Ходят кони

В Белостоке моим первым новым знакомым стал сосед Разина по съемной квартире и торговому ряду. Невысокий худощавый парень с печальным лицом, он немного сутулился, сидя за прилавком, а когда вставал, непременно запихивал руки в карманы брюк. Рома продавал антиквариат и всякую армейскую атрибутику времен Советского Союза: значки, погоны, пилотки, бинокли, плащ-палатки и много еще чего. Иногда приходили пузатые поляки, шептались с Ромой, и он им выдавал что-то, обернутое в чистую тряпицу.

− Чего там? − спрашивал я у Разина.

− Так, − покачивал головой тот.

− Секрет?

− Ага.

После работы мы относили домой самое ценное, остальное запирали под замок на рынке. Жили мы все вместе у чрезвычайно подвижной старушки, звали ее пани Хелена. Самое яркое ее воспоминание было из детства − как в конце войны она несколько месяцев провела в сибирских лагерях. Чуть ли не каждый день пани Хелена с жалостью спрашивала:

− Вы, ребятки, из Сибири?

− Да, − кивали я и Разин.

− Бр-р, холодно там, − вспоминала пани Хелена, − бардзо зимно в Сибири.

Отдав все имеющиеся спальные места, сама пани Хелена устраивалась по-походному на полу на старом одеяле, укрывшись теплой заплатанной курткой. Она была доброй, лишь качала головой и готовила на всех завтрак, когда мы приходили, уставшие, под утро. В дни пенсии и по выходным пани кормила нас еще обедом и ужином. Особенно строго старушка следила только за расходом воды и электричества. Нарушение правил экономии грозило долгими нотациями и причитаниями.

Перекусив постной похлебкой от пани Хелены, мы спешили на улицу. Лето было душным. Разин разведал местечко, где телефон-автомат позволял минут пять бесплатно говорить с родиной. Первым делом вечером мы направлялись туда, звонили родственникам и друзьям, а потом шли в ночную лавку.

Мы были у дверей магазинчика, когда я услышал вдалеке начало знакомой песни:

− Хо-дют ко-они!

− Это чего? − я толкнул Разина.

− А, так, − отмахнулся он.

− Наши ведь, наверняка землячки, − радовался я. − А? Слышишь?

− Ромка это в вишневом саду грустит.

− О как, − удивился я.

Песня прервалась на самом начале. И через некоторое время началась по новой:

− Хо-дют ко-они!

Опять прервалась. И так несколько раз.

− Он что, слов не знает?

− Не может запомнить.

− Может, тоже заглянем в вишневый сад? Напомним.

− А что, идея. Там спокойно, все бурьяном заросло. Поляки туда не заходят.

Найти в высокой траве молчавшего Рому было не так-то просто. Но способ был.

− Ходят кони над рекою! − пропел я. − Ищут кони водопоя!

И тут же рядом, за лопухами, отозвался печальный голос:

− Ходют кони…

Несколько шагов − и мы нашли нашего соседа.

Это был странный вечер. Перед нами в высокой траве стояла бутылка с вишневым вином «Алабама», мы дымили вишневыми сигаретами «Капитан Блэк» и закусывали спелой вишней в заброшенном вишневом саду на окраине Белостока.

Певец уныния и обреченности Рома лежал, откинувшись на спину, и стеклянными глазами смотрел в небо. Глянув на нас, он грустно произнес:

− Вам хорошо, вы алтайские. Вот Шукшин с Алтая, а он-то знал, эх.

− Чего знал? − спросил я.

− Хо-дют ко-они, − напел в ответ Рома. − Такую песню… пел…

− Золотухин ее пел в «Бумбараше», да и песня не народная, а Кима, вроде. У Шукшина другая любимая была. Миленький ты мой, возьми меня с собой.

− Неважно, − вздохнул Рома, − там и там тоска.

− Тоскуешь, что ли, Ромка?

− Тоскую, Петя, ох и тоскую. Не отпускает ни днем, ни ночью, зараза.

− Пройдет, − успокоил я.

− Здесь, среди поляков, не пройдет.

− Но ты же здесь не навсегда.

− Нельзя мне обратно, никак нельзя. Я и жену с сыном сюда выписал. Послезавтра приедут.

