаня быстренько завертелся, – сейчас, сейчас, сынок. – Быстренько насыпал ему картошки гору, котлет сверху наложил. – Ты бы музыку потише сделал, Митенька болеет все же, – лебезит перед ним. Тот в ответ по- хамски так, – а это твои проблемы. – И скрылся за дверью, даже не взглянув на нас.

Мы с Генкой стоим голоднющие, в этот день капли во рту не имели. Денег едва на обратную дорогу хватало, а надо было еще лекарства матери купить. Есть хочется, сил нет терпеть. Особенно Генка, смотрит на котлеты, слюнки подбирает.

А отец наш, будто и не замечает. Носится по кухне, как угорелый. Не то, что раньше, когда с нами жил. Сроду суп себе не разогреет, чаю не сделает. Все мать перед ним прогибалась. – Сереженька, вот тебе водички холодненькой. Родненький, ты устал, отдохни, я тебя сейчас покормлю, полежи, вот тебе подушечка под ноги.

А чтобы со мной или с Генкой нянчился, или куда-то ходил с нами в кино или еще куда, мы и не упомним такого, – говорила обиженная девушка. – Все мать на себе: и в магазин, и приготовить, и убрать, и в школе к занятиям подготовиться.

А сколько конспектов ему писала, когда у него открытое занятие или проверка какая! Сидит ночами, днем же своя работа, да потом и не одна. А если кто болел, то нас прятали, чтобы не мешали отдыхать усталому папочке, не дай, Боже, не заразили бы его, а о он прямо такой незаменимый работник.

Только зарплаты его сроду никто не видел. Поверьте, – обратилась к Галине Ивановне девушка, – мы с мамой бутылки собираем все, какие у нас были на даче, банки всякие, макулатуру, а он как – будто не замечает. Мать всех соседей задергала: сегодня одолжите денег, потом отдаст, а через день, опять одолжите.

А за стол сядет, ему лучший кусок. Его же зарплата была лично для него. Одевался с иголочки. Любил одеколоны французские, курил всегда сигареты дорогие.

Помню, утром собирается на работу, довольный, песенки разные мурлычет себе под нос. А только заикнешься, что на хлеб надо пару рублей, тут и начнется!

Хорошее настроение у него моментально пропадает. Он начинает рассказывать, что не умеем деньгами распоряжаться, что тратим их без счета, что мы так и ждем, как бы ему день испортить. И никогда не даст, ни копейки.

Мы потом и сами перестали просить. Поняли, что напрасно, разговору только пустого на три дня, хотя рубашки, носки и прочую дребедень мать покупала сама, так как, по его словам, хорошая жена должна заботиться о муже, а то зачем тогда и замуж выходить.

Помню случай, что врезался в память мою навсегда. Как-то мы с мамой ехали с городского рынка. Сумок – больше головы. Картошка, лук, огурцы. В двух руках, да еще чуть ли и не в зубах. Мамина подруга торговала на рынке и по сходной цене отоварила нас, да еще в долг. Так вот, подходим к остановке автобусной, а наш отец как раз из ресторана выходит. Он и еще две молодые особы, сотрудницы его, наверно. Они, видно, пообедали и в самом лучшем расположении духа, на работу возвращались.

Отец нес сумочку одной из них. Галантный мужчина, ничего не скажешь. Смеются дамы, он что-то веселое им рассказывает. Так и в автобус зашли, они впереди, а мы за ними. Мать ни за что не подошла бы к ним, но я не выдержала. Отец как увидел меня, скривился, будто лимон проглотил, где и настроение хорошее делось.

Пришлось ему знакомить нас со своими попутчицами. Потом на остановке он вышел первым, вежливо так помог своим подружкам, каждой руку предложил, со ступенек свел. А мы с мамой со всеми своими сумками еле вылезли с автобуса сами. Тут еще дождь как хлынет, а у нас, как на грех, нет зонта.

Наш папа, человек предусмотрительный, достал свой, который мы ему купили недавно, японский, модный; раскрыл над своими попутчицами, и, смеясь, они побежали в институт, остановка-то рядом была. А нам по дождю пришлось тащиться до своего дома. Промокли насквозь, до нитки. Вечером нас ждал такой разнос: что мы его позорим, что навьючились, как лошади, что никогда не берем с собой зонтик.

