О, великая Русь, ты судьбой удивляешь кровавой,

Искупаешь грехи и не можешь никак искупить.

И нести этот крест твоим виноватым и правым,

И потомкам твоим из окрашенных кровью источников пить.

Из сборника «Стремена судьбы» Светланы Беличевой

Предисловие

45 лет тому назад, где-то в 1975-76 годах, у меня появилась привычка вырезать из прочитанных газет заинтересовавшие меня статьи и складывать их в папку. По истечении года я разбирала эти вырезки и раскладывала их по тематике. Получалась интересная картина, отражающая основные тенденции общественного развития и развития страны. В социальной психологии такая работа с документами называется контент-анализ. Представляете, сколько папок с такими вырезками у меня накопилось за эти годы! Ими оказались завалены все антресоли. А еще раньше я начала писать дневники, в которых отражались не только переживания личной жизни, но и общественные события, интересные встречи и знакомства. И также накопилось несколько десятков общих тетрадей с этими дневниками. С таким информационным богатством надо было что-то делать. Согласитесь, было бы жаль, если бы со временем после моего ухода все это было выброшено на свалку или в лучшем случае сдано в макулатуру.

Где-то после семидесяти, когда я закончила преподавать в вузе и заниматься научной работой, на досуге, которого образовалось достаточно много, я начала разбирать свой архив и погружаться в чтение и своих многолетних дневников, и этих газетных вырезок, разложенных в папках по годам. Это чтение меня захватило. Калейдоскоп событий, происходивших в стране и со страной и с моей собственной судьбой в это бурное время, надо было как-то систематизировать, осмыслить, описать, чем я с увлечением и занялась. Благо к этому времени появился спасительный интернет, и многое из того, чего не хватало в моем архиве, я уточняла и дополняла с помощью интернета. Я описывала общественно-политические события, начиная с перестройки, объявленной Горбачевым, и по настоящее время, включая время так называемой путинской стабильности. В своем описании я опиралась на факты и старалась не демонстрировать своего эмоционального отношения к происходящему, предоставляя читателю самому делать выводы, оценивать события и политических деятелей этого периода.

Единственная тема, по отношению к которой я не могла сдерживать свои эмоции, эта была тема моего главного профессионального интереса, которому я посвятила без малого 50 лет. Я не сразу и очень трудно искала и нашла свое призвание: стать практикоориентированным ученым-психологом и заниматься трудным детством, заложить основы новой психологической дисциплины, превентивной психологии и охранно-защитной превенции отклоняющегося поведения и преступности несовершеннолетних. То есть предупреждать детскую преступность не милицейскими мерами наказания, а профессиональной помощью специалистов психологов, социальных педагогов и работников, дефектологов, логопедов, психотерапевтов и психиатров, помощью как трудным детям, так и их родителям и учителям. Осуществление на практике этой охранно-защитной превенции казалось нереальным и невозможным в силу тех многообразных и сложных нормативно-законодательных, кадровых, финансовых и прочих задач, которые требовалось решить для перехода от административно-карательной к охранно-защитной превенции. Решение этих задач было бы действительно невозможно, если бы не те кардинальные политические перемены, наступившие в стране, вставшей на путь демократизации и гуманизации российской социальной политики и российского менталитета.

В стране, где веками от Ивана Грозного, Петра Первого, большевиков, Сталина и младореформаторов государство не привыкло считаться не только с отдельной личностью, но во имя своих интересов бросало в топку истории сотни тысяч и миллионы человеческих жизней, сама идея охранно-защитной превенции, предполагающей помощь и поддержку каждому из оступившихся пацанов и их непутевым родителям, казалась идеалистичной и нереальной. И все-таки в лихие 90-е ее удалось узаконить и приступить на практике к переходу от административно-карательной к охранно-защитной превенции. Но, как говорится в русской пословице, «рано пташечка запела, как бы кошечка не съела». В нашем случае в роли кошечки, которая с аппетитом съела финансовое обеспечение охранно-защитной превенции, заложенной в ФЗ № 120 «Об основах системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», выступила оптимизация, придуманная и насажденная эффективными менеджерами, далекими от всяких идеалистических и гуманистических идей. Но еще дальше от этих идей наши доблестные силовики, включая разнообразный контингент из полиции, росгвардии ОМОНа, ФСБ, следователей и прокуроров, то есть весь обслуживающий персонал полицейского государства, который обходится казне гораздо дороже, чем те скромные специалисты, занятые в сфере охранно-защитной превенции.