− А жить где будут? − забеспокоился Разин.

− Со мной.

− А пани Хелена знает?

− Нет.

− Так, может, с семьей повеселее станет, и пройдет тоска. Я думаю, да, − обнадежил я.

− Нет, – вздохнул Рома, полежал молча и запел: – Хо-дют ко-они…

Рома загуливал до крайности и часто засыпал прямо в вишневом саду. Однако на работу приходил чистенький, с неизменной печалью в глазах.

А мы к полуночи отправлялись в местечко «Хата Пухатого» через пару кварталов, я не сразу понял, что название означало «Дом Винни Пуха». Местечко было – не заскучаешь. В полумраке за круглыми столами сидели местные музыканты, художники и просто интересные личности. Над ними тканевые абажуры, на окнах ситцевые занавески. На полках старинные книги и редкие вещицы, а в стеклянном ящике томился огромный, грустнее Ромы раз в сто, удав. Видимо, из-за него в баре царила атмосфера книжного пространства, вымышленного писателем-анималистом.

− Чего Ромка так тоскует? − спрашивал я у Разина, глядя на неподвижную рептилию.

− Есть причина.

− Опять секрет?

− Ага, − Разин глядел по сторонам. – Видишь дядьку в ковбойской шляпе?

− Колоритный персонаж.

− Говорят, блюзмен из Чикаго.

− А что он здесь делает?

− Не знаю. По идее, что здесь делать блюзмену. Шпионит, наверное.

− А тот странный тип в рваной майке с Green Day кто?

− Басист местной группы Batushka, блэк-метал играют.

− А нормальные люди сюда заходят?

− Редко. Здесь же дом Винни Пуха. Здесь обитают только его друзья.

− А Ромка чего сюда не ходит?

− Он слишком грустный для друга Винни Пуха, − сказал Разин и постучал указательным пальцем по аквариуму. − Таким грустным можно быть, если только ты удав в стеклянной коробке.

Через пару дней, когда мы с Ромой вдвоем оказались в вишневом саду, он сам рассказал историю о том, как прихватил чужие иконы, и пришлось ему из родной Вязьмы уехать в Белосток.

− Как ты на это решился? − спросил я.

− Да это черти. Их рук дело, как с обрыва подтолкнули, − сказал Рома и, наклонившись, добавил тише: − А меня заставили думать, что это я сам сделал.

− Заставили? Ты про кого? Какие черти? Бандиты? Знакомые?

− Обычные, с рожками, всем знакомые.

− А, в этом смысле. Ты верующий?

− А как же. Я в иконах поэтому хорошо разбираюсь. Хотя образования у меня нет, я ведь, эх, − Рома не договорил, что он еще натворил без образования, и ушел в себя.

− Из-за этого, значит, тоскуешь, − подытожил я.

− Ходют кони, − безнадежно проныл Рома.

После нашего разговора я понял, что моя проблема несоизмеримо меньше Роминой.

Мы сидели на ящиках за прилавком. Разин раскладывал товар: банданы, очки, фляжки, металлические кружки и губные гармошки. Из центрального парка доносились звуки концерта. Там по аллеям неторопливо ходили люди, выгуливая детей и собачек.

− Ну давай, расскажи еще раз, как это получилось, − хихикая, просил Разин.

− Изначально мой путь лежал в Болгарию, − на десятый раз пересказывал я. − Там, по вполне точным сведениям, жила и, дай бог, живет моя двоюродная бабушка. Отец в конце восьмидесятых гостил у нее в Софии. Прошло, считай, лет пятнадцать. За это время несколько писем и открыток из Болгарии получили. А два месяца назад отец решил отправить туда меня. Купил купейный билет до Москвы. Перед посадкой вручил сто долларов и пожелал успешно перейти границу между Польшей и Болгарией и не возвращаться, пока не стану виноделом. По неточным сведениям, у бабушкиного мужа виноградник на Дунае. Поверив, что до Софии рукой подать, и истратив почти все деньги, я добрался до Белостока. Разыскал тебя, изучил карту Европы и теперь вместе с вами торчу на рынке, ломая голову, как ехать дальше, через Румынию или Сербию.