А у нас, честно признаться, и не было его. Бабушкин когда-то старенький был, да поломался, а на новый денег не насобирать. И что мать похожа на затасканную деревенскую бабу. Всякая уважающая себя женщина должна следить за собой, в парикмахерскую постоянно ходить, одеваться прилично. – Ты на руки свои посмотри, потресканные, как у занюханной свинарки. И чего в лохмотьях по городу шляется, позорит его.-

Как будто впервые увидел свою жену. Мама тогда сжалась вся и ничего в ответ, ни лова. Он даже не догадывался, что его жена со школы ушла. Учителям в то время платили мало. Она тогда уже работала на нескольких участках дворником и еще лестницу у нас в подъезде убирала. Мы с братом, конечно, как могли, помогали. Генка в тот день остался ждать мусоровозку.

― Ты дальше рассказывай, – недовольно пробурчал брат, – лирические отступления потом.

― А дальше телефон у него зазвонил. Тут уже наш папочка себя показал… Как он разговаривал… как он лебезил. Кто сказал, не поверила бы сроду. Как только не называл ее; и моя ты лапочка, и солнышко ты мое, и моя радость.

Ей, этой гусыне надутой, жене, видно, его нынешней, якобы прическу сделали неудачно, так она так горько жаловалась, предупреждала, что будет поздно, потому что с подругами зайдет в кафе, расслабиться ей, видишь, надо.

― Не спеши, дорогая, отдохни. – Нежно мурлыкал в телефон наш, если можно так сказать, папочка. Пока он облизывал телефон, мы ушли, молча, даже не попрощавшись.

―– По-английски, – добавил Генка.

Минута гнетущего молчания. Глухо заговорила Раиса Ивановна, опустив взгляд на стол, нервно вертя чайную ложку в руках.

― Я долго ни о чем не догадывалась. А потом, помните, в мае к нам приезжали муж с женой. Оказывается дом, в котором мы сейчас живем, принадлежал их отцу. Они по старости забрали его к себе в город и, когда старик умер, решили продать избу.

В свое время, наш отец помог поступить в институт их дочери. Они и разрешили пожить его, якобы бездомной сестре с детьми, которую непорядочный муж бросил. Когда же девочка закончила вуз, они пришли к Сереже с предложением или покупайте, или освобождайте жилье. Он ответил, что своей судьбой сестра пусть распоряжается сама. У него своя семья и своих забот по горло. Вот они и приехали предупредить, что дом продается. Спасибо им, люди оказались сердечные. Да и соседи за нас попросили. Мы еще на год остались. Так что вот какие у нас развеселые дела. – Хозяйка горько улыбнулась, глаза затуманились, стали влажными.

Даная, встревоженная, подхватилась, присела рядом, взяла мать за руку.

― Не бойтесь, плакать не собираюсь. Все слезы выплакала, от тебя с Геной хоронясь. Вам не хотела рассказывать, да оказалось, шила в мешке не утаить. Может, так и лучше, что вы все узнали сами, меньше вопросов.

Раиса Ивановна глянула на детей виновато.

― Простите меня, родные мои, я неважная мать. Не смогла удержать отца вашего у себя, позволила сделать вас бомжами.

― Мам, ты же не виновата, что не дочь ректора. Недаром он портфель и кресло декана получил. А тут ему еще и квартира наша в придачу. Живи и радуйся, наслаждайся жизнью. Ни у кого никаких денег он не одалживал, – добавила решительно, отведя в сторону смущенный взгляд.

― Кто тебе сказал об этом?

― Клавдия Петровна. Это соседка наша бывшая. – Объяснила гостье, – Мам, да об этом все знают. Только ты ни о чем не догадывалась. И с рэкетом все игра была. Никто ничего у него не требовал. Шубу где-то в секонд-хенде взял, а может у жены своей будущей. Аферу с квартирой, наверно, продумали вместе.