«Времена не выбирают, в них живут и умирают», – справедливо заметил поэт. После многолетнего застоя эпохи дорогого Леонида Ильича Брежнева время, в которое довелось жить нам, забурлило глобальными и трудно перевариваемыми и переосмысливаемыми переменами. И они далеко не последние. Не будучи гадалкой и ясновидящей, я не могу предвидеть, какими будут эти грядущие перемены. Но что они будут, это неизбежно. Может быть читатель, который прочтет весь калейдоскоп разнообразных событий за эти последние 40–35 лет, сохраненных в моем своеобразном и редком архиве, осмыслив прошлое, сможет отчетливее представить, какое будущее он хотел бы для себя и своих детей, и что ему самому стоит сделать, чтобы сбылись эти мечты и желания.

Долгожданный ветер перемен

В этот солнечный сентябрьский день, мое любимое время ранней осени, принарядившись в светлый костюм, на модных белых шпильках и в радостном настроении я вышагивала в свой тюменский университет, счастливая от того, что получила два года полной свободы, не без труда добившись докторантуры с первого сентября 1985 года.

К моему великому удивлению и совершенной неожиданности, на широком университетском крыльце при полном параде меня встречало все университетское руководство: наш лихой и молодой ректор, секретарь парткома и председатель профкома. На мое приветствие ректор ответил: «Ну вот, ждали мадам Горбачеву, а встретили мадам Беличеву». И действительно, Тюмень посетил недавно избранный после череды траурных кремлевских процессий молодой генсек Михаил Сергеевич Горбачев. Свое правление начал он непривычно и можно сказать ошеломляюще для советского народа, привыкшего к шамкающим кремлевским старцам. Свои первые визиты в Киев и Ленинград, транслируемые по центральным каналам, он, во-первых, совершал с неотступно следующей рядом модной, с безупречным вкусом одетой, изящной супругой Раисой Максимовной. И главное, не боялся выходить на улице к толпе народа и беседовать без всякой предварительной подготовки с людьми из этой толпы. В оценке такого непривычного поведения нового генсека общественное мнение разделилось. Всем, безусловно, нравилась доступность, простота и демократичность Горбачева. Но в тоже время в народе как-то сразу и по непонятным причинам невзлюбили Раису Максимовну, неотступно сопровождающую мужа.

Они были очень разные по стилю своего поведения. Непосредственный и многословный Михаил Сергеевич и собранная, взвешивающая каждое свое слово и конролирующая каждый свой жест Раиса Максимовна. В присутствии мужа она, как правило, молчала, никогда не перебивала и не комментировала его. Но, тем не менее, в народе сложилось мнение, что в этой семье руководит жена, что, понятно, никак не добавляло авторитета главе государства. Тогда было не принято писать о личной жизни и личности первых государственных лиц, а тем более об их женах. Это только после смерти Раисы Максимовны в прессе рассказали об ее очень непростом жизненном пути. Выросшая где-то на степном казахстанском полустанке в семье железнодорожного строителя с неграмотной матерью, Раиса всего добилась неимоверным трудом и железной самодисциплиной. Поступление в МГУ для этой глубоко провинциальной девочки уже было подвигом. Жила, как и все провинциалы, в студенческом общежитии в комнате с пятнадцатью соседками, да и потом, распределившись в Ставрополь, на родину Горбачева, они долго бедствовали на съемной квартире со скромными зарплатами молодых специалистов. Но ее самодисциплина и неуемное честолюбие, стремление во всем быть первой и лучшей не могло не повлиять на мужа и, очевидно, помогло ему сделать свою головокружительную карьеру.

Наш приятель Боголюбов Николай Сергеевич, который в молодые годы отдыхал с четой Горбачевых в Анапе, когда Горбачев еще комсомолил на Ставрополье, рассказывал, как строго соблюдала режим дня Раиса и заставляла следовать этому режиму мужа, любившего повеселиться в молодежной компании. А еще он говорил, что за туфельку жены Горбачев готов все отдать, так он ее любил. И это была любовь, пронесенная через всю жизнь, которую ни от кого не скрывал Михаил Сергеевич. И как бы мы ни относились к Раисе Максимовне, стоит отдать должное этой женщине, сумевшей до конца своих дней сохранить любовь мужа, тем более такого далеко не заурядного мужчины, каким был ее супруг. Но наш острый на язык народец, поднаторевший в застойные времена на сочинении политических анекдотов, ехидных песенок и стишков, не пощадил эту достойную пару. И по стране начал гулять ядовито-насмешливый стишок: «По стране несется тройка – Мишка, Райка, перестройка».

Вот так получилось, что мне пришлось пересечься с Раисой Максимовной и в начале карьерного взлета ее мужа, и в конце ее жизни. Тогда в Тюмени, в третьем городе, который после Киева и Ленинграда посетил вновь избранный генсек, Раиса Максимовна побывала в тюменском университете, пока муж заседал с партийными товарищами в обкоме партии. Она обошла библиотеку, несколько аудиторий, не удостоив общением никого, кроме университетского начальства. А ровно через четырнадцать лет, также солнечным сентябрем 1999 года, я по приглашению германской профессорши Хилдегард Мюллер-Коленберг была на научном Бундессконгресе в университете прелестного немецкого городка Оснобрюк. А в госпитале соседнего такого же прелестного немецкого городка Мюнстер умирала Раиса Максимовна. Ее нервная система и здоровье не выдержали всех потрясений, которые принес ветер перемен, переросший в ураган, вызванный гласностью и перестройкой, провозглашенными Горбачевым.