− Только автостопом через Краков, − советовал Разин. − Возьми у Ромки плащ-палатку – и сам черт тебе не брат, езжай куда хочешь.

− С чертями поосторожней. Вон Ромка, хоть и верующий, а как его закрутило, − прошептал я.

− Да какой он верующий. Картежник он, продулся в пух. А еще приторговывал в своей Вязьме иконами, ездил по деревням, скупая их у старушек. Однажды получилось, что и в карты проигрался, и по чьей-то просьбе икон прикупил больше обычного. Сбежал наш Рома от долгов с целым Эрмитажем чужих икон. Теперь на них и живет здесь.

− Вот тебе и «ходют кони». А я думал, из-за веры тоскует.

− Боится, что найдут. Ну и тоскует, конечно. Как начнет про свою Вязьму рассказывать, не остановишь.

Ромка повернул голову и посмотрел на нас. В глазах его была абсолютная покорность перед жизнью. В мутном потоке она несла его от родных берегов в тревожную даль несбывшегося.

− Разин, а ты не скучаешь по дому? − перевел я разговор. − Сколько ты уже здесь?

− Полгода. Была бы возможность, дальше поехал. А то поляки, курвы, дюже нервные на русских, не любят нас. Да ведь, Ромка?

Тот кивнул в ответ.

Пани Хелена приезду Ромкиных жены и сына даже обрадовалась. Она была уверена, что пить похититель икон станет меньше, переключит свое внимание с бутылки на семью. Жалости и доверию ее не было предела.

− А что ты хочешь, − говорил я Разину, удивленному, как безропотно наша пани согласилась на уплотнение жилплощади. − Тому, чье детство прошло в сибирских лагерях, жалости потом на несколько жизней хватает.

Жить вшестером на сорока квадратах двухкомнатной квартиры стало тесновато. Тем более, Рома стал пить еще больше, теперь из вишневого сада его приносили жена и восьмилетний сын. Они выглядели потерянными в непривычной обстановке, совсем не похожей на далекую Вязьму. Чтобы их подбодрить, я подарил пацану удочку, которую таскал с собой второй месяц, так ни разу не расчехлив. Глядя на обрадованного мальца, побежавшего искать водоем, я почувствовал, что и мне пора на поиски семейных виноградников.

− Завтра поеду. Через Варшаву, Краков до Закопане, − сказал я Разину. – Там, на границе, решу, что делать. Перейду как-нибудь.

− Смотри, мы через пять дней с Ромкой собираемся на антикварную ярмарку в Гданьск.

− Если что не получится, буду знать, где вас искать.

− Спроси у Ромки плащ-палатку в дорогу.

Вечером шли с рынка − я завернутый в офицерскую плащ-палатку, а Разин надел летний шлем танкиста. По другой стороне дороги навстречу мотылялись двое пьяных молодых поляков. Увидев нас, они что-то прокричали. В ответ Разин помахал шлемофоном и крикнул:

− Вперед! На Берлин!

Поляки с ходу кинулись драться. Мы нелепо помутузились посреди дороги, на лоскуты разодрав рубахи. Через пять минут выдохлись и, ругаясь, разошлись.

Утром с исцарапанными рожами мы провожались.

− Легкой и быстрой тебе дороги в Болгарию, − желал Разин. − Как только пристроишься управляющим на дунайский виноградник, сразу отпишись, я приеду.

− Договорились. А я желаю вам не загнуться от белой горячки в Гданьске.

− Сколько у тебя осталось долларов?

− Десять.

− На тебе еще десять, все равно прокутим.

− Спасибо. Поехал.

− Давай. Передавай привет брату в Варшаве, адрес у тебя есть.

− Да, как договаривались. К вечеру должен добраться! − уже кричал я, быстро шагая к трассе.

Интернет и мобильная связь еще не были общедоступны, и потому пространство вокруг оставалось более загадочным. Сведения о том, что Польша не граничит с Болгарией и на пути еще Словакия, Венгрия, Сербия или Румыния − на выбор, обескуражили меня. Но не настолько, чтобы я отказался от возможности добраться до границы и пересечь ее. Удобнее всего это было сделать в курортном местечке Закопане в Татрах.