― Знала, хотя и совсем недавно. Вот и слегла поэтому. И квартиру, назад нам уже не вернуть. Я же какие-то документы подписывала, отказалась от нее в чью-то пользу. Дарила или еще что-то уже и не припомню, все, как в бреду было.

Раиса Петровна облегченно вздохнула, как бы снимая с себя тяжелейшую непосильную ношу.

― Бог с ними, – Даная обняла мать за плечи, прижалась, погладила по руке, – мы с Генкой вырастем, новую купим. Еще больше и лучше, чем прежняя, и денег у нас будет больше, чем у них, – пригрозила в сумерки оконные. – Он будет бедный. Его те выгонят, он к нам придет, а мы не пустим. Пусть так же помыкается по свету белому. Иуда!.

― Когда это будет. Гене учиться надо, а идти не в чем. Со старого вырос. Ботинки совсем малы. Да и школа далеко, в соседнем селе. Хорошо по трассе живем. Хоть какая-то машина подбросит. Ты дома, не захотела учиться.

― Ага, не хватало еще, чтобы я в институте каждый день видела его довольную физиономию. Нет уж, я лучше работать пойду. Нам деньги нужны.

― Где же ты работу здесь найдешь. В город ехать не хочешь, нас с Геной оставить боишься. И я, как на грех, заболела. Хорошо, хоть соседи добрые. Семья пенсионеров живет рядом. Дети их далеко, приезжают нечасто, вот и живем вместе, помогаем друг другу, чем можем.

― У них телевизор новый, – девушка довольная тем, что высказалась, что сняла камень с души, залпом допила уже остывший чай, – правда программ мало показывает. А наш, древний поломался, починить некому. Вот мы с Генкой к ним по вечерам бегаем, фильмы смотреть.

Мам, у Галины Ивановны столько разных историй есть. И наш случай ей пригодится. Пусть все узнают, какие бывают отцы, как может в жизни все получиться. Правда!

Терехова молча кивнула головой. Поневоле прониклась сочувствием к обманутой семье. Еще и так в жизни выпадает. А она думала, что только у нее муж был неважным. Бывает и похлеще. Надо же так собственную семью ограбить. Оказывается, у нас клиника с порядочностью. Настоящих мужчин на всех не хватает. Да и где, они, хорошие-то!

Вздохнула и решила про себя, что сделает все возможное, чтобы помочь своим новым знакомым. Вместе они обязательно что-то придумают, как выбраться из этой ситуации.

― Все-таки дед Иван оказался неправ. Ваш отец совсем не рохля и смог хорошо устроиться в этой жизни.

Давайте выпьем, Раиса Петровна, за наше будущее, за наше счастливое будущее, – решительно махнув рукой, налила себе и хозяйке коньяка и одним махом выпила. На запястье звонко брякнул колокольчик.

― Ой, что это у Вас! – Даная осторожно коснулась его пальчиком. – Я давно, еще там, на улице, заметила. А блестит как! Он золотой?

―– Какая разница. – Терехова с удовольствием позвенела, – это мой, так сказать, талисман.

― А расскажите, как он Вам достался! – загорелась девушка.

―– О, это целая история.

― Пожалуйста, расскажите, – заерзала девушка. – Мам, ты бы слышала, о чем рассказывала Галина Ивановна там, на бревнах. Я как будто в кино побывала, до чего интересно.

Хозяйка, уже окончательно успокоенная, заметно повеселевшая, с удовольствием выпила рюмочку, надкусила конфету, – а что и в самом деле, что все мы да мы, расскажите и Вы что-нибудь. Так хочется его-то чудесного, необыкновенного, приятного, в конце концов.

― Гена, – обратилась Терехова к подростку, – там, в машине, на заднем сидении папочка черная лежит. – Принеси, пожалуйста, если тебе не трудно.

Он шумно метнулся во двор, и уже через минуту Галина Ивановна перебирала листочки бумаги с текстом, распечатанным на принтере.

― Как там машина, стоит?

― А что ей сделается, – ответил весело паренек, с интересом заглядывая в бумажки. – Мам, я, наверно, пойду, наши играют сегодня. Мы с дедом Мишей договорились матч посмотреть.