Отдавал ли Михаил Сергеевич отчет в тех последствиях, которые принесет объявленная им гласность в стране, привыкшей десятилетиями жить во лжи и двойной жизнью с одной правдой и разговорами на кухне и другими речами и лозунгами, произносимыми с трибун? Ведь еще совсем недавно все партийные лидеры славословили на юбилее семидесятипятилетнего дорогого Леонида Ильича Брежнева, широкой груди которого не хватало для размещения очередной Звезды Героя социалистического труда. Не меньше славословил и Горбачев, иначе ему было бы не дорасти до почетной должности секретаря ЦК КПСС. Нельзя было отклоняться от линии партии и критиковать эту линию. А те смельчаки, которые рисковали с критикой, даже несмотря на все свои заслуги и награды оказывались, как академик Сахаров, в ссылке в Нижнем Новгороде или, как знаменитый писатель Солженицын, высланы из страны. Ну а с теми, кто был без громких имен и наград, поступали попроще: помещали если не под арест в лагеря, то в психбольницы.

Знал хорошо об этих правилах советской жизни Михаил Сергеевич и добросовестно следовал им. Следовать-то следовал, но в душе рос протест против лжи и лицемерия, возведенных в государственную политику. И, наверно, наедине с любимой женой и надежным другом он так же, как и другие сограждане на своих кухнях, крамольно рассуждал на эти запрещенные темы. Да и не могло быть иначе. Ведь они оба, что называется, вышли из народа и были знакомы с нуждой не понаслышке, они оба учились в советской школе и были отличниками, а значит, читали русских классиков, которые будили совесть и сострадание, наконец, они оба закончили МГУ им. М.В. Ломоносова, а стало быть, были образованными людьми. И в конце концов, не мог он не рассуждать о судьбе и опыте первого советского генсека-бунтаря Никиты Сергеевича Хрущева. Ведь Хрущев жил и работал не во времена добродушного Брежнева. Сталин с неугодными не церемонился, миллионы надрывались и гибли в ГУЛАГе, сотни тысяч были расстреляны после выбитых изуверскими пытками признаний в несовершенных преступлениях. Работать при Сталине и служить Сталину нужно было и за страх, и за совесть. И служил Никита, еще как служил, но в душе зрел протест, и зрело негодование и против отца народов, и против его беспощадной жестокости, заставляющей жить в постоянном страхе за себя, за своих близких и, наконец, за неисчислимые безвинные жертвы этой жестокости. Он дождался, дожил до времени, когда не стало вождя, и он смог высказать свое отношение к сталинизму в своем знаменитом докладе на 20-м съезде КПСС, а заодно избавиться от наследия ГУЛАГа. И наступило десятилетие оттепели, когда люди начали освобождаться от сковывающего страха, что сразу же отразилось в стихах, в фильмах, в песнях, в общем самочувствии людей, особенно молодых. Помню, помню я это светло-радостное время своей студенческой юности, захватившее конец хрущевской оттепели, психологическая инерция которой еще сохранялась несколько лет. И недаром Горбачев уже в 1989 году, когда в обществе стало наступать охлаждение к нему и его политике, открыл в московском доме молодежи весьма представительную выставку «Хрущев. 1954–1964 год». Выставка впечатляла и переносила в то незабвенное время, когда в переполненном зале Политехнического музея читали свои стихи молодые Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина, пел свои трогательные задушевные песни Окуджава, когда мы стояли в очередях в кассах кинотеатров за билетиками на фильмы «Летят журавли», «Чистое небо», «Сорок первый», «9 дней одного года», когда страна ликовала и приветствовала первого космонавта, такого родного русского парня Юрия Гагарина. А еще вызывал улыбку Никита, стучащий ботинком о трибуну ООН.

Но не до смеха было особенно колхозникам, когда вернувшись из Америки, проникнувшийся почтением к кукурузе как лучшей кормовой базе, он потребовал повсеместно всем колхозам, невзирая на погодно-климатические условия, садить кукурузу. Помню, как мой мудрый дядя Федя, председатель колхоза в северном Тевризском районе Омской области, обманул райком партии, засадив кукурузой только обочины полей, а на самих полях высеял привычный для этих мест овес. Когда обман вскрылся, он, конечно, схлопотал выговор по партийной линии, но зато зимой его скот был с кормами, тогда как в колхозах с послушными председателями наступила бескормица. Не захотела американская царица полей приживаться в условиях сибирского севера.