В Варшаве у Разина жил брат Алекс, у него, согласно плану, я предполагал заночевать. За несколько часов проехав двести километров, солнечным днем я высадился на въезде в город. Раньше, чтобы веселее идти по длинной незнакомой дороге, я представлял, будто снимаюсь в приключенческом или шпионско-фантастическом фильме. Теперь, сверяясь по карте и уверенно двигаясь к вокзалу, я в этом был почти уверен.

У трехсотметровой копии МГУ в центре города я глазел на новенькую машину, приделанную для рекламы к стене высотки на уровне седьмого этажа. Потом я увидел свое отражение. В потоке людей и автомобилей, где все спешили по своим делам, я смотрелся довольно странно, как привидение, проявившееся на фотографии малопонятного ему мира. Соприкасаясь с ним только взглядом, привидение, как и полагалось, выглядело печальным и отстраненным.

− Здесь весной шестьдесят седьмого года выступали Роллинг Стоунз, − услышал я. Рядом мужчина, указывая на высотку, рассказывал своей молоденькой спутнице: − Первый их концерт в соцстранах. После него «роллинги» ездили по городу и разбрасывали свои пластинки.

− Зачем? − удивлялась девушка.

− Наверное, увидели после концерта, что творится вокруг, и поняли как круто, что они приехали. Потом в газетах писали: «Вчера в Варшаве был ураган? Нет, это приезжали Роллинг Стоунз!»

− Сегодня в Варшаве будет легкий ветерок, это я пройду незаметно, − поддержал я разговор, хотя и не был услышан.

Алекс и его жена Милка встретили меня как родного. Прожил я у них пару дней, переполненный чувством радостного ожидания. Мне казалось, и дальше все пойдет так же хорошо. Вечерами мы ели фрукты с вином, слушали Чеслава Немена, Марию Помяновскую и еще какого-то музыканта, которого Алекс называл польским Гребенщиковым.

− Что за бутыль огромная под столом? Вишневую наливку делаете? – спрашивал я, отказавшись от приглашения задержаться и сходить в клуб Stodoła на концерт Bullet for My Valentine. Я не мог себе этого позволить.

− Почти, − кивал Алекс. − Заливается полбутыли спирта, а потом в течение лета туда бросаем ягоды, которые поспевают, сейчас вот шелковицу и вишню. А зимой это пьется. Мой тесть Вацлав так делает.

Милка не понимала ни слова по-русски, но, услышав имя отца, радостно закивала. Жена у Алекса и правда была милой, улыбка не сходила с ее лица. Она преподавала детям рисование в начальной школе, объездила Европу, знала французский и итальянский.

− Слушай, Алекс, я пока из Белостока добирался, раз десять спрашивал дорогу. Мне все отвечали: «Просто», – но дорогу так толком никто не показал. Почему? – вспомнил я мучивший вопрос.

− По-польски «просто» − это «прямо».

− Надо же.

− Я польский выучил за пару месяцев.

В небольшой студии было уютно и чисто. Улица за окном выглядела, как на холсте художника, она уходила вдаль к облакам в лучи солнца. Лица и глаза Алекса и Милки чуть светились, они смотрели на меня как ангелы с иконостаса. Я им подмигнул и, не зная, что еще сказать приятного, проговорил:

− В Варшаве жить можно!

Утром я бодро шагал по Краковскому проспекту мимо продовольственных складов и оптовых магазинов. Я пересек город от края до края и, довольный этим фактом, вышел на трассу Е7.

Дорога сначала складывалась неплохо. Солнце было в зените, и я почти добрался до Кракова. Однако километров за сорок до города встрял и несколько часов гулял вдоль дороги. Я пообедал, искупался и переждал под деревьями жаркий зной, явно предвещавший грозу. Место не походило на заколдованное, но «мой» водитель задерживался непозволительно долго. Уже темнело, и я подумал, что эту ночь придется провести у дороги. Присматривая место для ночлега, я решил махнуть напоследок показавшейся машине.

На мою удачу, водитель остановился веселый и бодрый, как и полагается молодому обладателю автомобиля с мощным сабвуфером и хорошего здоровья. Он еще помнил советские времена и многие русские слова, к тому же говорил, как и я, на непринужденном ломаном английском, так что наше общение протекало бодро и весело.