― Это наш сосед. Они с Генкой помешались на футболе, – Даная быстро убирала со стола, освобождая место для папки. Оставила только конфеты и печенье.

― Иди, иди, – мать любовно глянула на сына. – Быстро растут дети. Уже и болельщик. Отец мой, когда-то тоже ни одного матча не пропустил.

Генка все также шумно выскочил в сени, и в комнате, воцарилась тишина. Приглушенно светила лампа настольная. Этот полумрак придавал особый уют, располагал к душевной беседе. Даная нетерпеливо поглядывала на гостью.

― Если вы так настаиваете, могу прочесть одну из историй. Верьте, не верьте, но все это случилось на самом деле. У меня тоже когда-то были непростые времена. Жили мы вдвоем с мамой далеко не в роскоши. Пришлось узнать истинную цену радости.

Но как-то в один момент все изменилось к лучшему. Устраивайтесь поудобнее, развеселю вечер наш в благодарность за такой вкусный и приятный ужин. Как говорится, за хлеб и за кров от нашего стола вашему столу.

Помолчала, как бы собираясь с духом, и начала читать негромко, с выражением.

II

Унылая пора.

День был пасмурным, тусклым. За бледным полднем долго вечер гаснет, такой же тоскующе – унылый. Закат ленивый, бледно-палевый. Вот уже последний, одинокий луч бросает свой прощальный свет на сонные облака и растворяется в зыбкой мгле блеклого небосклона.

Неба седую просинь завесили тяжелые облака. Совсем низко, медленно и плавно скользят они нестройными рядами, сливаясь с горизонтом бесплотными тенями. Сквозь рваные прорехи туч смотрит задумчивая луна на голую землю, что смущенно прикрыла белесыми туманами непристойную свою обнаженность.

Мгла рыхлая, зыбучая, обволакивает пустынное поле, скошенный луг; расстилаясь над тихой заводью озера, виснет там тяжелей и мрачней. В безмолвной тишине бесцветного вечера сползаются трясущиеся клубы тумана, будто зверь диковинный над темной водой переворачивается, пыхтит недовольно, ворчит беззлобно.

Поник, уснул тростник. Камыш в коричневых мохнатых шапках и реже, и суше. Беспокойный ветер в осоке мечется, протяжней и глуше его заунывная песня.

Уснуло беззаботно озеро: вода немая замерла и неподвижен темный водоем. Закрылись чаши лилий. Не дрожит над тихой заводью шустрая стрекоза. Улетели птицы стаей беспокойной. Над стынущей водой не пронесется, не спрячется в камышах, не упадет в воду, легко нырнув, поднявши хвост, дикая утка. Не поплывет важно, искоса посматривая на берег.

Осень!..

Осень!!

Какая же ты грустная, осень!!!

Уныло глядит она пустыми, подслеповатыми глазами меж стволами вечнозеленых сосен, густых елей, колючей акации, тонкого орешника. Не высветит уже в солнечный, звенящий день багрово-рыжая, с легкой проседью паутин шалунья золото лип, багрянец осин, пурпур тополей, дубов кудрявых оранжевую сень. Не заманит загадочно в глубь сонного леса невесомой многоцветной нитью, что ненароком запуталась в гроздьях кровавых ягод.

Толпа белоствольных березок и, случайно затесавшаяся среди них дуплистая дикая груша скучают в ожидании перемен. Ольха дремлет в обнимку с кленом. Трепещут ветки тонкие, бесстыдно голые, пытаясь спрятать наготу свою.

Ропщет чуть слышно промозглый лес. Легко, как ночные мотыльки, падают на серый мох последние листья. В немой тишине тоскливо всхлипывающий ветер в припадке неизбывной грусти, ладонями невесомыми с жалобным стоном перебирает сухие, безжизненные листья.

Они кружатся, шуршат, неохотно следуют за ним, о чем-то перешептываясь между собой. И разговор их унылый, горький, безотрадный.

О чем шепчутся листья и ветер…

О чем шумит поредевший строгий лес…

Какую тяжкую думу думает…

Слов этих не услышит и не поймет никто…

Никто!!!

Никогда!!!

Осень!..

Поздняя осень!!!

Эта скучная, тоскливая пора…

На бледном небе застыл еще один закат. Потух медленно и грустно. В этом царстве безысходной печали движется дней цепочка равнодушно и почти незаметно.

Отчего горюешь, о чем тоскуешь, гостья бесприютная? О чем так сетуешь безумно? Голос твой глухой и жалобный твердит о непонятной муке. Тенью неприкаянной бродишь, стонешь обиженно, стараясь скинуть забвенья ужас сонный. Молишь время о пощаде.

Осень, душечка, отчего так напрасно маешься! От судьбы не уйти, не спрятаться. Просто закрой глаза, сделай шаг в ее неумолимые объятья.

И тогда, на склоне покорного дня исчезнешь в сумерках морозных. Косы твои, некогда золотые, поседеют и туманом расплывутся над застывшей речкой, бесследно растворятся в сугробах снежных, развеются в лесу средь веток обледенелых.

В белом саване серебристого инея отпоет тебя вьюга брюзгливая. Острым холодом пламени жгучего обожжет тело безответное и от хохочет, от скулит в лицо окоченевшее, безумно отплясывая на твоей тризне.

Увы! Не разменять счастливые мгновения на дни. Не вернуть обратно, что одним дыханием вечность унесла в необъятную разумом даль. Времени полет незримый, неслышный и непоколебимый.

Впереди у тебя неизбежный закат. Росы выпиты, радуги выплаканы. Улетели птицы. Безмолвен лес. Беззвучны небеса. На поле, на лес, на воду уже мороз бросает свои диковинные узоры. Белым рукавом машет седая чародейка. Твоя сестра. Твоя немилая подружка.

Под сонное завывание ветра северного сквозь сумеречный лес, среди трясины топкой, чуть видимой тропой идет – бредет зима в тревожный час дотлевающего дня, по-хозяйски придирчиво оглядывая свои будущие владения. На краю земли, в царстве вечных снов ты окажешься, успокоишься и забудешься.

Но промчится время неугомонное, и станешь вновь прежней, красавицей пурпурно-рыжей. И в урочный час, час положенный, в карете пышной, золотой вернешься обратно деловая, пригожая, насквозь пронизанная хмельною радостью. И снова сойдешь туманами зыбкими, прольешься дождиком грибным. Отправляя стаи птиц в теплые края, помашешь вслед последнему клину журавлиному.

Свободно и безумно будут гореть твои багряные восходы, пунцовые закаты. Палитру волшебных оттенков одним загадочным движением выплеснешь из своего лукошка заветного на луга, поля, рощи, вязкие болота. Зажжешь желанием неутомимым прозрачный, яркий день, такой праздничный от фейерверка красок, такой сияющий, звеняще-голубой. Подставишь уста свои рубиновые, калиной-ягодой горчащие, с еле уловимым привкусом поздних цветов, трепетному поцелую ветра смирного. И, опьяненная бархатной лаской утомленного солнца, облаком невесомым, сумраком легким приляжешь в немой тиши под сенью разукрашенного тобой леса отдохнуть от трудов праведных.

Осень!.. чудны и прекрасны твои деяния!

Ранняя осень – роскошная пора!

Светлая грусть, счастье заветное…

***

Осень жизни – она всегда внезапна. Виновница хандры моей теперешней. Хотя еще не та поздняя с ее невыразимой тоской и грустью, холодным бесприютным одиночеством. Правда, волосы уже изрядно поредели, и сединой, что инеем, припудрило прическу.

Мелкой сетью морщины коварно улеглись вокруг глаз. Здоровье иногда пошаливает. Увы, здесь уже ничего не сделаешь, ничего не вернешь.

Кипит поток времени, мчится скачущей волной. Катит с прытью безжалостной события дней прошлых и нынешних, всю жизнь мою. Годы на годы стремительно набегают и тают неосязаемо, неслышно. Лета и зимы, осени и весны, дни и ночи – все поглотила неотступная, неумолимая вечность, унесла с собою в бездонную, пугающую пропасть.

Часто, особенно по ночам, прошедших дней воспоминания покоя сердцу не дают. Сквозь время они покрываются приятной дымкой милого очарования.