− Ежи!

− Петя!

− Еду в Краков!

− Мне туда же!

Ежи охотно согласился слушать мою кассету с Manu Chao, от чего нам стало еще бодрее и веселее. Не дослушали мы первую сторону, как Ежи указал вперед на темноту, поблескивающую огнями:

− Краков! Тебе куда?

Рассказывая о путешествии, которое, по сути, только началось, я поймал себя на мысли, что излагаю уже не так оптимистично.

− Отвезу тебя в хостел для студентов. Там дешево. Очень вкусные завтраки, − Ежи проникся моим положением.

Я не стал говорить, что денег у меня в обрез, только на воду, хлеб и спички. Спокойно высадился у хостела, поблагодарил и, как только машина отъехала, отправился в парк поблизости.

Было влажно. Я долго не мог уснуть. Вездесущие слизни полюбили мою прорезиненную плащ-палатку, я то и дело натыкался на них, пока все-таки не задремал.

− Здесь спать нельзя! − услышал я сквозь сон. − Ты кто? Что ты здесь делаешь?

− Я студент. Мне рано утром в дорогу, − бормотал я, не в силах проснуться. − Несколько часов поспать бы.

− Нельзя. Уходи.

− Подождите немного, − не соглашался я. − Очень хочется спать.

− Эй! Проснитесь! − раздался крик прямо надо мной.

Я вскочил, окончательно пробудившись. Рядом стоял человек, похожий на ночного сторожа, и светил мне в лицо фонариком. Он что-то громко говорил.

− Я по-польски не понимаю, − сказал я. − Ни разумем по польску.

− Jaki język mówiłeś do mnie teraz? − услышал я и вдруг понял сторожа, он спрашивал: − А на каком же языке ты сейчас разговаривал со мной?

− Наверное, это было во сне, − оправдывался я.

− Cо?

− Nic!

Сделав вид, что ухожу, я притаился в другой части парка и благополучно доспал.

На рассвете я бодро покинул хостел для бродяг. У меня были скопированная от руки карта и список достопримечательностей города, но увидел я только одну – внушительно возвышавшийся на левом берегу Вислы замок польских королей.

Подрастеряв по дороге резвость любознательного туриста, я глянул на огромные залы и усыпальницы, и ничто не тронуло моего сердца. Эти декорации лишь напоминали о бренности мира.

Отдыхая перед дальней дорогой, я сидел на лавке с видом на крепостную стену и грыз пломбир − свой завтрак и обед. Рядом по кольцу ходили трамваи. Провожая взглядом маршрут номер 8, я вспоминал, как похожий красный вагон едет по знакомым улицам родного города.

− Вернусь… эх, прокачусь, − пообещал я усопшим местным королям и взялся за рюкзак.

Чем труднее была дорога, тем больше я разговаривал с собой или с пробегающими мимо животными. А иногда даже с деревьями, столбами и большими камнями.

− Это уже второй польский город, который пришлось пересечь от края до края, − сказал я собаке, устало присаживаясь у дороги.

Собака была старой, что-то грызла и недовольно ворчала.

− Прогулка была не из самых приятных, − продолжил я наш разговор. − За два часа я протопал километров десять вдоль Вислы.

Мимо проезжали машины, оттуда на меня смотрели без всякого любопытства.

− Надеюсь, дальше мне повезет, − ответил я на тревожный лай.

Я не угадал. Раза три меня подвозили километров по десять-пятнадцать, и я оказался неизвестно где – у неприметного своротка на пустой дороге под сеющим дождем. Вечерело. Я мерз от сырости. Приглядевшись, увидел одинокий стог сена и побежал к нему. Испытывая все прелести бродячей жизни, я глядел из укрытия на темное небо, и мысли были только обо всем теплом и уютном.

На дорогу я вышел до рассвета и в Закопане попал к полудню под нескончаемым моросящим дождем. Городок жил неторопливой курортной жизнью. Первые встречные оказались мелкими хулиганами. Зубоскаля, они выпрашивали у прохожих мелочь. Я ответил им нервным приступом страшного смеха и непереводимым потоком слов, понятно было только: